Проза

Нина Щербак. И ее чувство снега (фантазия экспромт). Монреаль, 2018

От автора

Повесть «И ее чувство снега (фантазия-экспромт)» – история любви, в которой главная героиня, подобно любой женщине, в чем-то обыкновенной, а в чем-то – уникальной и самобытной, пытается постигнуть законы жизни и правила выживания в разных городах, неустанно полагая, что поможет ей это понять только любовь. Очевидный намек на роман датского писателя, как и на музыкальное произведение Фридриха Шопена, мысленное и реальное перемещение главных героев во времени и в пространстве (из Петербурга в Москву, из Туниса в Лиссабон, из Лондона в Эдинбург, из Праги в Стокгольм), создают ощущение ежеминутного, интенсивного существования, жизни наполненной событиями и эмоциями, в чем-то слом привычных стереотипов, поиск способа выражения полного спектра женской идентичности. Непростые, а, в чем-то, хорошо знакомые, пронзительные и интенсивные взаимоотношения главной героини с Алексеем и Романом, близкими друзьями и не очень близкими знакомыми – основа коллизии и сюжетного хода. Очевидным отличием повести становится богатство литературного языка, от прозрачно-акварельного, с подробными описаниями, до жесткого, обрывочного стиля полунамеков, что создает в тексте множество дополнительных значений и вариантов трактовки. Повесть написана в жанре психологического романа с элементами готической традиции.

2009, Петербург

 «Да, вы с ума сошли! Просто, спятили»! – в который раз подумала Мила. Она сидела на кухне у известного писателя Константина Громова и уже три часа слушала его рассказ о литературной жизни обоих столиц и современных литературных знаменитостях. Коньяк попросить она хотела еще полчаса назад, но почему-то не стала, здраво поразмыслив и решив, что все-таки не стоит и как-то неудобно. Спросить, почему он рассказывает ей именно о писателях, да еще тех, кого она почти не знает, она тоже не решалась, но последняя история была важной для него, судя по всему, по-настоящему, и перебить его, или остановить, не только не хотелось, но не было никакой возможности. Он смотрел на нее чистыми голубыми глазами, не мигая, под аккомпанемент все той же истории, которой, казалось, все не было, и не было конца.

История попахивала чем-то лермонтовским, печоринским, была она о скуке, о взморье и происходила очень давно. Была она, эта история, как будто бы из другого времени, из другого века даже. Писатель был учтив, вежлив, даже обходителен, изредка поднимал на Милу пытливые глаза и через каждые пятнадцать минут угощал бутербродами с семгой и всем тем, что было у него приготовлено и заботливо расставлено на полках в холодильнике. Угощал как-то по-простому совсем, искренне и естественно. Когда дошла очередь до пирожных, она еще раз оглядела комнату и вдруг заметила, что свет был давно погашен, и на кухне, и в комнате, а за окном стемнело совершенно, лишь было слышно, как капает усталый дождь по железному подоконнику, мерно отстукивая вялый ритм своим расцепленным на миллиарды частиц телом.

История была странной. И сама по себе, и благодаря той манере, в которой он рассказывал Миле, еще совсем молоденькой девчонке, о тех давнишних событиях. Речь шла об очень известном писателе, (который, совсем недавно умер), и который, по словам нашего гостеприимного рассказчика (к которому Мила, зашла по просьбе подруги, и у которого задержалась на несколько часов, не в силах встать, не дослушав повествования), был страшным человеком.

Константин Иванович поехал тогда вместе с ним куда-то на юг, в Крым, или на Кавказ. Поехали они, по какому-то там заданию, о котором Константин Иванович тоже долго рассказывал Миле, только Мила совсем не запомнила «каком», и все понять не могла, в принципе, куда и зачем они ехали так долго. В общем, ехали они, то ли в Тифлис (Шаганэ, ты моя Шаганэ), то ли Сочи или Адлер. В общем, куда-то ехали они далеко, где кипарисы, каштаны, море, галька, запах шпал, детство и немного выступлений в местных домах культуры. Еще там была одна существенная деталь, о которой Константин Иванович все время напоминал Миле, чтобы не забыла. Бесконечные перелеты на самолетах российских авиалиний, посадки, взлеты, гостиницы, снова гостиницы, а потом еще по стране на поезде, и «на перекладных». Местные такси, ведь, быстрые. Окна раскрыты, задувает из них ужасно, скорость бешеная, а водитель сидит, весь в черном, свесившись из собственного окна, прямо на улицу, а когда просишь сдачу, (как рассказывала Миле ее мама или тетя, очень давно, когда вспоминали о путешествиях в те края, в студенчестве), только оборачивается, к тебе, и со смехом говорит, почти плюнув в лицо: «Сдачу? Тебе сдачу? Ты вазьми сваи тыщу рублей! Вазьми еще сзади агромный арбуз, и иди! Иди себе отсюда, откуда пришла!»

