Проза

Поздно вечером, на привокзальной площади, в свете фонарей случилась нехорошая драка между двумя группами молодежи – патриотически настроенными русскими экстремалами и выходцами с Кавказа. Дрались по-черному – с кусками арматуры, кастетами, нунчаками, ножами; кое-где, среди множества копошащихся тел тупо грохали выстрелы. На асфальте, под ногами дерущихся, темными пятнами расползалась кровь. Тут и там слышались выкрики: «Гады! Мочи их! Россия – для русских!»; и, с противной стороны: «Уроды! Наци! Свиньи! Аллах акбар!»

Молодые ребята, увлекшись, били стекла витрин. Поблизости горел киоск и чей-то перевернутый автомобиль…

После того, как прибыли омоновцы и оцепили площадь, несколько бритоголовых попробовали прорвать кордон. Они забросали людей в касках и со щитами камнями, кто-то отвлек на себя их внимание, и ряд пацанов проскочил под носом у ментов. За участниками потасовки погнались. Удирая со всех ног, ругаясь на чём свет стоит, ныряя в переулки и прячась за машинами, одинокий патриот, оторвавшись от преследователей, схоронился в конце концов в городском парке. И, выждав некоторое время, скользнул в темноте по знакомому адресу.

– Настя, открой!.. – забарабанил он в дверь, впрочем, не сильно громко. Дверь открылась, и заспанная Настя, причитая, впустила нежданного гостя.

– Боже ты мой! – тараторила она, вытирая кровь с разбитой, бритой головы молодого человека. – Да когда ж это кончится? Димка, милый, да сколько ж можно воевать? Сегодня остаешься у меня! Смотри, чтоб завтра отсиделся! Я утром на работу, а ты – чтоб ни шагу из дому! Нельзя так к себе относиться…

– Гады, – твердил сквозь стиснутые зубы Димка, дергаясь от прикосновения ватки с йодом. – Убью на фиг всех черных! Ой, как больно, осторожней!.. Заполонили Россию, сволочи…

И он еще долго бормотал проклятия, уткнувшись в настенькину грудь, а она гладила его, как малое дитя, и утешала его, и слушала, и слушала, и слушала…

 

Ночью, когда Дмитрий уснул, Настя обратилась к Богу.

– Господи, останови его! – попросила она пред иконкой. – Останови их всех! Вразуми их, ибо не ведают, что творят!

– И как ты хочешь, чтобы Я их остановил? – спросил Бог.

– Ты Господь! Всё в твоей власти!

– Есть дела Божеские, и есть дела человеческие, – нахмурился Бог. – Смешивать их негоже. Я не могу решать за человека его проблемы.

– Но ведь Ты можешь открыть им глаза! Показать, объяснить! Сделай так, чтобы их проняло, чтоб они испытали всё на себе! Прочувствовали то, что чувствуют те, другие!

– Ах, это! – Бог вздохнул с видимым облегчением. – Если ты просишь только это… Ну, такую просьбу Мне выполнить не трудно…

До утра Настя истово молилась перед образом и почему-то совсем не запомнила момент, когда ее сморил сон.

 

…Дмитрий открыл глаза от того, что в них брызнул солнечный свет. Сев на постели, он обвел взглядом пустую комнату – подруги его не было, видимо, она, как и обещала накануне, убежала на работу в самую рань.

Дмитрий прошелся по квартире, заглянул в туалет и только тут вспомнил всё, что случилось вчера вечером. Странное дело! – голова не болела совсем. Взглянув на себя в зеркало, Дмитрий поначалу даже не понял, что к чему. Всмотрелся. Выпучил глаза. Похлопал ресницами. Сглотнул слюну. Из зеркала на него смотрело абсолютно незнакомое лицо. Лицо какого-то кавказца. Причем с пышной копной иссиня-черных волос.

Некоторое время Дмитрий молча разглядывал эту непривычную физиономию. Потом потрогал себя за волосы, ощупал подбородок, нос, скулы. И закричал. Он кричал дико, неистово, и под конец, как будто не удовлетворившись, саданул рукой по зеркалу, разбив его на тысячи, тысячи мелких осколков.

Рука окрасилась кровью.

Дмитрий всё ещё кричал.

Он ударил вновь – на этот раз в стену. На стене остался кровавый след. Дмитрий надрывно зарычал, выскочил из ванной в комнату и заметался, как раненный зверь. Он вообще плохо соображал, что делает.

Последующие полчаса несчастный патриот трясся от омерзения и ужаса, изредка оглядывая себя в маленькое карманное зеркальце, которое отыскал у Насти на полочке. У него никак не укладывалось в голове, что такое с ним приключилось.

Потом он лежал плашмя на кровати и глухо стонал… Бессильно бил руками по подушке, кусал одеяло и вновь – кричал, кричал, кричал.

Наконец в дверь позвонили. У Дмитрия замерло сердце – ему было страшно от того, что кто-нибудь увидит его в этом новом, чужом обличье. Он тихонько прокрался в прихожую и затаился. Из-за двери послышался голос: «Димка, это я – Борька! Мне сестренка сказала, что ты у нее остался! Давай, открой!»

Некоторое время Дмитрий никак не реагировал на призывы настиного брата. Он ждал, но Борька не уходил. Дело в том, что Борис, как и Дмитрий, был патриотом, и они вместе делали набеги на кавказцев по вечерам. В принципе договаривались сегодня встретиться… Поколебавшись, Дмитрий глянул в глазок – и обомлел: на лестничной площадке, прямо перед ним, стоял дюжий черный кавказец, вырядившийся в кожаную куртку Борьки и говоривший его голосом.

