Проза

 

Лето только началось, и жизнь, следовательно, была полна надежд, пусть даже и несбыточных.

Ох, уж эти наши надежды! Избыточные и несбыточные.

Лето начиналось трудно.

В конце мая Горохов жил за городом. У Елизаветы Антоновны. Погода была неважная. То и дело шли дожди, притом холодные.

Горохов вспомнил, как в начале весны или даже еще в феврале он смотрел телевизор, и там передали прогноз НАСА, согласно которому в нашей средней полосе летом предполагается страшная жара и засуха. Тогда его это даже как-то обрадовало: в тепле жить легче, а неурожаи от засухи нам не очень страшны: все равно все за границей за керосин покупаем - согласно международному разделению труда.

А теперь вот шли дожди, и было так прохладно, что иногда даже печь топили. Летом-то!

Горохов вспомнил, про прогноз НАСА и грустно посмеялся над американскими дураками.

К тому же у Елизаветы Антоновны, от возраста что ли, стали обнаруживаться не самые красивые черты ее характера. Так что они то и дело ссорились. И дожди, дожди…

Кроме того бедная женщина стала теперь чрезвычайно патриотически партийна: все, что было когда-то, пусть и не очень давно, при советской власти, казалось ей совершенно прекрасным и правильным, а все теперешнее наоборот. Хотя при советской власти ей, как и большинству «нормальных» советских людей, все «советское», мягко говоря, совсем не нравилось…

Типическое ностальгическое выдумывание золотого века – в прошлом. Только очень агрессивное.

Понять это было можно, но терпеть трудно.

И совершенно бесполезно было что либо объяснять.

Елизавета Антоновна ничего не слушала и пела: «То березка, то рябина…»

 

Где-то в половине июня Горохов уехал в город, и все вдруг переменилось в природе.

Стало очень жарко.

Даже в арифметическом исчислении. Температура днем не опускалась ниже 30-ти градусов. Горели леса. Все горело, где были торфяники, горело, и где их не было, тоже горело. Веси и города стояли в дыму. Дым был такой, что даже днем на солнце смотреть было вполне безопасно. Как ночью на луну. Только даже луна на темном небе ярче выглядела, чем это солнце в дыму.

Прогноз вражеского космического агентства сбывался.

Люди страдали и дурели. Многие ходили в намордниках (респираторах) или просто с марлевыми повязками. Наверно, в интернете прочли, что так надо.

В самые жаркие часы население пряталось, будто вымирало. Окна в домах занавешивали мокрыми простынями.

Только к ночи, когда темнело, наблюдалось радостное возбуждение, пиво, вода, смех...

 

Гибли птицы. Раньше всех голуби. Их тела чаще всех попадались под ногами. За ними синицы. Самыми выносливыми были, кажется, воробьи.

Все эти дни Горохов шатался по городу, по присутственным местам. На предмет восстановления потерянного паспорта. И просто гулял.

Он не слишком страдал от жары, хотя все дни проводил на улицах. Только ходил медленно.

И жара, и дым ему даже нравились. С одной стороны, не очень часто случается такое наблюдать, а это, на самом деле, страшно интересно.

Это вроде того, как младший брат великого писателя Чехова в 1927 году писал кому-то из Ялты, что быть свидетелем землетрясения это то же самое, что выиграть в лотерею  200 000 рублей.

Да, и вообще жара ему не была тягостна: он очень устал от холода этой жизни, и не любил его.

Одно он точно знал: когда жары спадет, пожары от дождей погаснут, и дым рассеется, и если он до этого доживет, ему жаль будет со всем этим расстаться.

Так впоследствии и случилось. И дожил, и жаль было расставаться.

           

У одной доброй знакомой еще зимой умер кто-то из родственников, и Горохову подарили порядочное количество ставших вдруг ненужными новых белых футболок. Он клал их по несколько штук в сумку и так и ходил ними по улицам. Когда одна порядочно загрязнялась, он просто снимал ее, бросал в помойку, надевал другую и шел дальше.