Константин Иванович поехал туда с этим, вот, известным на весь мир писателем, на котором была, как он помнил, и как рассказывал потом Миле, тончайшей кожи куртка, удивительной дорогущей кожи, которую тогда, лет двадцать-тридцать назад, вообще и достать было нельзя, не то, что купить. Был он красивым этот известный писатель, самоуверенным, шикарным. Ездил по заграницам, декламировал свои произведения со сцены, и слыл, как говорится, подонком редкостным, хоть и обворожительным. Единственным, в своем роде. Была с ними в ту поездку еще одна девушка молодая, красивая, не писательница, обладательница какой-то другой, более мирной профессии, с ребенком лет шести, мальчиком. Была она с ними, непонятно почему, случайно, просто ехала вместе, стало быть, с этим, вот известным писателем, и Константином Ивановичем. Была она, при этом, еще и женой испанца, который приехал в Россию давно, непонятно зачем, но жили они счастливо, и именно ему она, время от времени, и звонила по автомату, которые, как вы помните, (а Лиза, признаться, не очень!), стояли повсюду, каждые сто метров, особенно если это была южная проселочная дорога, или центр городе, недалеко от железнодорожной станции.

В какой-то момент Константин Иванович рассказал Миле, что известный писатель, как глянул на девушку, то весь обмер, сразу пообещав, что она разведется через неделю. Кому пообещал? Да внутренне как-то, похоже, пообещал. Так и сказал, или тихо, про себя, или громогласно. А, может быть, знаете, не сказал, а просто Константин Иванович вдруг почувствовал, что так и будет, так оно и будет. Ехали они долго. Известный писатель все оборачивался и смотрел на девушку, а она только сыном своим и занималась, улыбалась ему, чему-то учила, читала книжку, и, похоже, только и думала о своем испанце-мачо-идальго, ни о ком больше.

Ночевали они в гостинице, а утром куда-то поехали опять. «Помните, я вам еще про Коктебель рассказывал, про тех, кто Цветаеву помнит, так вот та-а-а-м…..?». В общем, финалом была посадка на самолет, до которого они ехали сначала на поезде, а потом на машине. Туда, до аэропорта, как раз на машине семь часов и ехали, а когда доехали, она вышла, с заднего сидения что-то стряхнула, и пошла … сына кормить, покупать ему что-то в близлежащем кафе, перед отлетом. Покормила, попоила, а когда вышла на улицу, то он, писатель этот великий, ей охапку цветов и принес, вынес, черте откуда. И рухнули они, эти цветы, прямо к ней в руки. Море просто цветов притащил, которые у нее из этих самых рук так сразу и выпали, так и повалились, посыпались, и что-то там еще было. Правда, только известный писатель и помнит, что именно там было, но он остался на юге, а она вместе с Константином Ивановичем полетела тогда домой, на этом самом самолете, до которого на перекладных, и ехать-то так долго. Летели они на самолете, и уже в Петербурге потом распрощались. А Константин Иванович рассказывал Миле, что она, эта девушка, чуть в обморок не упала, как только в Пулково сошла с трапа и пошла по асфальту мокрому от дождя осеннего, вдаль.

Он перевел дыхание. Спросил, не хочет ли Мила чаю. Мила попросила чаю, и попросила с сахаром. Тронул ли ее рассказ этот, наконец, как ожидалось? Да, не очень-то, тронул.  То ли дубиной она была, законченной, то ли было ей как-то странно, неловко, неуютно. Лицо великого писателя она могла представить себе очень легко, знала его хорошо, почти с детства. Детское лицо такое, улыбчивое. Худой, белобрысый, на кого-то похожий. Был он на тот момент достаточно стар, чтобы вообразить, увидеть, каким он мог бы быть в молодости. В общем, история была почти правдоподобна, и должна была как-то завершиться, все-таки, легко или печально, но как-то дать о себе знать, как о завершенной, расставить самой себе акценты. 

