Проза

 

 

Поезд остановился в полночь.

Я как раз слушал Моцарта в наушниках на телефоне и сразу обратил внимание на время, поскольку вагон метро не только стал как вкопанный, но и в нем погас свет. На экране высветилось: 00.00. Ровно тот час, когда вылезают ведьмы и вурдалаки.

Некоторое время я по инерции продолжал пребывать в параллельном мире божественной музыки и не очень-то спешил отвлекаться. Но странная стоянка затягивалась, так что мне в конце концов пришлось нажать на паузу и высвободить уши. Я поднял голову и беспомощно, как слепой крысёнок, повертел головой – вокруг царила кромешная тьма, достойная дальних закоулков космоса.

Сбоку от меня, во мраке было слышно, как шевелится мой сосед. Впрочем, и весь вагон пришел в какое-то, не совсем ясное пока движение, но поскольку ситуация к тому располагала, я шумам, производимым пассажирами, особого значения не придал.

– Как вы д-думаете… – помедлив, спросил я в темноту справа, – что такое м-могло приключиться?

– Не понял? – голос соседа выдал его легкое удивление. – Это вы о чём?

– Ну, н-насчет остановки… Мы же стоим…

– А-а! – и голосе почудились нотки удовольствия. – Конечно, конечно. Ведь сейчас уже двенадцать ночи. Разве вы не знаете, что метро работает не круглосуточно?

– Ну… – я даже не нашелся, что ответить. – П-последний поезд… Мы едем последним поездом, он должен довезти людей до с-самого конца и – потом перерыв до утра… Ну, до ш-шести…

– Это кто вам сказал, что метро обслуживает всех припозднившихся? А?.. Нет, приятель, полночь есть полночь. Тут как часы. Сказано – до двенадцати, значит, ровно в двенадцать вся линия останавливается. И никуда из вагона не выйдешь. Так что вам теперь придется ждать до рассвета – если, конечно, вы действительно здесь по недоразумению или по незнанию. В отличие от других пассажиров…

– Д-других?.. – я был окончательно сбит с толку. – Вы хотите сказать, что другие остались в вагоне на ночь н-намеренно, что ли?

– Эй, подвиньтесь-ка! – послышался новый, грубоватый голос с хрипотцой, и на мою ногу наступил кто-то массивный, тяжелый, неуклюжий.

– Ой!.. – простонал я. – Осторожнее же…

Некто прошел в темноте мимо, и меня обдало слабым движением прохладного вагонного воздуха вперемешку с ароматом помойки.

– Это бродяга, бомж, – пояснил мой сосед справа. – Он всегда ночует в поезде метро. Когда мы в туннеле, на рельсах… Удобно, зараза, придумал, чтобы не заморачиваться с ночлегом в городе. Сейчас устроится в дальнем конце вагона на своем одеяле – да и захрапит… Вы его ещё услышите, приятель…

Я, волнуясь, включил подсветку на телефоне – в надежде позвонить домой, своим, и всё объяснить.

Приглушенное сияние мобильника выхватило из темноты десятка полтора нечётких человеческих фигур, бродивших тут и там и, судя по всему, располагавшихся в различных позах на ночь.

– Свет!!! – внезапно раздался с середины вагона чуть визгливый властный голос какой-то лысой женщины – да, судя по всему, она была лысой. В её интонации явственно послышалась угроза. – Немедленно выключите свой телефон!!! Я готовлюсь проводить эксперимент по изучению свойств абсолютно чёрного тела!!! Мне нужно полное отсутствие освещения!!!

От неожиданности – и от такой наглости я замер, и рука сама погасила светящийся экран мобильника.

– Ну ни фига себе… – только и пробормотал я тихонечко и тряхнул головой. Впрочем, главное, что успел заметить, – это что связи здесь, в туннеле, нет, и сигнал телефона попросту не проходит. Плюс, к тому же, у меня заканчивалась зарядка – была чуть ли не нуле, после напряжённого трудового дня. С этим «абсолютно чёрным телом» явно не поспоришь.

