Проза

                                                             

 

 

Напоследок зеркало нагло хмыкнуло прямо в лицо. Ну, разве что не плюнуло. Смотреть на себя было тяжело,  думать про свою жизнь – больно.

Сухова хотелось убить. Но не сразу,  а как предлагалось  его  обаятельному однофамильцу, имевшему непонятные отношения с чужим гаремом: «чтобы сначала помучился». 

Увы. На сегодняшний день   местоположение  этого бойца  было не известно,  состав и численность его гарема не установлены.  А, впрочем, может быть, это и к лучшему.

Марго туда  все равно никогда не попасть и старшей женой тоже не стать. Не ее это случай. 

«Maitresse en titre» - она могла бы быть одной из них.  Если бы Сухов был, к примеру, Король-Солнце Людовик Четырнадцатый.  Или какой-нибудь Луи.

Но Сухов  не француз и не Луи. А как раз совсем наоборот: сибиряк  и акционер ее компании. И от него во многом зависит не только выражение лица,  аппетит и ежемесячное использование дамских гигиенических принадлежностей, но и  само положение  Марго с качестве Генерального директора хэдхантерского,  то есть по подбору персонала,  агентства.

 

Бабушка Марго только с остервенением плевалась, когда заходила речь о месте работы внучки, и иначе как «Отдел кадров» это самое агентство не называла. Но Марго было все равно. Бабушка проработала всю жизнь кадровичкой на железной дороге,   была «Почетным железнодорожником», или, как звала ее Марго, - «ЖД».

А Марго университет окончила,  диплом социолога имеет. И Генеральным ее взяли после того, как десять лет «эйч-аром» отпахала.

Ну как тут бабушке объяснить, что  “HR  manager” – это тебе не кадровичка в депо, это специалист, на котором все держится, поскольку проблема кадров  до сих пор, еще с бабушкиных времен, по стране не решена, а в корпоративном бизнесе - тем более.

И за Сухова ей не стыдно.  Сначала она Генеральным стала, а потом уже он в состав акционеров вошел.

     

В переполненное мусорное ведро полетела узкая картонная полоска. Ничтожная бумажка, которая  обладает способностью наносить сокрушительные удары по планам на будущее  обустройство служебной карьеры. Прошлая жизнь показалась Марго  сказочно прекрасной. А все ее прошлые проблемы – подарочным набором ко  Дню святого Валентина.

 

Времени оставалось совсем мало.  Обычное буднее утро, не успев  расцвеcти, на глазах увядало, превращаясь в невкусную,  скороспелую ягоду  рабочего дня. Предстояло пережить  понедельник, день если не черный, то уж наверняка темно-серый. 

На  волю к победе  и стрессоустойчивость сегодня надежды не было никакой.  Оставалась красота.

 

Марго считала свое имя сакральным. Королева Марго, Булгаковская Маргарита и даже  не лишенная своеобразного обаяния «МаргаритПаллна»  были ей достойными тезками.

И, вообще,  еще с детства в ней жило ощущение, что Господь Бог создал ее на заказ. Кто был  заказчик она поняла после знакомства  с Суховым.

Они курили одинаковые сигареты, любили  чай, а не кофе  и  могли пойти на должностное преступление за кусок торта «Наполеон» советского образца.  Оба были собачники,  оба любили такс, и оба  предпочитали сук.  Ну как после этого не понять, что они просто созданы друг для друга?

Казалось, ее тело  было заточено под его руки, а его руки созданы для того, чтобы  по-хозяйски разбираться  со всем, что  открывает женщина   любимому мужчине.

 

Она стояла перед  шкафом, который по размеру вполне соответствовал своему названию «купе», в  мрачном раздумье: как всегда, надеть было нечего. 

Проблема под названием: «есть во что одеться, но нет во что раздеться»  осталась далеко в прошлом. И сейчас тоже она  была в белье, которое больше обнажало, чем закрывало. Ходить ужасно неудобно. Все режет, тянет и впивается, сами знаете куда.  Но «готовность номер один»  давно вошла в привычку. В сумке у Марго  всегда лежал боекомплект, состоящий  из упаковки презервативов, чистых трусов и зубной щетки. 

А спала она, вообще-то,  голышом и  любила по утрам надевать его рубашку. Сухов специально для этих целей  подарил ей  одну, уже заношенную.    

   

Решив, наконец, неподдающуюся, как теорема Ферма, рациональному решению задачу с выбором «верх-низ», плюс обувь, плюс сумка, плюс украшения, плюс духи,  Марго приступила ко второй.

Надо было сделать «лицо». Сделать так, чтобы всем было видно, что  лично у нее все в порядке.  И главное – самой поверить в это.  Железное правило, которое столько раз выручало: чем хуже дела, тем лучше надо выглядеть.

