Проза

 

 

Воспоминания из моей предыдущей жизни начали впервые всплывать в памяти не так давно, когда я уже учился в старших классах.

Сначала это были отдельные картинки, ярко встававшие перед мысленным взором независимо от того, были ли закрыты мои глаза или нет. Если закрыты, то картинка была полноразмерной, занимая все пространство вокруг меня, если открыты – то она мерцала не очень четкими контурами рядом с тем, что видели глаза.

Позже статические изображения сменились динамическими фрагментами чудесного фильма воспоминаний. Нет, я не сразу понял, что это воспоминания, сначала пугался, относя изображения к разряду видений, какой-то ненормальности функционирования сознания, сжимался, напрягался, гнал их. Но со временем к видеоряду добавились воспоминания об ощущениях, от которых и теперь перехватывало дыхание и замирало сердце. Вот тогда-то я окончательно поверил – это эпизоды из моей предыдущей жизни, которые по чьей-то ошибке, недогляду не были безвозвратно стерты, уничтожены.

Я уже с нетерпением ждал волнующих моментов, возвращавших меня во времена, предшествующие моему рождению человеком.

 

 

 

Мне повезло родиться в полноценной и обеспеченной семье, хотя это я понял гораздо позже, когда подрос и начал общаться с детьми во дворе, а потом и в школе. Видел, что далеко не каждый из них может похвастаться благополучием своего дома, я имею в виду не только материальную сторону жизни.

Поначалу для своей мамы, только-только вышедшей из возраста, в котором девчонки еще играют в куклы, я был, как теперь понимаю, в большей степени игрушкой, а не живым человеком. Этому во многом способствовал мой маленький рост. До сих пор стою на уроках физкультуры в самом конце шеренги одноклассников, я ниже даже большинства девчонок. Мама меня одевала как на выставку, баловала, тискала, дурачилась, но когда пришло мне время идти в школу, родилась моя сестра – Светка, и именно она стала новой маминой игрушкой, а я отошел на второй план, хотя размерами еще вполне мог сойти за очень крупную куклу.

Папа намного старше мамы, он не имел ни одной свободной минуты, чтобы заняться мной, а потом и Светкой, он зарабатывал деньги, делал то, что у него лучше всего в жизни получалось.

Еще в моем младенчестве мама стала называть меня: «Мой птенчик», сначала это услышали дети во дворе, и ко мне крепко прилипло прозвище «Птенец», а в школе уже сократилось до «Птен».

Нельзя сказать, что ребята меня сильно обижали или доставали, они скорее меня игнорировали, не замечали. Поначалу это было потому, что я в силу своей врожденной физической слабости не мог принимать участия во многих играх. Но, как теперь думаю, изоляция была не только из-за моего маленького роста и щуплого сложения, но еще и из-за моего замкнутого, необщительного характера. А характер таким формировался под воздействием игнорирования со стороны сверстников. Получался некий замкнутый круг, в котором я и жил, чувствуя себя не очень уютно.

Когда пришли воспоминания из предыдущей жизни, и я научился в них ориентироваться, анализировать и обдумывать, понял причину отсутствия уюта и удовлетворенности, казалось бы, благополучной жизнью.

В той прежней жизни я был один, хотя зимой мы и прибивались друг к другу, создавая такие временные команды, чтобы легче было пережить холодное и голодное время. Но в этом объединении был исключительно рационализм. Да, мы и не имели чувств, кроме, может быть, чувства опасности, боли, голода. Но никто из нас никогда не ждал друг от друга какого-то сочувствия, понимания. Поэтому не было и разочарования, от их отсутствия. Плохо что-то не получать, только если ты этого ждешь, на это надеешься. Тогда в той жизни я, конечно, этого не знал и не понимал. Смог это сформулировать для себя только теперь, когда стал человеком.

В той жизни я был еще молод, чтобы обзавестись парой, у меня в ней ни разу не появилось потомство. Думаю, что погиб я там в молодом возрасте, потому что не было ни одного эпизода из более зрелого. Во всех фрагментах той жизни, которые мне являла память, я был молод, силен и абсолютно свободен, ни от кого не зависел, ни от кого ничего не ждал.

