Проза

Через несколько дней после окончания отпуска, последние дни которого я провел в Санкт-Петербурге, судьба снова столкнула меня с выходцами из России. Видимо, контакты с земляками моих предков начали превращаться в традицию.

В среду утром, когда я сидел в своем кабинете и читал отчеты инспекторов, позвонил Генрих Бенар из кантонского управления:

- Привет, Вадим.

- Привет.

- Как отдохнул?

- Спасибо, хорошо.

- Где ты обедаешь?

- Еще не решил.

- Подъезжай в ресторан des Antiquaires, хочу с тобой переговорить. Есть одна просьба.

- Это недалеко от Университета?

- Да, на улице Гран-Рю. Давай, в два.

- До встречи, - ехать было не близко, но с начальством, даже если с ним находишься в давних и дружеских отношениях, спорить не хотелось.

В зале было малолюдно.

За едой говорили о том, о сем и только, когда подали кофе, Генрих перешел к основной теме:

- Ты же говоришь по-русски?

- Да.

- Дело в том, что у меня есть в Москве друг – генерал полиции Александр Смирнов, познакомились давно. Так вот, во время войны погибли почти все члены его семьи, все кроме отца генерала. Насколько я понял, погиб его дед, брат и сестра отца, жена деда. Получается, что из предков генерала, война помиловала только отца, его тоже звали Александр. Так вот, последние годы сестра Александра – Светлана – занимается поисками мест захоронения их предков. Точные координаты, насколько я знаю, не все известны. Они погибли в разных странах Европы.

- Война-то уж когда закончилась… уже больше семидесяти лет назад. Поздно они спохватились.

- Ты же понимаешь, сначала у них был «железный занавес». Кроме того, это дело не дешевое, поиски обходятся в круглую сумму. Я так понял, генерала, что сестра его или разбогатела, или вышла замуж за богатого лет двадцать назад. Вот тогда и начала свои поиски. А может это желание просто с возрастом приходит. Короче говоря, она нашла почти всех, а вот следы сестры их отца – Марии – привели ее на север нашей страны. Насколько понял, там нашлись потомки семьи, в которой она жила. Во время войны немцы перевозили в Германию молодежь из оккупированных стран, использовали в качестве бесплатной рабочей силы. Так и Мария попала в Германию. Потом как-то к нам перебралась. Вот тебе координаты, - Генрих вынул из внутреннего кармана пиджака вдвое сложенный стандартный лист, - это адрес, имя и телефон человека, который знал Марию. Это на севере, на самой границе с Германией.

- Да, вижу, - я уже прочел напечатанный на листе текст.

- К нему послезавтра приедет Светлана из Москвы, чтобы все узнать о судьбе Марии. У меня к тебе большая просьба, не мог бы ты туда завтра поехать, познакомиться с этим, - Генрих кивнул на лист бумаги в моих руках,  - Ханком и поприсутствовать при его встрече с русскими. Генерал Смирнов просил меня не оставлять его сестру здесь одну, поддержать, помочь, если что потребуется. Сможешь? Это абсолютно личная просьба.

- Хорошо, Генрих, я завтра утром выеду. Ты мне сообщи еще, в какой аэропорт и когда прилетает эта дама из России, ее же надо встретить.

- Обязательно. Я пришлю смс.

 

Утром все же заехал на работу, необходимо было оставить инструкции Герману, как это обычно бывает, задержался, выехал только после обеда и добрался до указанного Генрихом адреса уже в сумерках.

Небольшой аккуратный домик с покатой черепичной крышей стоял на краю небольшого парка, среди листвы которого была видна лютеранская кирха.

Припарковавшись на стоянке около церкви, я подошел к дому, нажал кнопку звонка.

Открыл мне невысокий сухощавый мужчина лет под восемьдесят. Седой пушок на голове, неглубокие, но частые морщины, внимательные глаза, за толстыми стеклами очков в роговой оправе, поверх белой рубашки с расстегнутым воротом накинута вельветовая куртка:

- Да? – он вопросительно смотрел на меня.

- Месье Шефер? – спросил я.