 

Гамма светлая,  персиковая,  веки немного выбелить и  чуть-чуть лилового  к вискам. Обязательно положить тон. Сегодня без него никак. Надо замазать   темные круги под глазами и  подрисовать  уголки рта – чуть вздернуть их, на самом деле   уныло опущенных.

Утром Марго проведет совещание и всем врежет:   каждому в отдельности, потом всем  вместе, а потом опять  каждому в персональном порядке.  Вломит от души. Работать должны лучше:  и на лопату брать больше, и кидать дальше. А кроме всего прочего ей нужно просто проораться и снять напряжение.

 

После совещания она  уедет  с концами. Отчитываться перед трудовым коллективом она не собирается, но для проформы надо будет отбрехаться. Скажет, что уехала на переговоры  к японцам. Новая  компания на отечественном рынке – естественно, высокие технологии.  Требуются  большие кадровые  вливания. Марго взяла этот проект под личный контроль. «Экспатов»  так  охотно, как раньше, сюда уже не возят: слишком накладно  получается. И сейчас у ее агентства  много работы, и акционерам скоро придут хорошие деньги. Хотя какое ей дело до акционеров?  Она все равно на  ставке.

 

 

 

В четырех зеркальных створках  от пола до потолка отражалась неплохая фигура в  жемчужного цвета  белье. Все зеркала Марго делила на дружественные и нет. Например, из четырех створок ее «купе» самой дружелюбной была третья. Вот туда Марго обычно и смотрела на себя. А другие отражения игнорировала.

Она знала, что в служебном лифте, который по утрам поднимал ее на 17 этаж  офиса, в зеркало, если не хочешь испортить себе настроение,  смотреть ни в коем случае нельзя. Оно всегда с нескрываемым удовольствием подсказывало Марго, что на шее у нее морщины  идут поперечными «браслетами», а между бровей – вертикальной чертой.  Носогубные складки тоже не радовали – во всяком случае, на этом настаивало зловредное стекло.  

 

Огромное, от стены до стены, зеркало в ванной так и вовсе не оправдало ожиданий. Оно знало слишком много и потому, окончательно обнаглев,  вело себя бесцеремонно,  демонстрируя Марго, что  «хризантемы в саду» уже немного того…

Но зато за рулём в «Ниссане» зеркало заднего вида, как правило,  ее не подводило.  И когда Марго перед светофорами, вытянув шею, докрашивала ресницы, на которые никогда не хватало времени дома,  она радовалась, что еще не все так плохо.  Она  знала, что  пока  все еще можно поправить, просто отоспавшись. Но также знала, что очень скоро сон будет уже не в силах освежить и омолодить лицо. Но отступать есть куда – в кабинет к  пластическому хирургу.

    

Третья створка, стараясь выслужиться,  подхалимски подвирала не только насчет лица, но и по поводу всего остального.

Живота еще не было. Но по центру была  противная мягкая нашлепка. Всю жизнь Марго борется с ней. Каждое утро проверяет ее  в  надежде, что  она  хоть чуть-чуть уменьшилась.  И только это зеркало могло сказать ей правду – удобную и приятную.

Больше всего на свете Марго боялась поправиться. Мать была толстой, бабушка была толстой, даже  такса  Дуся  отрастила себе такие бока, что  ела из своей миски лежа. 

В ее случае это было совершенно исключено.

Она, по выражению «Почетного железнодорожника», носится по городу, как кошка, которой намазали скипидаром самые чувствительны места,  она деловая и у нее железная воля.

И потом она – Марго. А это тебе не Рита и не Ритуля. Категорически запретила себя так называть кому-бы то ни было. 

 

И она до сих пор  любит Сухова. Его порядковый  номер в списке Марго уточнять не будем. Это  только арифметическое обозначение последовательности встреч. Сухов – один, другие для нее не существуют. А она для него – Сороковая.

Никому не расскажет Марго, как она ненавидела свою фамилию. Может быть, именно из-за нее так много успела наворотить. Может быть, поэтому она и стала Марго.

Если ты носишь фамилию «Сороковая», то ничего не остается как стать первой.   И обзавестись именем Марго.

Но для Сухова она – «Сороковая». И в прямом, и в переносном смысле слова. Хотя, что до точных цифр, то тут явно не хватало еще пары нулей.

 

Она очень хотела  за  него замуж. Сухов сам эту тему не поднимал, но и предупреждений типа «ни на что рассчитывать не надо» за два года их связи не делал.  Скорее всего, подозревала Марго, он об этом, вообще, не задумывался.