Когда Светка подросла и пошла в школу, мама и к ней несколько охладела, свалив дочкины домашние задания на меня. Я занимался с сестрой каждый день, благо сам тратил мало времени на свои уроки, учеба мне давалась легко, в вот для Светки была камнем преткновения. Хоть и не хорошо так говорить о близких, но она была глупа, зато в отличии от меня имела уйму подруг, была хорошо сложена, красива и являлась центром притяжения для девчонок, а потом и мальчишек двора и класса. От них-то она и переняла пренебрежительное ко мне отношение, считая, что я обязан с ней заниматься, но чувства благодарности мои усилия у нее не вызывали.

Классу к шестому или седьмому я нашел увлечение, которое тогда еще было мне не понятно, но которое позволяло заполнить пустоту вокруг себя.

В те годы мальчишки сделали открытие – выход на крышу соседней девятиэтажки не запирается, и многие игры и посиделки перекочевали из двора на эту необъятную плоскую поверхность с множеством будок лифтовых, вентиляционных шахт и укромных закутков.

Пристрастился и я там проводить свое свободное время, уединяясь где-нибудь в дальнем от шума компаний конце крыши, доставал из сумки краски, открывал новый чистый лист альбома и рисовал небо. Почему-то только именно это занятие приносило мне покой и чувство тихой радости.

Сначала я рисовал небо таким, каким видел его со своего места, а, после появления воспоминаний о предыдущей жизни, начал рисовать его таким, каким видел тогда – изнутри.

Как-то днем, примерно полгода назад, вся в слезах прибежала Светка домой, где был только я. Она выглядела такой несчастной, что у меня даже сердце сжалось. Я обнял ее, прижал к себе:

- Что случилось?

- Я не хочу жить!

- Ты что!?

- Он меня не любит! Он обозвал меня дурой!

- Успокойся, ты о ком?

Мы сидели с ней на диване в гостиной, и она изливала мне душу, рассказывая о своем первой абсолютно детской влюбленности, которая разбилась о скалу мальчишеского равнодушия и примитивизма. Я же, изобразив взрослую разумность и поучительность, начал вещать фразами из виденных кинофильмов:

- Светка, не отчаивайся, у тебе еще вся жизнь впереди. Таких Сашек будет еще вагон и маленькая тележка. Вот вырастешь, пойдешь по улице, а они все будут перед тобой штабелями падать. Ты же самая красивая!  - я долго развивал свою мысль, а потом, увлекшись, брякнул. - А потом будут еще другие жизни, может вообще принцессой станешь.

- Какие жизни? -  с изумлением посмотрела на меня сестра.

- Ну не знаю, разные, мы же живем не в первый раз. Вот я знаю про свою прежнюю.

- Вадичка, расскажи! – затеребила она меня за рукав. – Ну же, давай!

Слез уже не было и в помине. Я не сдержался и рассказал:

- Понимаешь, Светка, я в прежней жизни был птицей. Вороном. Я летал, я так летал…, - у меня самого перехватило дыхание, так явственно во мне всколыхнулись ощущения парения, даже картинка перед глазами встала: далеко внизу парк, куда-то спешат маленькие фигурки людей, снуют крохотные автомобили, а я, расправив мощные крылья, кружусь внутри неба.

- Ты был вороной?

- Вороном.

Мы долго просидели в гостиной, я рассказывал и рассказывал. Первый раз делился своей тайной, мне становилось легче, слыша собственные слова, еще больше сам убеждался в реальности того, что знал раньше только я. А еще мне казалось, что тает лед, который был в отношениях между мной и сестрой, и я наслаждался этими минутами.

Уже через день, когда я вошел в класс, мальчишки дружно закаркали, махая руками, изображая крылья. Слухи распространяются с бешенной скоростью. Как я потом узнал, Светка поделилась услышанным от меня только с двумя подружками во дворе, хотя клялась хранить тайну. Через день знал весь двор и вся школа.

Теперь, кроме Птена, я стал Вороном и Каркушей.

