Проза

 

 

 

 

Пирогова затягивало в тяжелые, запутанные сны, и для него приобрел насущное значение вопрос о том, как распознать действительность.

Ему пришлось усомниться в реальности.

Прежде, если бы он, например, обнаружил, что ему сто двадцать лет, что его правая щека приросла к левой лодыжке, что из его головы вывалился кузов самосвала – он бы не задумывался о том, происходит все это на самом деле или нет, а сразу испугался и стал бы думать, как решить проблему. Он далеко не сразу сообразил бы, что дело происходит лишь во сне.

 

 

 

 

Теперь же при малейшей несообразности, несоответствии происходящего здравому смыслу он первым делом старался удостовериться в том, что не спит.

Для Пирогова стиралась грань, отделяющая сон от действительности. Его положение становилось чем дальше, тем более сложным.

Сны довели Пирогова до того, что он уже не мог утверждать, кем является на самом деле. Ему удалось только запомнить, что он – некто Пирогов. В этом можно было сохранять относительную уверенность.

Но какой именно Пирогов? Может быть, врач Пирогов? Поручик Пирогов? Бутурлы Пирогов? Пирогов напек пирогов? Просто Пирогов сам по себе, как факт, как данность? Или Пирогов в квадрате, в кубе, в энной степени, Пирогов под шубой, а-ля рюсс, Пирогов раламей? Нет, черт возьми! Да что тут разберешь?

Э-э-э-х…

Хо!

 

Вот как обстояло все в снах Пирогова.

Пирогов, например, считал себя гдажбанимом Сосисько Бебераци, но это могло оказаться иллюзией. Он решил проверить, что написано на этот счет в его пашпо, но тот шикнул на Пирогова и отскочил в сторону.

Это оказалось сном.

Очнувшись ото сна, Пирогов увидел, что пашпо подан ему зажаренным, синефоль, но был, видимо, недобит: он шевелил обрубками крыльев и пытался отползти от Пирогова. Пирогов потыкал в свой пашпо вилкой, однако затем смекнул, что дело вновь происходит во сне.

Он попытался проснуться, но пашпо при этом стал улетучиваться, и Пирогов, испугавшись, что может лишиться его, решил помедлить с пробуждением.

Он крепко обхватил свой пашпо и прижал к себе. Тот был пьян, расчувствовался и, разрыдавшись, приник к груди Пирогова.

Это был трогательный момент, если не считать только того, что от пашпо отвратительно разило перегаром. Пирогов с трудом сдерживал тошноту; однако пашпо, как выяснилось, только разыгрывал пьяное умиление. Выбрав удобный момент, он впился зубами в Пирогова. Тот отшвырнул его.

Потом пашпо вновь пришлось разыскивать. Пашпо стал мерещиться Пирогову везде, но он понимал, что видит не настоящие пашпо, а только раламей. Настоящий пашпо был, вероятнее всего, в водке, и Пирогов выпил ее.

Это был шаг в верном направлении. Ему стало ясно, что он является в некотором роде выражением своего пашпо, или тот – выражением его. Во всяком случае, можно было сказать, что между ними наблюдается странная связь, необычная общность. Этим выводом приходилось удовлетвориться. Добавить к нему можно было только вот что:

Бутурлы, бутурлы, бутурлы. Хо! Синефоль, синефоль, синефоль. Хо! Раламей, раламей, раламей. Хо! Гуздурбай, гуздурбай, гуздурбай. Хо!

Э-э-э-х…

Хо!

 

Пирогов совсем растерялся бы, но, к счастью, в его снах еще можно было уловить закономерности, которые помогали ему ориентироваться.

Так, ему стало казаться, что если уж он просыпался четыре раза подряд – то пробуждался по-настоящему. Однако чем дальше, тем сложнее было вернуться к действительности. Со временем потребовалось просыпаться по пять, шесть или семь раз, затем Пирогов вовсе гуздурбай.

Потом он заметил, что если у него вместо указательного пальца на правой руке бутурлы – значит, дело уж точно происходит во сне; сомневаясь, он первым делом рассматривал этот палец. Однако постепенно Пирогов так пригляделся к пальцу, что перестал отличать его от бутурлы.

Многие сны у Пирогова повторялись с незначительными вариациями. Например, один из сюжетов заключался в том, что он погружался в картофельное пюре и должен был движениями рук и ног размешивать его. Иногда Пирогов находил в этом пюре раламей и радовался – но потом терял его.

В других случаях Пирогов и пюре как бы менялись местами: он сам становился этим пюре, в котором кто-то барахтался, и должен был размешиваться. Могло бы быть, чтобы обязанности Пирогова в самом деле и были такими? Нет, вряд ли! Скорее всего, речь шла исключительно о снах.

Некоторые сновидения были очень короткими – например, Пирогов должен был проглотить синефоль, и тут же все начиналось сначала; такое могло повторяться сотни и тысячи раз, и подчас Пирогов уже терял надежду, что сюжет когда-нибудь изменится.

Бутурлы Пирогов видел даже большое количество снов одновременно; были сны, где он был сразу всем, а в других, напротив, он словно бы вовсе отсутствовал.

Сны наслаивались друг на друга, формировали странные конструкции, распадались на отдельные фрагменты и снова увязывались между собой.

К примеру, могло быть такое, что Пироговым стреляли из пушки, он сам же и был этой пушкой, и заряжал ее, и был землей, на которой она стояла, а одновременно с этим еще синефоль.

Бывало, что он сам переставал понимать, чем он является, а чем нет, не понимал больше сущности каждого сна, а мог только смутно ощущать его раламей. Он надеялся, что где-то в этом хитросплетении снов еще сохранилась действительность, но распознать ее, пожалуй, был уже не в состоянии.

 

Во всем этом оставалось только одно связующее звено – это сам Пирогов. Он должен был быть, обязан был быть Пироговым; иначе все происходящее окончательно превратилось бы в гуздурбай.

«Он – Пирогов. Уж не спрашивайте, как – а Пирогов. Пи-ро-гов. Не пир рогов, а Пирогов».

«Ишь ты! Вот штука! Эвона! Поди ж ты! Пирогов!

И точно Пирогов? Неужели вправду Пирогов?»

«Да, Пирогов. Именно Пирогов. Не кто иной, как Пирогов. Пирогов, Пирогов, Пирогов, Пирогов».

«Ну, Пирогов – так Пирогов. Стало быть, Пирогов».

«Нет а все же что за «Пирогов»?

Бутурлы Пирогов? Раламей Пирогов?

Кто этот Пирогов и где он?

Какой нахрен Пирогов?!»

Разве можно во всем этом разобраться, подумал Пирогов.

«Вы предлагаете не задавать вопросов, но как тогда понимать?»

Нет, к черту все это, решил Пирогов. Дальше так не может продолжаться!

«Не может, не будет, да и незачем!

Больше так не будет!

Надоели сны, надоели сомнения, надоел Пирогов!!

Больше никакого Пирогова! Буду петь».

И он запел:

«Э-э-э-х…

Хо!

Братцы, а как жить-то хорошо!

Уж как жить хорошо!

Жил бы, да и жил бы, да и жил бы, да и жил бы!

Да и жил бы!

Да и жил бы!

Да и жил бы!

Да и жил бы!

Бутурлы, бутурлы,

Синефоль, гуздурбай,

Бутурлы, раламей,

Гуздурбай, бутурлы.

Э-э-э-х…

Хо!

Э-э-э-х…

Хо!

Э-э-э-х…

Хо!

Э-э-э-э-э-э-э-х…

Хо!»