Проза

 

 

 

 

 

 

Он попытался встать.

– Нет-нет, дружочек, лежите, ещё укол.

– Какой сегодня день?

– Среда, дружочек, среда.

Кошачья мягкость доктора раздражала, и он проговорил вслух:

– А сна так и не было.

– Да… А, в нашем возрасте отдых и хороший сон, дружочек, лучшее лекарство. Я, далёк от искусства, однако, понимаю: стоять у мольберта – не пряники перебирать.

– Интересно, а тем, кто перебирает, что говорит?

 

Язвительно подумал и тут же вспомнил прочитанную статью в журнале, оставленном предыдущим постояльцем этой палаты. В ней рассказывалось о человеке, который не спит вот уже больше двадцати лет и хорошо себя чувствует. Он же оказался на больничной койке не по причине, что не может уснуть, а из-за отсутствия сна, который снился ему много лет с немецкой педантичностью раз в год, в один и тот же месяц и день. Каждый последующий был похож, словно две капли на первый, и стоял в ряду необходимостей, как-то: мольберт, холст, кисти, краски. Этому предшествовала история, произошедшая в молодости, весьма характерная той поре. А впрочем…

 

Войдя к себе в комнатушку, служившую одновременно мастерской, увидел оставленное письмо.

«Думаю, поймёшь и простишь меня. Я, верю, ты станешь художником, я же хочу бабьего счастья, свой угол, красиво одеваться сейчас, а не потом. Ты согласишься,  что вряд ли в чём нуждался тобой любимый Сандро Боттичелли, живя при дворе Медичи, а Симонетту Веспуччи написал, когда её не стало. Это слишком прагматично, но статистика безжалостна, браки по расчёту крепче, чем по любви…»

 

Дальше не стал читать.  Вопреки уговорам, он, баловень таланта, бросил Академию.

Городок с красивым названием, куда приехал учительствовать, оказался неописуемо убогим: кривые улочки, дома с нахлобученными крышами, подслеповатыми окнами, расхристанными ставенками походили на пьяницу после угарной попойки. Преодолевая неудобья, они пытались добраться до магазинчиков, находящихся в центре, там же на площади, где с кепкой в руке стоял отлитый в бетоне Ленин, находилась и школа. Приняли радушно, поселили в пустующей половине учительского дома.

 

Лето провёл безвыездно, не расставаясь с этюдником.  Когда до педсовета оставалось три дня, он зашёл в пахнущую свежей краской школу. Увидев его, завуч радостно сообщила:

– Из Москвы по распределению приехала учительница литературы. Впервые школа укомплектована!

Вошёл в класс, сел за парту, стал смотреть в окно. Ржавчиной тронутый осиновый лист, не выдержав напора, поддался увяданию, рядышком, красуясь плодами сгрудились яблони, чуть поодаль –запоздало взошедший хмель, обрамлённый оконным переплётом осенний пейзаж больше походил на заимствованный у Боттичелли из «Весны».

 

– Что же ты осень в платьице майском?

 

Проговорил вслух и замер. В той части, где на картине нарисована Флора, он увидел московскую учительницу: она не ступала, парила. Её густо золотистые волосы были украшены крохотным багровым осиновым листочком, чуть вздёрнутый носик, остренький подбородок, огромные синие глаза, необыкновенно манящий, чувственный облик Симонетты Веспуччи, стекающие струями драпировки платья будто положены кистью великого мастера. Волна внезапно мучительного сжало сердце. Вскочил, побежал к выходу, сзади с напыщенной строгостью раздался голос завуча, не бегать. Остановился, мгновения простоя показались вечностью, когда наконец вышел, его встретила красота, ущербная без неё. Поражённый удивительным сходством, он колесил уличками городка в надежде ещё раз увидеть московскую Симонетту Веспуччи, но тщетно. Возвращаясь, вспомнилось, как однажды углядел идущую впереди себя девочку, похожую на ангелочка, поравнявшись, содрогнулся: это была старуха-лилипут. Взглянув на часы, ускорил шаг.

Директора застал, когда тот уже закрывал школу.

 

– Простите, простите, я, нет, мне…

– У вас, что-то случилось?

– Простите, я не смогу.

 

Они вернулись в кабинет, он написал заявление.

Впервые этот сон увидел перед свадьбой, было неловко, вроде от содеянного чего-то постыдного, однако, желание вновь и вновь увидеть его, овладело им. В его жизни было всё: красивые женщины, престижные выставки, звания, награды, но чувств как от той, мимолётной встречи больше никогда не испытывал.

 

Стемнело, дежурная сестра включила свет, отчитала за не выпитое лекарство, напомнила об ужине. Нехотя встал, подошёл к окну, чуть приоткрыл створку, обдало осенним сырым холодком, вобравшим тишину, подсвеченную неоновым разноцветьем, горящим внизу.

 

– Вы опять открыли окно?

Услышал голос медсестры.

– На ужин.

 

Хотел отшутиться, ужин он пропускал, однако язык не повиновался, как и не мог поверить глазам: в тёмной створке окна увидел «Весну» Боттичелли, только не понятно, почему Борей и Хлоя в левом углу, а три Грации с Меркурием в правом? Мелькнула догадка – зеркальное отражение. Боясь, что всё это вдруг исчезнет, осторожно перевёл взгляд в темноту проёма. Перед ним была действительно боттичеллевская «Весна», но на месте, где должна быть Флора, зияла пустота, медленно ступая она шла к нему, её движения были так схожи, он всё ещё боялся признаться самому себе, от волнения окинул взглядом Купидона, маленький, беспощадный, тот, не ведая что творит, приготовил стрелы.

 

– Это же она! Она!

 

Радость встречи крылом птицы подранка коснулось его сердца, стал на подоконник, шире распахнул створки окна и зашагал ей навстречу.