- Да. А вы, видимо, Герр Созонов? Мне звонили, что вы должны сегодня приехать. Проходите. Кофе? Воды?

- Лучше кофе.

- Проходите в гостиную, сейчас приготовлю.

Через несколько минут он появился в комнате, неся поднос с чашками и кофейником.

- Месье Шефер…

- Давайте оставим этот официальный тон. Меня зовут Ханк.

- Очень приятно. Я – Вадим. Если быть честным, мне не очень понятна моя миссия. Я бы ее определил, как представитель страны, сопровождающий гостью из России, - улыбнулся я.

- Да, мне звонил, извините, забыл фамилию, некий чин из вашего кантона. Он знаком с родственницей Марии, которая должны завтра прилететь. Он так и сказал, что ваша задача сопровождать эту родственницу.

- А вы уверены, что эта женщина является родственницей именно той Марии, судьба которой известна вам?

- Да. Мы говорили по телефону. Все совпадает: фамилия, родной город Марии – Смоленск, возраст, имя отца Марии. Я думаю, что тут никакой ошибки не будет.

- Мне сказали, что Мария во время войны была интернирована в Германию. Как же она сюда попала?

Ханк тяжело вздохнул:

- Это длинная история. Вы что-то знаете о Марии?

- Нет.

- Вы торопитесь?

- Нет.

- Тогда попробую рассказать вам эту историю. Это будет и для меня некоторым развлечением. Дети и внуки живут отдельно, стараюсь их лишний раз не беспокоить, поэтому вы, как собеседник, в некотором роде, подарок для меня, - он улыбнулся, поставил чашку на столик, сел поглубже в кресло, - Хотя я и не обделен общением. Я пастор в нашей кирхе. Но это совсем другое. У меня есть и еще одна цель, чтобы рассказать вам эту историю. Мне надо будет, чтобы вы мне дали совет, рассеяли мои сомнения по поводу завтрашней встречи. Но это все потом. Пока об истории. Мой отец тоже был пастором, еще там в Германии.

- Вы из Германии?

- Родился там, но сюда попал, когда мне еще и двух не исполнилось. Поэтому своей родиной все же считаю Маленькую страну. Моя семья из небольшой деревеньки под городом Зенден. Знаете такой?

- Нет, к сожалению.

- Не странно, он совсем небольшой.

- Вы хотели рассказать про Марию, - напомнил я, опасаясь, что пожилой человек может увлечься, и тогда его рассказ имеет все шансы стать бесконечным.

- Я именно этим и занимаюсь, - рассмеялся он. – Не пугайтесь, я пока еще склерозом не страдаю. Так вот, эта наша деревенька была при огромном поместье семьи Краузе. В то время, которое вас интересует, то есть во время войны, главой семьи был Уолтер. Он был офицером, как и многие его предки. Его отец был герой первой войны, очень известный человек. Ранения и переживания из-за позорного мира сломили его здоровье. Умер он в середине тридцатых, но сына успел воспитать в своем духе. Уолтер был ярый сторонник германского реванша. Никакой иной, кроме как военной, он свою карьеру не видел. А женат Уолтер был на моей сестре. Вадим, не смотрите с таким удивлением. Моя сестра – Ангелика – была старше меня ровно на двадцать лет. Меня Бог послал родителям в очень солидном возрасте, отец говорил, что очень боялся за маму. Как выяснилось, не зря. Она умерла, когда мне исполнился годик, подорвал я ее здоровье. У Уолтера и Ангелики в сороковом году родился сын Вилли, а я – его дядя – появился на свет через год. Так вот жизнь нас расставила. И вот мы подходим к появлению Марии. Ее привезли в поместье Краузе в самом конце сорок второго вместе с еще несколькими женщинами из оккупированных стран. Они достались Уолтеру по какой-то разнарядке. В их обязанности входил уход за садом и домом. Мария была самой молодой, ей тогда было лет пятнадцать. Она единственная знала немецкий язык, в школе учила. Позднее она много раз рассказывала потомкам, вразумляя их на ученические подвиги, что училась очень хорошо по всем предметам, включая и немецкий язык. Ангелика почти сразу выделила Марию из остальных и начала понемногу привлекать для присмотра за Вилли. Уже к концу сорок третьего это стало единственной обязанностью Марии. Может еще кофе?