– Физичка, – лаконично пояснил, видимо, близко наклонившись ко мне, сосед справа; я почувствовал на шее его горячее дыхание. – Она постоянно что-нибудь исследует здесь, на линии. По ночам. Собственная лаборатория её не удовлетворяет. Тащит в метро чемоданы с оборудованием – как сегодня, и занимается всякой научной ерундой…

Я поморщился и попытался отдалиться в темноте от соседа – мне не нравились брызги из его рта, которые попадали на мою ушную раковину. Невдалеке, во мраке слышалось сердитое бормотание лысой учёной и звуки чего-то металлического, звонкого, сборного, передвигаемого по полу. «Если хоть кто-нибудь ещё помешает моему опыту – того убью!!!.» – фыркнула громко физичка, да так, чтобы слышал весь вагон. И вновь деловито загрохотала своими приборами, не обращая внимания на прочий люд, находившийся рядом.

– П-почему она без волос? – задал вопрос я непонятно кому, скорее сам себе.

– Так ведь она блондинка по природе, приятель, – тут же получил объяснение от своего вынужденного собеседника. – А светлые волосы ночью мешают экспериментам, их видно даже когда погашены все огни…

Я вздохнул и озадаченно потянулся. Наткнулся на другого соседа, слева от меня. Скорее всего тот пытался устроиться на сидении и готовил себе место, отчего наши руки случайно соприкоснулись.

– Пардон, – сказал человек в темноте. – Вы там не могли бы немножко подвинуться? Я, пожалуй, прилягу…

Из дальнего конца вагона донёсся раскатистый и, честно сказать, удручающий храп бомжа. Я аж вздрогнул от намечавшейся, весьма неприятной перспективы провести таким образом ночь.

– Н-надеюсь, – неровным голосом произнёс я, обращаясь к человеку слева, – вы сами-то не из бродяжьей братии? Если уж р-решили ночевать именно здесь?..

– Не-ет, – протянул тот, кто слева. – Я такой же, как и вы, к бродягам не имею отношения. Просто у меня проблемы со сном – в обычной квартире. Понимаете, я страдаю лунатизмом и когда засыпаю, бывает, хожу туда-сюда. По балко-ону, по кры-ыше… Очень опасно это! Можно умереть!.. А тут – из вагона никуда не денешься, сами видите, замкнутое пространство, наружу хода нет, так что броди себе и спи сколько хочешь. Надёжный способ – мне врач-психиатр посоветовал. Уж не взыщите, мне пора на боковую… И вам – вам тоже желаю спокойной ночи… – Он смачно зевнул. – Спокойной… Ауф-ф!.. Ночи…

И, кажется, уснул. По крайней мере затих. Лишь храп из угла бомжа не прекращался ни на миг, и от него, кажется, дрожали стёкла в вагоне.

– Этот лунатик не опасен, – просветил меня на ухо сосед справа. – Опасны другие.

– Пиво! Пиво! Пиво! – зычным голосом вдруг прокричал кто-то совсем рядом, и я почувствовал, как мне в руку вложили охлаждённую пол-литровую бутылку. – Продаю пиво. Задаром! Берите!..

Я машинально сжал горлышко и прикинул, что до рассвета еще остаётся уйма времени. Пожалуй, возьму…

– С-сколько? – поинтересовался вслух.

– Пятёрка, – ответили мне, и я, вытаращив от изумления глаза (очень уж дёшево), принялся на ощупь выбирать мелкие монетки из кармана. Выпить сейчас действительно не помешало бы.

– И нам парочку, – раздалось по другую сторону прохода, и какой-то парень с девушкой хихикнули. – Нам, нам, нам, нам, нам!

Продавец пива переметнулся туда. Влюблённые молодые люди – а это, без сомнения, были они, ибо их воркование мне уже довелось услышать – расплатились, со звучным чмоканьем откупорили бутылки и, чокнувшись, принялись шумно пить из горла. Я уловил все их действия во мраке и беззвучно поднял свою бутыль – как бы присоединился. Они, понятное дело, меня не увидели. Но зато я символически был с ними, и это морально согревало меня.

– Вкусное пиво? – поинтересовался сосед справа.

– Да ничего… Свежее. – Я подумал-подумал, да и предложил из вежливости: – Х-хотите отхлебнуть?

– Нет, спасибо, мне нельзя!

– ???

– Эх, приятель, вам бы прожить такую бурную жизнь, какую прожил я, и выпить столько же, сколько я… – Далее последовал тяжкий вздох. – У меня сегодня сахар высокий, да и давление под сто восемьдесят, и сердечко шалит…

– И вы – здесь, в этом поезде?! – искренне изумился я. – Вам же н-надо срочно д-домой, а то и в б-больницу!