- Эй, Вадик, - кричал Витек, - накаркай математичке какую-нибудь болячку, неохота писать контрольную!

С Витьком у нас были непростые отношения. Он, пожалуй, единственный из ребят не просто меня игнорировал, а наоборот пытался задеть, оскорбить, обидеть, подначить при любой возможности. Когда я встречался с ним взглядом, то каждый раз видел в глазах мальчишки недобрый огонек. У меня же только один его вид уже вызывал внутри неприятное ощущение, заставлявшее сжимать кулачки, опускать голову и отходить в сторону.

У Витька был бультерьер, которого хозяин с собой везде таскал. Они были чем-то похожи, у обоих тупые выражения морд и маленькие поросячьи глазки. Как я ненавидел этого противного пса! Сколько раз покрывался холодным потом и чуть не падал в обморок, когда слышал за самой своей спиной его лай и крик Витька:

- Ну-ка, Арчи, сожри этого Птенчика! – а потом хохот.

В тот день, когда стало известно о Светкином предательстве, я зашел вечером в ее комнату:

- Зачем ты разболтала? Ты же обещала!

- Ой, Вадик, не смеши, все же знают, что ты ненормальный. Никого не удивить этим. Мало ли что обещала. Не приставай! – она надела наушники плеера и отвернулась к монитору компьютера.

 

 

 

В один из летних дней каникул перед выпускным классом, я, как обычно, сложив в сумку краски и кисти, отправился на крышу в свой любимый дальний закуток. У выхода из будки, куда приводила металлическая лестница с последнего этажа, расположилась большая компания во главе с Витьком.

Арчи, заметив меня, злобно зарычал, наклонив свою противную морду.

- Не пугай его, Арчи, а то еще улетит, - захохотал Витек, - ты себе гнездо уже свил, Каркуша?

Последние слова потонули в дружном смехе остальных.

Я, потупив взор, прошел мимо, ничего не ответив.

В этот день краски ложились особенно хорошо, мне, как никогда, удавалось передать сияние неба таким, каким его можно увидеть только находясь в нем. Я, не разгибая спины, склонялся над альбомом, когда услышал какой-то шум, чем-то твердым постукивали по железу. Вздрогнул, распрямился и поднял голову.

На обитом металлическими листами парапете, ограждающем край крыши, стояли два ворона. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что это пара – он крупнее и стоит чуть впереди меньшей размерами самки. Они стояли и смотрели на меня, а я, замерев, не мог отвести глаза от этой прекрасной и совершенной картины – изумительных, правильных форм.

В лучах солнца их оперение сверкало металлическим слегка фиолетовым на спинах и зеленоватым на груди отливом.

Самец чуть приподнял голову, немного распушив свою «бороду», не спуская с меня, как мне казалось, внимательного, изучающего взгляда.

Немая сцена продолжалась несколько минут, потом прозвучало гортанное: «Крух», и самка послушно, подпрыгнув пару раз, оттолкнулась от поверхности парапета и взлетела, следом последовал и самец. Расправив свои длинные, сильные крылья они заложили вираж, сделали круг над моей головой и улетели, делая редкие взмахи.

Когда самец при взлете повернулся ко мне спиной, я увидел белое пятно у него на затылке, будто клок седины.

Я находился в прострации еще долго, ведь впервые в этой жизни увидел ворона не в своих видениях, а вживую, на что и не мог надеяться, зная, что в нашем городе вороны большая редкость.

Из оцепенения меня вывел шорох, оглянулся – вдоль парапета по крыше тихо кралась крыса, а в следующий момент тишину разорвал дикий вопль Витька:

- Арчи, фас!

Быстрый стук собачьих когтей по крыше, и вот чудовище вылетело в полной тишине из-за вентиляционной шахты, крыса бросилась прочь, но было поздно, челюсти мертвой хваткой сомкнулись, ломая ей хребет. Довольный пес понес добычу назад.

Я выполз из своего закутка и увидел, как верный Арчи кладет к ногам хозяина свою добычу.

- Молодец, - Витек наклонился и потрепал собаку по шее. – Давайте ее здесь оставим, завтра девчонкам устроим концерт, а, ребята?