- Нет, спасибо. Ханк, извините, но заинтересовало, откуда вы такие подробности знаете о семье Краузе? Это вам отец рассказывал?

- Кое-что, конечно, отец, что-то Мария, но основной источник – это дневники  Уолтера и его отца. Я вам чуть позже расскажу, как они ко мне попали. Это потрясающее чтение. Это совсем не то, что мы подразумеваем, произнося слово «дневник». Это не перечисление событий, привязанное к определенным датам. Это очень интересные размышления о жизни вообще, о жизни своей, о том месте, которое ты в этой жизни занимаешь, о том, как ты на нее влияешь, какой след после себя оставишь. Если дневники отца Уолтера более политизированы, во многом посвящены его взглядам на судьбу Германии, на пути, которые перед ней лежат, то у сына все более личное. Меня поражали некоторые страницы. На них Уолтер высказывал две противоположенные точки зрения, а потом последовательно приводил доводы в защиту и опровержение одной и второй. Он спорил с собой. Он формировал свой взгляд и отношение. Мне кажется, что он относился к тому типу людей, которые предпочитают четкие формулировки, четкие понятия, совершенно определенные и однозначные взгляды на любой вопрос. Ему было проще быть полностью откровенным с листом бумаги, высказывая все, как есть, чтобы наконец окончательно понять для себя, а как же оно есть и как он к этому относится.

Меня поразила горячность, с которой вдруг Ханк заговорил, но вот немного успокоился и продолжил свое повествование, прерванное моим не вовремя заданным вопросом. Видимо рассказу о дневниках предназначалось другое место в монологе.

- В конце сорок третьего случилось событие, которое полностью изменило судьбу моей семьи. Тогда уже начинались громкие процессы над антигитлеровским сопротивлением на территории Германии. Война уже стала не такой молниеносной и победной. Жертв стало слишком много, уровень жизни покачнулся. И вот в кирху к отцу постучался сосед, - мне так и казалось, что сейчас последует описание дождливой ветреной темной ночи, но этого не было. – Он просил на сутки спрятать его сына и двух его друзей, которые бежали от преследования из самого Берлина. У отца не было сомнений, он принял их. Но они не ушли ни через сутки, ни через неделю, ни даже через месяц. Они организовали в кирхе свою подпольную точку. К ним кто-то приходил, что-то приносил, были какие-то встречи. По деревне поползли слухи, о которых Ангелика услышала краем уха в кофейне. Она сразу поняла, чем это грозит и бросилась к Уолтеру. Она все честно ему рассказала. В его дневнике этому посвящено несколько страниц. Он рассуждает и выбирает, как ему поступить. Он находит выход. Он оправдывает себя тем, что отец жены с одной стороны не имел отношения, не участвовал в деятельности тех, кого прятал, с другой, прежде всего, он член семьи. Я вас не утомил?

- Нет, нет, что вы! Я давно не слушал такого интересного рассказа.

- Уолтер в то время служил в каком-то отделе, который отвечал за транзит через Маленькую страну. Вы, кончено, помните… знаете, что наша страна официально находилась в состоянии военного нейтралитета. Но этот нейтралитет имел некий уклон, несбалансированность. По договору сорокового года, мы пропускали через свою территорию военные грузы из Германии в Италию и назад. Мы содержали на своей территории лагеря военнопленных, как с Восточного фронта, так и из стран Западной Европы. Наши деньги вкладывались в военную промышленность Германии и приносили неплохие дивиденды. В наших банках хранились и множились нацистские деньги. Наши медицинские миссии работали в немецких госпиталях на Восточном фронте, на территории России. Можно долго этот список продолжать. Не зря так долго в Европе косо смотрели на Маленькую страну. Сколько десятилетий нам потребовалось, чтобы издать «Hinschauen Und Nachfragen» («Оглянуться назад и задать вопросы»).