– Спасибо за заботу. – Мой сосед помолчал, видно, думая о чём-то своём. Во время его паузы бомж всхрапнул особенно мощно, а влюблённые голубки с шумом поцеловались, наверное, взасос. – Я бы и рад был пойти к себе домой, да только это невозможно.

– ???

– Понимаете, приятель, за свою многолетнюю работу я некоторое время назад получил квартиру от фирмы, на которую пахал… Это была такая радость, такая радость!.. – Он всплакнул. – А потом… Потом…

Я, слушая, отхлебнул ещё пива. Влюблённая парочка напротив, похоже, перешла от поцелуев к более решительным действиям, и лёгкие стоны разнеслись по вагону, органически дополняя какофонию звуков, издаваемых всеми другими пассажирами. Из другого конца вагона донеслось: «Пас! Я пас!.. – А я ставлю сотню!..»

– Потом я увидел, что моя новая квартира находится в новом доме, в новом районе, в новом пригороде нашего огромного мегаполиса, и всё это типовое – в смысле построено по типовым проектам. Однажды я вышел из дома на работу, и с тех пор не могу попасть обратно, потому что не в состоянии отличить свою квартиру от миллиона других. Не могу найти свой дом – среди миллиона других. Даже район не очень хорошо помню – ведь он ничем не отличается от всех прочих новых районов города. Вот так мне и приходится коротать каждую ночь в этом проклятом метро – до тех пор, пока не вспомню, куда именно меня поселили!..

Он ещё раз всхлипнул, и я почувствовал укол совести, наравне с жалостью, мне было стыдно просто оттого, что у меня самого нет подобной проблемы, и я волен в любую минуту вернуться домой. Ну, правда, не сегодня, а вообще. И я, переживая донельзя, сделал ещё один большой глоток из бутылки.

– Эх, приятель!.. – продолжал жаловаться мой новый знакомый по вагону метро, который справа. – Я бы выпил, и не только пива, но шампанского, если бы смог вновь увидеть свой угол, свою жёнушку, своих детей, которые, несомненно, уже подросли за это время…

Со стороны влюблённой парочки донеслись звуки: сопение и возня. Потом девушка непроизвольно застонала, а молодой человек вскрикнул – даже всхрюкнул и часто-часто задышал. Я услышал нежные слова: «Любимый! Ещё, ещё, ещё…» И вновь приложился к почти опустевшей бутылке.

– Пиво! Пиво! Пиво! – крикнул кто-то во мраке. – Покупайте задарма!..

– Ставлю опять сотню. Рэйз!

– Колл!..[1]

– Сбрасываю…

– Слушайте, не мешайте мне проводить эксперимент.

– Хр-р-р, хр-р, хр-р-р-р!!! – Это из угла, где спал бомж.

– Чмок-чмок, – целовались влюблённые.

– Вот, – сказал внезапно мой собеседник справа, прекратив плакать. – Вот так и живу… Всё равно, как эти двое, что там, в темноте, занимаются любовью… Но им-то, им-то – есть куда идти. Просто у них слишком мало места в доме на кучу членов семьи и родственников. Сами знаете, какие у нас сейчас крошечные квартирки… А мне – и податься некуда. Вот так, приятель, грустные вещи происходят в нашем бренном мире…

Я согласно кивнул головою и с сожалением допил последний глоток.

Нагнувшись, поставил пустую бутылку под сидение.

И выпрямился. И никто, никто в этой хоть-глаз-выколи тьме ничего из того, что я делал, не заметил.

 

 

А потом кому-то в вагоне захотелось по нужде. Я не знал точно кому именно, но, главное, слышал диалог – продавец пива предложил страждущему в качестве услуги воспользоваться портативным туалетом, который был им захвачен специально для этой цели.

– Пятьсот, с вас будет пятьсот, – сообщил продавец, и я расслышал изумлённый присвист клиента. – А что вы хотите, думаете легко таскаться ночами с этой переносной бандурой? Меньше пива надо было пить… Мало ли, что вы не подумали… Если вас не устраивает цена – писайте где хотите. Если штрафа не боитесь поутру – тогда вам эта пятисотка покажется совсем маленькой денежкой…

Я сидел и размышлял о том, что правильно сделал, не соблазнившись и не взяв добавку пива. Рано или поздно природа потребует своё. И было бы здорово, чтобы у меня хватило на это наличности.

 

 

Лунатик поднялся где-то посредине ночи. Я почувствовал, как он встаёт, поскольку сам не спал совершенно – и рад был бы сну, но в эти особенные часы глаза мои упорно не хотели закрываться. Как назло. Тем более что на соседней лавке двое предавались любовным утехам, и ещё с десяток человек занимались своими делами, причём не всегда скромно и не всегда тихо.