Мила все смотрела на Константина Ивановича, понимая, что верит ему абсолютно. Поиски романтики и смысла, впрочем, рушились необъяснимым образом.  Знала она и то, что в ней самой Константин Иванович не был заинтересован, вот, ни капельки. Как каждый писатель только ловил эту самую историю, ее судьбу, как будто бы хотел возродить ее, историю, создать на глазах подобно фокуснику в цирке, одновременно задушив, убив, себе самому и присвоив. Вы видели писателей, которые сочиняют истории вместе? Ну, бывает, конечно, да только очень редко бывает. Написал, сделал…. Есть в этом какая-то особая неправда писательства, в поиске сюжетов и историй. Мила смотрела на Константина Ивановича, интуитивно пытаясь ему помочь, хотя бы слушая, хотя бы проникаясь самой идеей быть музой. Но история все равно никак не трогала, не разворачивала вспять внутреннюю судьбу, душила саму себя, как падающий вниз, плохо надутый шарик, который должен был бы родиться, но даже не умер, ведь.  

«Верите ли, позвонила на следующий день. Пришла. Плакала. Просила его адрес. Говорила, что когда муж встретил ее в аэропорту, то рассказывал, что именно в тот момент, когда ей было плохо перед взлетом, ему тоже было как-то… ну, совсем не по себе. Чуть не умер»

Мила глотнула чаю, подумав, впервые за весь вечер, что, слава богу, очень устала.

«А потом, через два дня, вы меня слышите?  Я узнал, что ушла она от своего испанца. Ушла, насовсем».

Мила попыталась отреагировать, но снова почему-то не смогла. Не знала почему, но не могла ничего спросить или ответить, даже из вежливости.

Константин Иванович встал, медленно прошелся по комнате, налил Миле чаю, стал рассказывать, что потом, через много лет, в Москве, он встретил этого самого известного писателя в Доме Книги («знаете, когда писатели друг друга видят, они сразу задают вопросы внутренние друг другу, «с кем вы», «откуда», вот он так на меня оценивающе и смотрел, долго-долго…»).

«А потом я подошел к нему и спросил, спросил «помнит ли он нашу поездку на юг страны, и как теперь «та женщина»?

Та женщина …

«Знаете ли, что он ответил, Мила?»

«Он ответил, «какая женщина?», и — отвернулся».

Мила вскинула глаза на Константина Ивановича, удивляясь, что они, эти глаза, были снова добрыми и безучастными, как будто бы история эта была рассказана ни для чего, так долго рассказывалась, но вот так, просто так, совсем, ни для чего была. Она силилась понять, верит ли она в эту историю, и зачем Константин Иванович рассказал ей о тех событиях, а самое главное, действительно ли произошло это все,  то есть была ли возможна такая ситуация, чтобы молодая женщина, с ребенком, без памяти влюбленная в своего красавца мужа-испанца, за два дня потеряла голову, и даже не влюбилась, а совершенно отравилась этим самым известным писателем, как бывало только в романах Стефана Цвейга, который, все-таки, писал очень давно, хоть и красиво, и который покончил с собой, как известно, тоже давно, и менее красиво. Вообще-то!  И о чем разговор!

—  А самое интересное, знаете ли, — продолжал Константин Иванович. – Самое интересное, что я много раз пытался рассказать эту историю или написать ее, положить, так сказать, на бумагу, но рассказ никогда не получался.

Он смотрел на нее вопрошающе, а Мила вдруг вспомнила, что одна ее подруга ей недавно сказала по телефону, что мы сначала находим свое место в жизни, потом находим себя, а потом только, вот, потом, - встречаем, наконец, своего спутника жизни. То есть, спутника, в общем-то, встречаем, если повезет, достаточно поздно.    

***

А еще она вспомнила, как она рассталась тогда с Романом. Рассталась глупо совершенно. Вдруг поняла, что не может без него жить, совсем не может. А осознав этого, безумно испугалась. Испугалась своей зависимости от него, испугалась ощущению того, что рядом с ним никогда ничего не сможет делать, совсем ничего. Просто должна будет быть рядом с ним, сидеть рядом, ждать его.

Она бежала от него так быстро, и так мучительно, что даже не могла оставаться в одном городе, уехала работать в другую страну. Он не искал ее, но обиделся смертельно, посчитав предательством.

А еще, и она это отчетливо знала, ее счастью никто не сочувствовал. Да-да, именно так. Никто не хотел, чтобы она заново ожила, чтобы могла жить и радоваться своей тайной находке. Как будто бы ее счастье просто брали и вычеркивали из реестров, в надежде, что она никогда его не обретет заново.

Она не могла о нем забыть никогда. Чувствовала на расстоянии его тепло, ощущала запах его тела, и то ощущение именно его, такого сильного – близко. А еще она всегда помнила его улыбку – широкую, почти детскую, не могла забыть ни на минуту.