- Да, переосмысление началось только в самом конце двадцатого столетия.

- Но не об этом. Простите, отвлекся. Так вот Уолтер заведовал транзитом через Маленькую страну. Он тайно и почти насильно посадил в вагон моего отца, со мной на руках. Здесь, при первой же остановке у самой границы, так же тайно высадил. Мы так близко к Германии, что в сорок четвертом наш город бомбили американцы, ссылаясь на то, что это ошибка. Мы предпочитаем в это верить. Увозя меня и моего отца, Уолтер в тот же день доложил о прятавшихся в кирхе членах сопротивления. Они все были арестованы. Он очень сильно рисковал, но он не смог предать не семью, не свое государство, которому присягнул. Он нашел свой компромисс. Благодаря чему мой отец и, скорее всего, я остались живы. Мы не попали в лагерь беженцев, отец имел связи в местной церкви. Мы же с вами сейчас на земле где века назад зародилось и развилось лютеранство. Уже через год отец сменил умершего пастора в кирхе, - Ханк махнул рукой в сторону окна, за которым шелестел листвой парк. – Может, вы голодны?

- Нет, спасибо, я пообедал на въезде в ваш город.

- Тогда кофе, и у меня есть замечательное шоколадное печенье. Минуточку, - он поерзал, пододвинувшись к краю кресла, оперся о подлокотники, встал и засеменил на кухню.

Печенье действительно было потрясающее.

- Так вот, теперь вернемся к Марии. Но я думаю, вы и сами уже догадались?

- Не буду с этим спорить, но с удовольствием послушаю.

- Да, в какой-то момент Уолтер заметил девушку, которая уже постоянно присматривала за его сыном. В дневнике достаточно откровенно написано, что она вызывала в нем острое желание. Она была совершенно не похожа на женщин вокруг. Я думаю, это потому что она была русская, с другой совсем красотой. Скажу вам, что, когда мне впервые читали сказку про Дюймовочку, я представлял себе Марию. Она была так тонка, миниатюрна… Уолтер, не скрываясь перед бумагой, писал о своих противоборствующих мыслях и чувствах. Он знал, что это рабыня, и он может сделать с ней все, что пожелает. С другой стороны она вызвала в нем какие-то очень тонкие чувства, что удерживало его. С этих строк тон дневника совершенно изменился, за каждым словом начала сквозить нежность и совершенно не свойственное взрослому мужчине томление. Он совершенно четко отдавал себе отчет, имея уже богатый жизненный опыт, ему тогда было за тридцать, что с ним происходит. Он прямо писал, что влюбился так, как еще ни разу не посчастливилось до этого. Дальше весь дневник, до последних страниц посвящен Марии и его отношениям с ней, хотя она впрямую там не часто упоминается. Он начал лукавить даже перед листом бумаги. Он описывал, как стремился больше времени уделять сыну, как любил рассказывать ему сказки. Но мы же понимаем, что рядом с Вилли всегда была Мария. А посмотрев набор сказок, которые Уолтер рассказывал, можно понять, что они предназначались в большей степени не детским ушам. Он написал, что однажды зашел в детскую в форме и поразился ужасу, который отразился на лице Марии. После этого, по его словам, он дома форму не носил. Судя по записям, хотя там впрямую это не сказано, в конце сорок четвертого он ее все же соблазнил. Потом дневник теряет регулярность, начинаются трудные времена. В январе сорок пятого он отправляется в командировку в Берлин, берет с собой Ангелику и Вилли. Там они попадают под бомбардировку, Ангелина погибает. А уже в апреле он садится в машину и привозит сюда, к моему отцу, своего сына, Марию и свой архив. Архив – это несколько альбомов с фотографиями, дневники отца и его собственные. Он сумел оформить документы на Марию и Вилли. Он привез и спас все, что было ему по настоящему дорого, все, что он не хотел отдавать победителям. Мой отец, просмотрев записи и поняв, что это такое, спрятал дневники, я их совсем случайно нашел уже в шестидесятые. Через день Уолтер вернулся в Германию. Его больше никто из нас никогда не видел. О его судьбе ничего не известно. Отец рассказывал, что, когда закончилась война, то Мария при каждом шорохе и звуке на улице вскакивала и бросалась к окну. Она ждала. Потом немного успокоилась. Все это возобновилось через несколько лет, когда писали, что в Германию начали возвращаться военнопленные. Потом это больше не повторялось. Уолтер был первым и единственным мужчиной в ее жизни.