Нас сближала лишь ночная мгла. И гробовая тишина за стеклом, в туннеле.

И они же, судя по всему, отвечали за все действия моего соседа-сомнамбулы.

Он сначала сел на сиденье – я уловил его движения, тем более рядом, – посидел, раскачиваясь. Потом куда-то направился – вдоль прохода. Кто-то на него накричал, кто-то цикнул; но лунатику было хоть бы что. Наверное, он шёл вперёд с вытянутыми руками – я понял это спустя четверть часа, когда блуждающий по вагону коснулся ладонью моего лица, при этом так и не проснувшись. Я вздрогнул, выругался: «Ч-чёрт, с-смотрите куда идёте!» И устало отстранил нарушителя спокойствия, предоставив ему возможность податься по желанию куда он хочет, но только дальше, дальше, дальше, не натыкаясь больше на меня.

Так он и ходил, по вагону, чуть ли не до самого утра.

Под стоны влюблённых, под короткие возгласы игроков в карты и под дружное завывание нескольких человек, не имевших пятьсот монет на пользование туалетом.

Под громогласный храп бомжа, сотрясавший поезд метро до основания…

Я пытался спать. Честно.

Но ночь так и не осенила меня своей печатью морфея.

 

С этой, другой парой я разговорился в ту ночную пору, когда на земле – на её поверхности – уже поют первые петухи.

Разговорились от нечего делать. Точнее, я с ними говорил от нечего делать. Тем более, что они сидели довольно близко от меня, и волей-неволей мне пришлось стать свидетелем их, возможно, последней беседы.

По ощущениям я так понял, что у них была значительная разница в возрасте… Может быть, годков эдак двадцать. И это обстоятельство сыграло роковую роль в их отношениях.

Началось наше знакомство с того, что я случайно подслушал новость – он, мужская половина пары, едет в метро на казнь. Точнее, к месту казни; сама процедура исполнения приговора состоится ранним-ранним утром, как и положено по уголовному кодексу.

Она, женская половина, сопровождает его. И вместе с ним переносит эти нелёгкие, ужасные, тягостные часы, стараясь поддержать мужчину, чтобы он не пал духом.

Как я понял с их слов, мужчине должны отрубить голову при помощи гильотины за то, что однажды, некоторое число лет назад он спас жизнь этой самой женщине. Поскольку уразуметь логику данного действа для меня оказалось делом непостижимым, эти двое в конце концов согласились рассказать мне, как же такое могло на свете произойти.

– Понимаете, – взволнованно говорила подруга приговоренного, – в молодости он был осуждён за педофилию. Отсидел свой срок и был выпущен при условии, что никогда и ни при каких обстоятельствах не подойдёт к маленькой девочке ближе чем на сто метров, в противном случае будет арестован как рецидивист и предан смерти. Но так сложилось, что в нашем доме был пожар… Мне тогда только исполнилось шесть, и я, в отсутствие взрослых, оказалась одна взаперти… Люди собрались на улице, внизу и ждали – пожарных, какого-нибудь смельчака-героя, но сами ничего не предпринимали до самого конца. А я – рыдала, стоя на подоконнике, и это было так высоко…

Он проходил по улице. Увидел. И залез на мой этаж – прямо по карнизу. Схватил меня в охапку. Сумел уйти от огня по крыше… Потом его, конечно, арестовали. И вторично судили – за нарушение условий освобождения.

Суд шёл очень-очень долго, много лет… Всё-таки случай оказался достаточно редким для Фемиды… Я давно выросла. И постоянно приходила навещать его в тюрьму. Для меня лично он всегда оставался и остаётся моим спасителем.

И вот на днях объявили приговор: смерть, поскольку педофил, несмотря на категорический запрет, не только подошёл, но и прикоснулся к ребёнку. Теперь он должен понести наказание… Фемида неумолима…

– Боже мой! – только и сумел сказать я. – Какая-то средневековая д-дикость! Разве можно поверить в то, что он п-преступник?!