- Давай, - поддержали остальные.

Взяв какую-то палку, Витек откинул дохлую крысу в угол.

 

 

 

На следующий день, как только встал, побежал на крышу, в надежде опять встретить гостей из своей предыдущей жизни.

Увидел их в углу – они клевали труп крысы. Я замер, боясь спугнуть их, отвлечь от еды.

Не мог оторвать взгляда от этой прекрасной пары.

За спиной скрипнула дверь, раздалась отданная шепотом команда, и по крыше зацокали собачьи когти. Расстояние было слишком короткое, успел взлететь только самец, а в спину самки впились зубы Арчи.

Ворон сделал круг и спикировал на загривок собаки, впился в нее когтями и со всей силой вонзил клюв в глаз обернувшегося пса. Раздался душераздирающий то ли вой, то ли плач. Арчи, пытался скинуть с себя птицу, но та продолжала наносить удары мощным клювом, иногда чуть расправляя крылья, чтобы удерживать равновесие.

Из-за моей спины выскочил Витек с тяжелой палкой в руках.

- Нет! – заорал я и, прыгнув что есть силы, повис у него на плечах.

Крупный противник быстро стряхнул меня на крышу, но это короткой заминки хватило, чтобы ворон успел взлететь и зависнуть над местом трагедии.

Витек склонился над скулящим псом, поднял его на руки, отпихнул ногой бездыханное тело самки ворона и побежал к выходу с крыши, а я продолжал лежать, перевернулся на спину и сквозь набежавшие слезы смотрел на птицу в небе. Так и пролежал до темноты, пока было видно парящего и не улетающего ворона.

Проходя через двор, увидел Витька в окружении товарищей, они сидели на скамейке и рассматривали пневматический пистолет в его руках:

- Мощный, батя из Германии привез. Вчера пробовал, учебник истории пробивает, теперь этому меченному не уйти. Только бы прилетел.

Я поспешно скрылся в своем подъезде.

 

 

 

Следующие дни я с утра до позднего вечера проводил на крыше, не рисовал, ждал, боясь, что ворон не вернется и боясь, что он вернется и попадется Витьку.

Прилетел он на третий день.

Сделал круг, осматривая крышу, видимо, никого не увидел и спланировал на парапет, расположившись напротив меня. Мы долго, не шевелясь, смотрели друг на друга. Первым не выдержал я, это там в предыдущей жизни, я обладал терпением ворона, а здесь я всего лишь человек.

Запустил руку в сумку с красками и кистями и вытащил маленький контейнер, в который еще три дня назад насыпал дома черники, которую мама принесла из магазина. Хорошо помнил, как любил эти ягоды в предыдущей жизни. Очень медленно стал приближаться к птице, она не шелохнулась, просто ни на мгновение не спускала с меня глаз. Поставил открытый контейнер к ногам ворона, вернулся на свое место, сел рядом с сумкой. Птица съела несколько ягод, издала какой-то непонятный и невнятный звук, взлетела и аккуратно приземлилась рядом со мной, указала клювом на сумку.

- Что? – удивился я.

Опять непонятный звук и легкий кивок головой вверх, мол, ну же, давай, действуй.

Я неуверенно открыл сумку, высыпал ее содержимое на крышу:

- Что?

Ворон сделал шаг и склонившись прикоснулся клювом к альбому.

- Открыть?

Опять тот же звук.

Я открыл альбом и начал медленно перелистывать, показывая свои рисунки, после очередного перелистывания услышал тихое: «Ток».

Замер, подумал и перевернул лист назад. Ворон наклонился и придавил рисунок клювом, будто давая понять, что дальше листать не надо – это был рисунок, сделанный по воспоминаниям из моей предыдущей жизни. Меня вдруг пронизала безумная мысль:

- Ты узнаешь? Ты меня понимаешь?

«Ток».

В это было невозможно поверить, но я поверил и сказал:

- Если хочешь сказать: «Да», опускай голову вниз, если – «Нет», то поднимай вверх.

Ворон опустил голову.

Я же даже не пытался осознать, что происходит:

- Я в предыдущей жизни был вороном.