Ханк замолчал, печально глядя перед собой, потом встрепенулся и продолжил:

- Начиналась мирная жизнь. Мария, как само собой разумевшееся, взвалила на себя заботы обо мне и Вилли, она помогала в кирхе, что позволяло не нанимать, экономить. Она начала шить детскую одежду, пока была карточная система, выменивала ее на продукты, подряжалась что-то шить на заказ, подгонять одежду. В октябре сорок пятого она родила сына. Назвала его Алексеем в честь своего отца. Когда Алекс стал подрастать ни у кого не вызывало сомнений, что это сын Уолтера. Он был, как и Вилли – высок, крепок, красив, чувствовалась порода Краузе. Так на руках у нее остались три ребенка. По нашим нынешним меркам, она сама еще была ребенком. Хотя в суровые времена дети раньше взрослеют, но не до такой же степени. В сорок восьмом отменили карточки, она начала продавать одежду, по ночам шила, убирала в административных зданиях города, днем дом и мы. Между нами она никогда не допускала разницы. Мы все трое были ее детьми с равными правами на ласку и внимание мамы.

- Вы ее называли мамой?

- Нет. Она и Алекса приучила называть себя по имени, чтобы между нами не было никакой разницы. Все же мы с Вилли знали, что она не мама. Так потом эта традиция и утвердилась в семье, наши дети и их дети никогда ее не называли иначе, чем Мария. Мы просто все потомки Марии. Мой отец болел, он был не в силах ей помогать, скорее сам стал еще одним ребенком, за которым она ухаживала. В начале пятидесятых она познакомилась с одной женщиной – хозяйкой ресторана, который существовал еще с довоенных времен, но постепенно начал разоряться. Вокруг начался подъем, развитие, стали расти новые заведения с новыми стандартами и порядками. Тогда Мария предложила этой хозяйке рискнуть и открыть первый русский ресторан. Мария часто рассказывала, что там, на родине, у нее была большая семья, и она была вынуждена с малолетства помогать матери и готовить, и обшивать, и обстирывать братьев. Та хозяйка рискнула, отдав Марии половину доли. Уже через год они имели большой успех. Мария сумела дать нам хорошее образование. Она была очень организована, она все успевала. И работа и дом, и мы. Она лучше нас помнила, когда у кого какое занятие, экзамен, событие. Она всегда напоминала, проверяла все ли сделано. Это не было строгим надзором, это было неусыпной заботой. В нашей семье никогда не повышался голос, у нас все строилось не на указании или приказе, а на совете и обсуждении. Поэтому, наверное, и в наших семьях потом все строилось на доверии и понимании. Когда мы начали обзаводиться семьями, она нас по очереди передоверяла нашим женам, считая, что ее функция закончена, она теперь не обязана все за нас помнить. Тем не менее, она всегда оставалась в курсе всех наших дел, но уже не позволяла себе даже советовать, хотя всегда готова была выслушать. По ее мнению, семейный человек обязан соизмеряться, прежде всего, со своей женой или мужем. Так потом продолжилось и с нашими детьми – ее внуками. Она каждого окутывала заботой, доводила до свадьбы и отпускала. Как ей только хватало на всех времени.

- Много было внуков?

- Почему было? Они и есть. У меня два сына, у Алекса – две дочери и сын, у Вилли – три сына. Так что Мария в те годы присматривала за восемью. Потом начались правнуки. Правнуков у нее…, - он задумался – Девятнадцать.

- Она дожила до правнуков.

- Так она и сейчас жива. У нее уже четыре праправнучки.

- Как?

- А почему вы сомневаетесь. Кто вам сказал?