Повинуясь какому-то импульсу, Дмитрий открыл дверь – и тут же отпрянул, отпрыгнул, отскочил, вжавшись в стену коридора. Настин брат ступил в прихожую. И… остолбенело уставился на Дмитрия…

После секундной паузы с криком: «Вот гад!» Борис набросился на приятеля сестры. Оба молодых человека сцепились в поединке. Они яростно тузили друг друга, заламывали друг другу руки, хватали один другого за шеи. Потом вместе упали и катались по дорожке, ругаясь и тяжело дыша.

– Да погоди ты! – взмолился наконец Дмитрий. – Это же я, Дмитрий!

– Жопа ты черная! – хрипя от натуги, отвечал Борис. – Убью гада!

– Да ты на себя посмотри! – сопротивлялся Дмитрий. – Сам-то черный! Вот гляди! – он изловчился и дернул противника за волосы, задрал ему голову. Потом вырвался, резво отпрыгнул – чуть ли не на другой конец комнаты, схватил на лету Настино зеркальце и швырнул его оппоненту. – Видишь?!

Борис, задыхаясь от ярости, мельком взглянул на свое отражение и вновь было рванулся в бой. Потом притормозил… Как-то весь скукожился, уменьшился в размерах, стушевался… Неуверенно спросил у Димы:

– Это, что ли, ты? Блин, замаскировался?.. Вырядился под хачика?..

Потом подобрал зеркальце и с испугом уставился в него.

– Мама родная… – только и пробормотал он. ­– То-то я смотрю, прохожие на меня косятся как-то по-чудному… Ну, дела…

 

…Почти весь день, часов, эдак, до пяти оба патриота сидели в настиной квартире, обмениваясь впечатлениями и мыслями. Тяжело, очень тяжело им было привыкнуть к тому, что их новый внешний вид не отвечает русскому идеалу. Их отчаянное положение усугублялось предчувствием разборок с друзьями. Конечно, никому из их группы ничего теперь не докажешь; побьют – и всё, а может быть, даже убьют совсем, – но и это, наверное, к лучшему, чем терпеть позор перевоплощения.

Да, и ещё очень не хотелось, чтобы Настенька – истинная русская женщина – застала их в таком ужасном, абсолютно недопустимом виде…

Безусловно, надо было уходить.

Оба товарища – Дмитрий и Борис – с тяжелым сердцем вышли из своего временного убежища. Вжав головы в плечи, не глядя в лица встречным горожанам, они тихонько, как мышки, пробирались задними улицами и переулками к месту сбора всех своих – к привокзальной площади. Больше всего на свете им не хотелось сейчас попасться знакомым на глаза.

Они миновали парк, обогнули – на всякий случай – милицейское отделение и вскоре услышали привычный стук колес проходящего где-то неподалеку поезда.

Итак, они оказались у вокзала.

Дмитрий предложил напарнику не высовываться лишний раз и спрятаться за деревьями маленького, грязного привокзального сквера. Борису не надо было повторять дважды. Вскоре, из-за деревьев, они увидели, как по одному, по двое к площади, пугливо озираясь, подтягивались какие-то молодые кавказцы, одетые почему-то в форму ребят их группы. Кто-то из них негромко обмолвился: «Антоха! Я здесь!..» (а Антоном звали их заводилу), и, причем, голос, окликнувший лидера, им показался очень знакомым.

– Это Сергей! – предположил Дмитрий, и они оба, уже почти не таясь, с виноватым видом вышли из-за деревьев.

Вскоре вся группа молодых патриотов – выглядевших, впрочем, теперь не так, как прежде, – собралась в кружок неподалеку от сквера. Молча и настороженно парни наблюдали друг за другом и, понятное дело, то, что они видели, не нравилось им совершенно.

– Что будем делать?.. – спросил вожак, грустно повесив свой орлиный кавказский нос.

– Что-что… Спасать Россию уже не получится, – уныло ответил кто-то из толпы.

 

Часам к восьми вечера на площади показалась группа бритоголовых людей славянской национальности. Они вели себя довольно агрессивно и задирали случайных прохожих. В руках у них были цепи, кастеты, дубинки, куски арматуры, нунчаки.

Патриоты, нахмурившись, со злостью наблюдали за пришлыми.

– Эй, Махмуд, посмотри на этих уродов! – показал пальцем на ребят у сквера один из вновь прибывшей группы.

– Конкретные свиньи, – ответил главный среди славян. – Прикинь, Рамзан, и как только таких земля носит?

– Слушайте, вы! – принял вызов Антон, вожак патриотов. – Давайте, валите отсюда поскорей! Здесь не ваша территория!

– Вон из города! Сволочи! Заполонили всё! – поддержали своего Дмитрий и Борис, поигрывая мускулами.

Пришедшие рассредоточились и заняли боевую позицию.

– Ты мне еще рот раскрой, гяур проклятый! Аллах акбар!

– Мочи их, братва! Пусть убираются, откуда приехали!!!

С громкими воплями патриоты бросились в атаку. Некоторая, скорей психологическая заминка вышла с тем, под какими лозунгами вести сражение. Насчет России для русских как-то уже не получалось; само собой сложилось новое: «Белые жопы! Не фиг топтать нашу землю!»

Через несколько минут свалка перед вокзалом превратилась в жуткое побоище. Дрались отчаянно, жёстко, не щадя противника и не соблюдая никаких правил чести. Весь асфальт, тут и там, постепенно заполнился лужами ярко-красной крови…

 

Где-то наверху Господь Бог, не спеша, помешивал ложечкой в чашечке с кофе. Попивая горячий напиток, он задумчиво смотрел вниз, на землю…