Кивок вниз.

- Ты знал?

Кивок вниз.

- Ты это понял по рисунку или слышал разговоры мальчишек?

Вниз.

- Из разговоров? Ты понимаешь нашу речь?

Вниз.

Ко мне вдруг пришла простая и совершенно естественная для меня догадка:

- Ты в предыдущей жизни был человеком?

Вниз.

- И ты помнишь?

Вниз.

- Ты помнишь только одну свою предыдущую жизнь?

Голова вверх.

- Две? Три? Четыре?

Наконец вниз.

- А я только одну. Ты думаешь, многие помнят?

Вверх.

- Ты встречал еще того, кто помнит?

Вниз.

- Многих?

Вверх.

- Сто? Десять? Пять? Троих?

Вниз.

- Это, я думаю, из-за какого-то сбоя в памяти?

Вниз.

- А я хочу опять в предыдущую. Мне здесь не нравится, я много не понимаю. А ты?

Вниз.

- Ты хочешь опять быть человеком?

Вниз.

- Ты, наверное, был сильным…

Вверх.

- … и счастливым?

Вниз.

Наконец я встретил того, кто мне верит, кто испытывает тоже, что и я.

Следующий месяц мы встречались каждый день. Или на крыше, если там было пусто, или на дальней полянке в парке за густыми кустами. Я научился четко формулировать вопросы, на которые можно ответить кивком головы, но этих кивков оказалось достаточно, чтобы ворон мне объяснил очень многое, что мне не могли объяснить люди. Но даже он не переубедил меня в моем стремлении назад в мир птиц, где не убивают и не калечат ради удовольствия, а только ради пропитания и защиты, где на сытый и пьяный желудок не берут в руки ружье, потому что охота, где нет равнодушия, потому что нет души, которая вечно требует того, что никто дать не может или не хочет, где не прячут за высокими словами низкие цели, где не калечат чужие жизни ради собственного морального удовлетворения, где не унижают, чтобы почувствовать себя выше. Я еще много не понимал, не мог сформулировать, но уже восставал против этого.

Но беседы с вороном научили меня мыслить более разносторонне, он же не мог ответить на мои вопросы, а только подтвердить тот или иной ответ, поэтому я перебирал все мыслимые и немыслимые ответы, пока не находил правильного и не видел кивок вниз.

Он формировал из меня мыслящего человека, умеющего смотреть на все с разных сторон, а не зацикливаться на том, что первое пришло в голову или что тебе ближе, учил находить различные точки зрения и с пониманием к ним относиться.

 

 

 

В один из последних дней июля я поднялся на крышу рано утром и увидел ворона с сединой на затылке. Его тело было подвешено за лапы к телевизионной антенне, а под ним на крыше виднелась маленькая лужица крови.

Во мне все помертвело, я не дышал, я ничего не чувствовал.

- Эй, Каркуша, забирай своего родственничка! – голос Витька прозвучал откуда-то слева.

Я обернулся, он полулежал, привалившись спиной к будке лифтовой шахты, ухмыляясь, помахал мне рукой, рядом лежал пневматический пистолет.

Я ничего не чувствовал, я ни о чем, казалось, не думал, медленно пошел к нему, нащупывая рукой в сумке кисть с самой длинной и тонкой ручкой. Когда оружие было найдено, я одним прыжком преодолел оставшееся расстояние, схватил Витька левой рукой за волосы, обхватил его грудь ногами и со всей силы вонзил рукоять кисти в изумленный глаз. От его крика все во мне похолодело, но я продолжал вонзать кисть, выклевывая ему глаза. Наконец он затих, я сполз с него и встал – предо мной лежало тело убитого мной из мести, чтобы удовлетворить во мне это чувство, я понял, что окончательно становлюсь человеком, и это меня напугало.

За спиной раздался топот, крики. Оглянулся, ко мне бежали ребята, кто-то из взрослых.

Я знал, как уйти от этих существ, которые не способны оторваться от земли.

Мгновенно забрался на парапет, расправил руки и, встав на крыло, отправился в свой первый и последний полет в этой жизни.