– А он и не преступник, – девушка утерла слезу, в то время как сам виновник ситуации сидел рядом и молча слушал рассказ, практически не встревая. – Первый раз его обвинили в педофилии на основании заявления пионерки, у которой он был пионервожатым, в лагере. Но она многих обвиняла: и начальника лагеря, и тренера, и двух учителей. Только те все доказали, что пионерка, насмотревшись порно, сама клеилась к ним; получив отказ от взрослых, решила мстить. Уже позже, по достижении совершеннолетия она лечилась от нимфомании… Так вот, у моего будущего спасителя в тот раз не хватило денег, чтобы, в дополнение к собранным доказательствам, ещё и задобрить судью, в отличие от остальных подсудимых, которых-таки заставили заплатить. А может, и не было желания подмазывать, поскольку виновным себя не считал.

– Если и так, – задумчиво произнёс я, – то это не объясняет с-сегодняшнюю с-ситуацию и факт, что его ни за что приговорили к с-смерти. Кстати, мне непонятно, почему он сам едет на казнь, и вы при этом с-сопровождаете его…

– Ну вы же знаете, какой сейчас кризис в нашей стране! Средств на содержание пенитенциарных заведений почти не выделяется. Обвиняемых некому транспортировать к месту исполнения наказаний – всё сами, всё сами… Вот мы и едем.

Я отбился от навязчивых приставаний лунатика – он ощупывал мне в темноте лицо, – и постарался не обращать внимания на охи и ахи на противоположной стороне вагона, там, где кувыркалась более везучая парочка влюблённых.

– Есть! Есть!! Есть!!! – завопила во мраке лысая учёная, занятая проблемой абсолютно чёрного тела. – Эврика!!! Я ОТКРЫЛА-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!!!!!!!!!!

Мы с моими собеседниками никак не отреагировали на радость безумной физички. Девушка, с которой я разговаривал, задумчиво произнесла:

– Понимаете, он считает, что должен – это прям-таки его моральный долг, ну чтобы явиться в срок на эшафот. Это, мол, доказывает его невиновность.

– Конечно! – наконец подал голос невинно осуждённый. – Вы представляете себе, что будет, если я не приду?! Тогда все точно решат, что я виновен на самом деле, раз решил обмануть нашу правовую систему! Я не доставлю им такого удовольствия. Я чист перед законом – и точка! Следовательно, я приму всё, что уготовила мне судьба, и лишь Бог поймёт мои высокие помыслы.

– У нас осталось всего три часа, – грустно сказала девушка. – Три часа истины.

Я деликатно попрощался с ними и аккуратно пересел на соседнее сиденье – пусть, в конце концов, побудут, сколько можно, наедине друг с другом.

И стал слушать, как препираются между собой поставщик туалетных услуг, он же продавец пива, и его потенциальные клиенты. И ещё – как идёт ход игры у заядлых картёжников на том конце вагона.

Где-то радостно завопила лысая физичка.

В темноте ночи, по всему поезду разносился яростный и всесокрушающий бродяжий храп.

 

Встречный поезд метро показался совершенно неожиданно. Мы-то все, кто сидел в вагоне, привыкли считать, что никакого движения по ночам не происходит – в промежуток между полуночью и шестью утра. А тут – целый состав, он летел в чёрном туннеле по соседним путям, летел стрелой, без остановки и при этом полыхая ярким светом, отчего больно стало отвыкшим от электричества глазам.

Сначала мы услышали гул. Гул нарастал – где-то рядом, это было невероятно, загадочно. Потом гул сменился мощным рёвом, какой способны издавать лишь жуткие подземные гиганты да самолёты на взлёте, и даже храп спящих в нашем вагоне на минуту был, как ни странно, заглушён.

Все, кто находился в нашем поезде, бросили свои дела и как сумасшедшие прильнули к стёклам, носами, лбами – смотреть, смотреть во все глаза на эдакое ночное чудо.

Я увидел горящую морду электровоза, выныривающую из темноты, и машиниста за пультом управления – с перекошенным от злобной радости лицом, впрочем, одетого по всем правилам: светлая рубашечка, галстук, чёрный костюм да белоснежные перчатки. Мне почему-то врезались в память именно белые перчатки, хотя я и видел-то их не дольше секунды…

Поезд нёсся на всех скоростях и рассмотреть его сбоку – то, что там было, в окнах, – оказалось делом чрезвычайно сложным; надо было стремительно перемещать взгляд за каждым промелькнувшим мимо тебя вагоном, и только такая техника позволяла, по крайне мере, понять в общих чертах содержимое, то, что наполняло изнутри движущееся вагонное пространство, залитое огнями.

А я увидел… Я увидел… В первое мгновение я даже не осознал, точнее, не поверил глазам своим – из-за того, что мне открылось внутри стремительно проносившихся вагонов. Это просто выходило за рамки человеческого воображения. Представьте себе, что вдоль каждого вагона – вдоль прохода между креслами – тянутся поверху два ряда поручней, под самым потолком, и на этих поручнях есть ещё висячие кожаные ремни в виде петель, чтобы пассажирам за них держаться. Так вот, в каждой такой петле – в том встречном поезде, сияющем в туннеле, – болтался повешенный человек. Петель было много в салоне – соответственно много было и висельников, они раскачивались по ходу движения поезда, не совсем синхронно, всяк из них совершал немного свои колебания, и в целом это выглядело вроде как буднично и вроде как кошмарно.

Серебристые вагоны неслись и неслись мимо нас, и целая вереница мертвецов, подвешенных за шеи в освещённых салонах, также проносилась мимо. Не было этому составу конца и края!.. Боже мой!.. Я смотрел, и во мне нарастало чувство животного ужаса, как будто я внезапно оказался в пещере бармалея, заготовившего к ужину сотни, тысячи человеческих туш.

Я был потрясён… И, наверное, все мои товарищи по несчастью также чувствовали себя не лучшим образом…

Растерянно я оглянулся назад, в полумрак собственного вагона. Может быть, подсознательно среагировал на вопль лысой физички, которая отчаянно и гневно причитала, что опыт её провален из-за яркого света и что теперь эксперимент придётся повторять, етить вашу мать!..

Но я почти не видел и не слышал физичку… Заметил лишь храпевшего в дальнем углу бомжа – он возвышался горой на ватном одеяле и вздрагивал во сне всем телом; ещё я заметил лунатика, бродившего с вытянутыми вперёд руками – тот как раз дошёл до аппаратуры физички, споткнулся и, под её гневные тирады, принялся неуклюже обходить препятствие; заметил и двух влюблённых, лежавших обнажёнными на скамье – он сжимал её грудь и лениво наблюдал за проходящим составом с покойниками, а она млела с закрытыми глазами; и также, напоследок, я заметил какого-то старика, испражнявшегося в портативный туалет, с пятисотенной купюрой в руках и блаженством на лице, да йога, сидевшего в позе лотоса на золотой подстилке посреди грязного коридора. Насчёт йога – признаюсь, я его раньше в вагоне не замечал, даже не знал о его существовании в нашем маленьком сообществе. Но и то – йоги молчат обычно, когда погружаются в нирвану, о его медитации нельзя было догадаться иначе, чем свалиться ему на голову, наткнувшись на бедолагу в темноте.

Всё. Остальные пассажиры прильнули к окнам, и даже те, кто играл в покер, остановились на миг, что само по себе – согласитесь – говорило о чрезвычайности ситуации…

Встречный поезд прошёл – с рёвом миновал нас и удалился, громыхая во мраке соседнего туннеля… Долго ещё эхо его движения разносилось в подземных хитросплетениях мрачного метрополитена, отражаясь под сводами запутанных переходов и чёрных дыр, и нор…

Я сел, подавленный, на своё место, во вновь накрывшей нас кромешной темноте, которая теперь стала казаться ещё мрачнее. Задумался, глядя туда, где при свете дня обычно наблюдаешь пол.

– Ну как вам, приятель? – раздался сиплый голос во тьме, моего того самого соседа, который справа. – Первый раз видите такое, да?..

– М-да… – Я был рассеян и убит. – А вы что, т-такое часто встречаете, что ли?..

– Ну, не так часто, но случается, – заверил меня сосед. – Тут в ночи чего только не насмотришься!.. Вот этот состав, который мы сейчас с вами сподобились увидеть, – его ведёт сам президент. Нашей великой родины. Да-да, именно он сидел в кабине машиниста. Он по ночам катает таким образом членов оппозиции… Ну, после того, как была совершена ТА САМАЯ неудавшаяся попытка государственного переворота… Так что вы должны понимать, свидетелем какого важного события стали, мой дорогой приятель… Это вам не хухры-мухры…

Я молчал и лишь слушал возобновившиеся стоны любовной парочки. А ещё – ругань учёной, обозлённой срывом своего уникального эксперимента по изучению свойств абсолютно чёрного тела. Да журчание мочи, раздававшееся из того места, где вроде бы сейчас находился переносной ящик с уборной; его сопровождал соответствующий запах.