Но главное, в дыму и жаре он чувствовал себя увереннее и безопаснее. Общее стихийное бедствие как будто защищало его. Уравнивало с остальными гражданами. Нормальными и современными. С чадами века сего. Вроде теперь все равны. И Горохов тоже. Жара баюкала, дым укрывал.

 

А на окраине, на пруду невдалеке от платформы Ракетная отдыхали, пели и делили власть.

Лихому парню Боре из Смоленска, длинного роста и серому от пыли, досталось больше всех. Целая банка (не считая водки).

Все сидели на траве или даже валялись, а он стоял прямо, довольный и счастливый, возвышаясь над всеми.

А Горохову, потому что он после всех пришел, совсем мало досталось, почти ничего.

Бесшабашная Зойка, сняла с себя все и побросала на кусты: Пусть сохнет…

- Из шланга два раза обливалась, и в пруд ныряла. Ничего толку… Все равно жарко.

Из-за необыкновенной погоды разговор то и дело принимал апокалипсическое и патриотическое направление.

Бедные люди вообще к этому склонны, а если еще погода…

Обвиняли власти, обвиняли американцев и вообще наше время.

Заодно поминали нехорошими словами технический прогресс, космические ракеты, озоновые дыры и все такое, о чем имели отдаленное представление и на что никак не могли повлиять, но полагали, что кто-то может повлиять и «нарочно так делает».

- Ведь раньше-то никогда такого не было…

- Ну, это, допустим, глупости, - Гриша-интеллигент перевернулся с боку на бок, - все было. И такое было и хуже…  Перед взятием Иваном Третьим Великого Новгорода, например… И в 16-ом веке тоже… Дым от пожаров такой стоял, что за две сажени друг друга не видели… А от засухи еще и неурожай, и голод… Больше половины населения вымирала… И, между прочим, в первую очередь молодые люди…

Рыжий танкист Валерка нехорошим, хриплым от зноя голосом спросил:

- А ты откуда знаешь? Сам видел? Ты что ли жил тогда?

Борька, которому больше всех досталось, сказал примирительно:

- Давно это было…  При царе Горохе…

- При царе Горохе? При царе Горохове? – Голая бесстыжая Зойка встала на четвереньки и смеялась, - Слышь, Горохов, это при тебе было?

Горохов подумал и сказал смирно:

- Может и при мне. Точно не помню. Память совсем плохая стала.

Он с радостным удивлением смотрел на хохочущую Зойку: Вот радость-то. Везет дуре! - Когда она смеялась, видно было, что у нее еще почти все зубы целы.

И губы, как вишни. Или как сливы.

 

 

И все равно хорошая была та жара. Страшная, но прекрасная…

И Зойка-то, Зойка…

Должно быть, совсем очумела от зноя и гари.

Ушла в этот вечер с Гороховым.

- Хоть ты и Горохов, но царь. Хочу и я хоть раз в жизни немного царицей побыть.

И захохотала:

- Хотя бы Гороховой…

 

Так и стали они вдвоем гулять сквозь жару и дым. Смотрели на солнце: безопасно, как на луну…

Вечерами уезжали купаться и плавать подальше от города и от людей: на карьеры…

 

Однако, все проходит.

И все хорошее тоже.

Редкостная жара с дымом и гарью постояла, постояла, поудивляла, поужасала и стала спадать.

Трудная жизнь стала сворачиваться в так называемое «нормальное русло» (23-25 градусов).

Считали потери.

Убытки, человеческие жертвы (Все было!) и др. и пр.

 

А с уходом жары и Зойка ушла от Горохова.

Уехала. Домой. В Иваново.   

- Ты, - сказало она Горохову, - царь, следовательно, живи один…

 

 

 

Дни шли за днями, и Горохов как-то забыл удивляться, что он все-таки жив, и что жизнь прекрасна.

Дурак…

Сидел в библиотеке и читал в книжке стихи: