Проза

Пустота появилась раньше меня. Я в нее пришел, как, собственно, и не только я. Но, несмотря на то, что объем моего физического тела позволял вместить в себя все, начиная от простой воды и сока и кончая сивухой и изысканным вином, я оставался пустым...

Жизнь переставляла меня с места на место, я покрывался трещинами, меня неоднократно разбивали, а затем склеивали. Но всякий раз я ощущал в глубине возрожденного тела новую пустоту.

Временами мне даже казалось, что и пустота, находящаяся во мне, меняет естество — становится старше, морщинистей, болезненней. Но это было моим очередным заблуждением. Не я наполнял ее, а она — меня. Ибо я вышел из нее. Стало быть, она, пустота, оставалась все той же — никакой, страшной и безысходной даже тогда, когда я объял ее своей формой, когда вынырнул из-под рук неведомого мастера и был продан миру за сущие гроши, чтобы, будучи наполненным чем-то новым, снова стать пустым.

Мое предназначение, наверное, и определялось тем прискорбным фактом, что я вбирал в себя совершенно ненужные мне разности. Цветы в моей жизни сменялись сивухой, она — родниковой водой, неизбежно протухающей; затем снова были цветы, расставания с ними и вновь — сивуха.

Кончилось тем, что я даже забыл, что когда-то, давным-давно, еще до того момента, когда мой правый бок покрылся первыми шрамами-швами, я наполнялся молоком — парным, с голубоватеньким переливом. Больше молока в моей жизни не было. Долгое время я оставался просто пустым, ненужным, брошенным на произвол судьбы. Стоял у окна и ничего за ним не видел. И вдруг мне показалось, что пустота, находящаяся в глубине, выплеснулась и затопила собой весь мир. Молочная зима, бражная весна, духмяное лето, осыпающаяся осень в один миг выволнились наружу, преобразившись в жуткую абстрактную картину, в которой на самом деле ничего нет. Мне же хотелось увидеть лазурную дымку, вдохнуть запахи утра — я всматривался, внюхивался и не видел, не обонял.

Везде было пусто. И за окном, и внутри меня.

Но времена менялись. Снова в моей жизни появлялись цветы, чудные воспоминания, острый запах сирени и жесткость неизвестного мне цветка с красным листом и одиноко торчащей из него, словно из согнутой окровавленной ладони, желтой тлеющей свечой. После появления букетов приходили деньги. Они-то и привлекали к себе события — свадьбы и поминки, дни рождения и именины. Но все чаще и чаще названия событий исчезали, и возникало утреннее удушье... Не было ни цветов, ни банкнот, ни даже, что самое мучительное, сивухи. Исчезало желание быть наполненным чем-то новым.

А вечность одаривала неотвратимыми ударами. Все тяжелее было ощущать очередные морщины, сложнее было смиряться с тем, что пустота начинает поглощать изнутри. Мне уже не нужны были цветы, потому что я знал: за ними увядание и запах тлена, не нужны были свадьбы — после них меня частенько разбивали и, как правило, неаккуратно склеивали, и смешно было ощущать запах роз на поминках —  роз, которые никому не нужны...

Капля за каплей я наполнялся пустотой, и даже когда в редкие жизненные всплески мне выпадало ощутить в себе что-то необычное, было ясно — это до завтра. А завтра я уже не вспомню о вчера, которое сегодня мне кажется таким настоящим и оформленным, что его можно попробовать на ощупь.

Но приходил новый день, оставляющий лишь воспоминания и ничего не дающий взамен. Быть может, одно — новое качество пустоты, которое вот-вот оформится в сумрачное осознание, что ты никому не нужен, потому как на смену тебе, на подоконник, пришел новенький, подаренный вчера, по случаю какого-то там юбилея, безвкусный глиняный кувшин-корчага, а ты, полагавший, что твой объем вечен, наконец-то заполняешь собой чужую пустоту, пустоту мусорного ведра, мнящего себя вазой.