– Пас!!!. – закричал в который раз кто-то из картёжников. Жизнь в ночном метро – если это, конечно, можно было назвать жизнью, – продолжалась…

 

 

 

Я перебрался поближе к картёжникам, чтобы, по крайней мере, если не наблюдать, то хотя бы слушать их игру. Сна по-прежнему не было ни в одном глазу, да и сама мысль о том, чтобы спать в такую ночь, казалась мне абсурдной.

Игра шла, судя по звукам, напряжённая; играли от души. Постоянно кто-то то сбрасывал, то поднимал ставку. Игроки обменивались короткими деловыми репликами, и надо было быть асом своего дела, чтобы в темноте вообще понимать, что происходит на кону.

Некоторое время спустя я задался мыслью: как же они в принципе различают карты в темноте? Какая может быть техника игры вслепую?.. Спросить мне, собственно, было не у кого – игроки были слишком увлечены и поглощены своей игрой. Но вскоре я ощутил знакомое горячее дыхание на своей шее и брызги слюны, угодившие мне в ухо.

– Интересуетесь игрой? – услышал я тихий вкрадчивый голос соседа, который изначально сидел от меня справа. Видно, ему там, на месте, сидеть уже порядочно надоело, не спится по какой-то причине, и он на ощупь подобрался поближе ко мне.

– Да уж… – Я недовольно вытер его слюну с ушной раковины. – Вот н-никак не пойму, как они вообще могут играть, н-ничего не видя, и главное, з-зачем?

– Как зачем? – ахнул сосед, взявший на себя роль моего сегодняшнего ночного ангела-хранителя. – Приятель, вы должны знать, что в нашей стране азартные игры запрещены законом. За покер можно очень даже легко угодить в тюрьму – если хоть кто-нибудь проведает и хоть кому-нибудь донесёт. Какой же выход для любителей покера? А его подсказывает принцип «прячься на виду», как в рассказах Эдгара По и Честертона, про сыщика Дюпена и отца Брауна…

Я хмыкнул.

– Какой-то догадливый товарищ однажды обратился в Верховный суд с просьбой дать юридическую оценку карточной игре вслепую: мол, можно ли её квалифицировать как азартную или нет. И знаете, что ответили специалисты по праву? Если невозможно различить достоинство карт, то об азарте говорить не приходится. Таким образом, игра в кромешной темноте отныне юридически не признаётся азартной, даже если она происходит у всех на виду. Вот так-то, приятель.

Я обалдело вглядывался куда-то во мрак, слушая по-прежнему торг между увлёкшимися игроками.

– Но… – почему-то мне никак не приходили на ум сколько-нибудь разумные доводы. – Но… Если они не различают к-картинку, сама игра становится б-бессмысленной…

– Они её различают.

– ???

– Играют-то в специальных очках – а в них вмонтированы приборы ночного видения!

Я заткнулся и попробовал сконцентрироваться на ходе игры в двух шагах от моего, впрочем, невидимого носа.

– Однако… – я никак не хотел сдаваться. – П-приборы ночного в-видения позволяют видеть в инфракрасном излучении, то есть они ориентированы на тепло… Я не думаю, что они с-способны различить к-картинку, которая не н-нагретая, – если только вы не имеете в виду аппаратуру с-сверхнового п-поколения…

– Картинки нагретые, приятель. Без проблем.

– Но как же?.. – Я не мог подыскать слов. – Как же они их… н-нагревают?!

– При помощи небольшой специальной печки. Она крошечная, сконструирована так, чтобы давать немного тепла, бумага способна только нагреться, но не гореть. И освещения от этой печурки никакого.

– Она… электрическая?

– Нет. Здесь, в вагоне, нет электричества. Всё натуральное. Печка на угле. Маленькие такие угольки используются, обработанные, нужной формы – их удобно закидывать внутрь, и при этом совсем не будет света. Закон соблюдён. Кстати, игроки на эти угольки и играют.

– А-а… – я был потрясён. – А разве… они играют не на д-деньги?!

– На угольки, – подтвердил мой всезнающий сосед. – Кто проигрывает, у того не остаётся угольков, чтобы подогреть карты. Они естественным образом остывают и как следствие игрок сходит с дистанции. Всё, ему капец.

Я мучительно соображал.

– Если они играют не на деньги, а на угольки, то, в-выходит, это уже не азартная игра…

– Не азартная, – согласился всезнайка.

– А з-зачем же тогда… З-зачем же в-всё это?!.

Сосед ничего не ответил, но, возможно, пожал в темноте плечами.

– Ночная игра, да ещё с такими предосторожностями, – сама по себе азарт, ибо днём каждый из играющих занят обычной рутиной: в офисах, государственных учреждениях, на стройках и бензоколонках… В будний день им всем явно не до игр. А ведь хочется чего-нибудь такого…

Я готов был разрыдаться от полноты чувств.

– Чего-нибудь эдакого, приятель… С сумасшедшинкой…

Я пил темноту, хлебал её, как вино. И глотал спёртый воздух вагонной атмосферы. Я готов был кричать – просто потому, что кричится. Я боролся со своим сердцем, из которого поднимался странный глубинный шум, или это был гул пустынного и жуткого туннеля. Я разрывался – от чего-то, что росло внутри меня. И это что-то в конце концов возобладало, побеждало, накрывало, как туман, всё метро с его станциями, поездами и мраком подземелья… И с его людьми ночи, которые казались столь крошечными с высоты моего внезапного, необъяснимого, как вселенная, полёта…

 

 

 

Утром, в шесть часов вагон тронулся. Внезапно зажегся яркий свет – отчего в глазах и в голове полыхнуло взрывом, и поезд как ни в чём не бывало помчался по своим делам.

Я, усталый и обмякший, сидел в этот момент на полу – оказалось, что рядом с йогом, который аккуратно, привычным движением свернул свою напольную подстилку и сложил её в сумку, что носят через плечо. Лунатик выглядел невыспавшимся и злым; хорошо ещё, – отметил я про себя, – что он всего только больной человек, а не оборотень, иначе в этом вагоне у нас было бы меньше шансов дожить до начала нового «метрошного» дня.

Вообще все мои ночные попутчики теперь казались бледными и невыразительными. Молодой человек со своей девушкой – которые шалили всю ночь, вовсе не светились красотой. Игроков в карты я бы не узнал совсем, во всяком случае, не поверил бы в то, что они резались несколько часов в покер – если судить лишь по внешнему, не самому выразительному их виду. Мой сосед-всезнайка, которому не повезло найти свой дом среди миллиона похожих, был маленького роста, тщедушен и небрит. Лысая дама – напоминала больше перезревшую сельскую учительницу. Спекулянт, торговавший пивом и туалетными услугами, насупившись, собрал в сетку пустые бутылки, а затем, так же хмуро, принялся подсчитывать в уголке выручку за пользование уборной.

Лишь один педофил в этом сонме теней мало-мальски походил на приличного человека – да и то потому, что в нём светилось неуклонное приближение скорой и неизбежной смерти.

Мы все вместе, скопом доехали до ближайшей остановки, после чего большинство из нас вышло и рассосалось в утренней, спешащей по своим делам толпе. Лично мне не нужна была эта самая станция, но оставаться долее в вагоне метро, ставшего моей тюрьмой на целую ночь, казалось невыносимо.

«Доеду на автобусе», – решил я и грустно поплёлся искать ближайший маршрут, который подарит мне тепло родного дома…

 

Лифт остановился внезапно.

Причём в нём, как по команде, тут же погас свет.

Я мрачно молчал, ожидая хоть какой-то реакции от моих спутников, которых, как я помнил, было в лифте четверо.

Но никто из них не возмущался и никуда не торопился…

Обречённым голосом я задал вопрос этим четверым:

– И что, т-теперь нам сидеть здесь, взаперти, до в-вечера?..

Конечно, в моём вопросе скрывался сарказм, но, казалось, что пленники лифта ни в коей мере не огорчены происшедшим.

– Разве вы не знаете, молодой человек, – прозвучал из темноты мягкий и укоризненный голос интеллигентной старушки с пятнадцатого этажа – я видел её несколько раз на лестничной клетке в своём подъезде. – Разве вы не знаете, что именно на сегодня запланирован ремонт лифтового хозяйства в нашем районе, и что раньше, чем наступит вечер, мы все отсюда не выйдем? Столько говорилось об этом событии по телевизору и в газетах! Мы так ждали, так ждали этого дня! Согласитесь, что в нём есть свои прелести…

Я понял, что дальнейшее обсуждение ситуации бесполезно.

Вздохнул.

Привычно сел на пол в кабинке, стараясь не занимать всё пространство, чтобы дать место остальным.

И приготовился провести день особым образом – с новыми рассказами, новыми размышлениями, новыми впечатлениями… Бог знает сколько интересного ждало меня впереди.

 

 

---