- Никто. Я видимо не правильно понял своего товарища, который меня сюда направил. Он говорил о захоронениях…

- Она жива, ей в этом году исполнилось девяносто, она же двадцать седьмого года. Хотя она уже не с нами.

- Я вас не понимаю.

- Последние годы ей говорили, что пора отдохнуть, но она не сдавалась. Она твердила, что у нее есть свой предел. А когда женила самого младшего правнука, то заявила нам, мне и Алексу, Вилли умер в две тысячи пятом, что она выполнила, все, что ей было начертано, теперь ей осталась только встреча с Уолтером. Это было больше двух лет назад. После этого она не промолвила ни слова. Она сейчас живет у Алекса.

- И все время молчит?

- Да. Хотя, судя по ее поведению, прекрасно понимает, что ей говорят, что происходит вокруг. Она просто перестала реагировать на жизнь, она ждет… Видимо, ее физических сил оказалось больше, чем душевных, она их не рассчитывала. Так вот, Вадим, теперь время моего вопроса. Завтра приедут ее родные из России. Надо ли им знать историю Марии?

- Ханк, почему у вас сомнения?

- В Маленькой стране было много лагерей для военнопленных, в том числе, и русских. Кое-кто из них сумел остаться. Они рассказывали, что в России им грозила бы долгая тюрьма только за то, что они попали в плен, что там их считают врагами своего народа. Я бы никогда не хотел, чтобы кто-то посмел просто плохо подумать о Марии. Вы же понимаете: Уолтер, Алекс. Вы бывали в России?

- Недавно, всего пару дней. Но у меня не было времени интересоваться их нынешними политическими взглядами или оценками истории. Но я надеюсь, что там произошли изменения, возможно, они смягчились, стали более терпимы.

- Все же я не решусь все это рассказать. Алекс меня поддерживает. Мы не будем рисковать.

 

После встречи в аэропорту я привез Светлану – очень приятную женщину лет шестидесяти к дому Ханка, он сел к нам в машину и указал путь к дому брата.

Алекс – высокий, статный старик с густой седой шевелюрой, абсолютно прямой спиной и немного надменным взглядом – встретил нас в дверях. Одет он был, как с иголочки, будто на прием к королеве.

- Здравствуйте, фрау Светлана. Мне очень приятно встретиться с родным для Марии человеком. Проходите.

В гостиной сидела миниатюрная сгорбившаяся старушка в домашней вязаной кофте и темном платке, накинутом на седые волосы. Ее сморщенное, как печеное яблоко лицо ничего не выразило при нашем появлении.

Глаза были почти прикрыты, они не следили за движением вокруг, казалось, они ничего не видят, обращены куда-то внутрь.

Наш визит был напрасен. Светлане не удалось добиться от Марии какой-нибудь реакции на свое присутствие, слова, старые семейные фотографии…

 

Эпилог

- Не уезжай! – из глаз Марии полились слезы, рот скривился. – Прошу! Не надо!

- Любовь моя, я мужчина. Я не смогу жить, если переступлю свой долг, присягу, честь. Ты первая от меня отвернешься. Разве ты этого не понимаешь?

- Я люблю тебя! Я не хочу жить без тебя!

Она вцепилась в полы пиджака Уолтера и упала перед ним на колени в пыль дороги:

- Не бросай меня! – рыдания сотрясали ее тело.

- Не рви мне душу! – закричал он, вырвался и быстро пошел к стоявшей у обочины машине.

Распахнул дверцу, поставил ногу на подножку, обернулся и крикнул:

- До встречи!

У нее были фотографии Уолтера, но она их никогда не доставала и не смотрела на них. Там он был или в форме, или с Ангеликой.

Мария трепетно хранила в сердце и памяти ту единственную карточку, тот образ, который никто кроме нее не мог видеть, это было только ее – Уолтер в строгом сером костюме, белой рубашке, черном галстуке и шляпе, стоит в полуоборота, поставив ногу на подножку и придерживая открытую дверцу, смотрит ей в глаза.

 

07 июня 2017 года.