Пора  было подводить черту. Но  Марго все откладывала этот последний разговор, когда она поставит перед ним вопрос: «или-или»,   так как  что делать со вторым  «или» она  не знала. 

 

Как всегда, помог случай.  Сухов объявил, что на пять дней снимает ее с работы и что она едет с ним в служебную командировку. Командировка будет проходить в забытой богом деревушке провинции Прованс. Возражения не принимаются.

У Марго горел синим пламенем проект года – японцы, но Сухов  запретил ей даже вспоминать про дела: сам все устроит, сам обо всем договорится. Акционер он, ядрена вошь, или нет?   А она чтобы думала не японцах, а о нем, о Сухове.  Который, между прочим, отдавал себя на целых пять дней в ее полное распоряжение.  В субботу  он должен был вернуться в семью.

 

                                                                

 

Дом одной стороной стоял над водяной мельницей,  и шум воды наполнял игрушечные комнаты с низкими потолками.

На деревянных стенах висели засушенные веники  лаванды, и ее ароматом был до тошноты пропитан и воздух,  и деревянная мебель, и постельное белье на  высокой металлической кровати с пожелтевшим от времени вязаным покрывалом и множеством маленьких подушек.    

В этом удивительном доме не было ни одной новой вещи. Но это была не бедность и не старость. Это была  изысканная в своей простоте старина.

 

Три ночи аромат цветов будил в Марго обрывочные воспоминания о прошлой, неведомой ей,  жизни. Она рассказала о них Сухову.

- Ого, значит, ты в прошлой жизни жила во Франции!

- А кем я тогда была?

- Ну не знаю, крестьянкой, наверное. Вон, лаванду, может, собирала или виноград  топтала, или  козочек каких  разводила.

- Слушай, какие козочки?  Я же – Марго. 

 

Она требовала королевских почестей,  но Сухов оставался глух и к ее аристократическому прошлому, и вполне демократическому настоящему.

Жили почти что натуральным хозяйством. Что не с грядки и не из сада, то  из деревенской лавки.      

Марго с благоговением варила на завтрак яйца из-под курицы, удивляясь тому, что они, оказывается, пахнут. 

Сухов  ел её  сырники из деревенского творога с нахлобученными шапками густой сметаны, и потом,  прикрывая от наслаждения глаза,  подбирал хлебом остатки сметаны с тарелки.

«Белки с углеводами не сочетаются», - глядя на Сухова, машинально отмечала про себя  она,  думая каждый раз о том, что с легкостью бы отдала  незаконно присвоенный  королевский титул и  честно заработанный  «генеральский»  за возможность кормить Сухова  каждый день. 

 

А готовить Марго никто не учил.  У матери дальше картошки в «мундире» дело так и не пошло, бабка всю жизнь питалась в деповской столовке и   возню на кухне презирала. 

Марго не знала рецептов,  она  колдовала по интуиции и никогда не могла  толком объяснить чего, сколько, когда и как нужно добавлять, чтобы у пирожков тесто было тоненькое и хрустящее, а начинки много, чтобы  грибной суп светился веселыми звездочками оранжевой морковки, зеленого укропа и тонкими  полосками домашней лапши.

Его любимые сибирские пельмени она лепила один к одному и, казалось, они сами выпрыгивали на блюдо из кипящей воды целыми и ароматными.

Ну, а уж начинить утку яблоками с черносливом и запечь ее до золотистого цвета – это, вообще, было,  как…  

Бабушкино депо, нет-нет, да и напоминало о себе добрыми, старыми идиомами, которые в нужный момент возникали, казалось, из небытия.

 

Хотелось незаметных женских подвигов. На третий день Марго втайне перестирала все его носки, трусы и футболки, хотя никакой необходимости в этом не было. Но какое  было наслаждение вдыхать вместе с лавандой запах его тела и пота и потом рано утром, стараясь не шуметь,  гладить его вещи чугунным, как когда-то у её прабабушки,  утюгом, который она грела на огне.     

На момент  пробуждения Сухова все было разложено на  широком диване.  Носки свернуты попарно,  трусы сложены по осевой,  футболки с модными знаками отличия  – горловиной вверх, как на витрине магазина.  Он молча взглянул на вещи и вышел курить в сад. 

Завтракала Марго в одиночестве, глотая  слезы вместе с чаем и заедая  очередную  несправедливость его любимыми оладьями с прозрачным клубничным  вареньем  собственного  приготовления, специально привезенным ею из Москвы. 

 

Правила игры она приняла  с самого начала. Он женат. За два  с половиной года Марго узнала  о ней  почти все. Она честно прошла этот путь, если в такой ситуации можно вообще быть честной по отношению к женщине, которую ты обманываешь вместе с ее мужем.

Сначала душила ненависть: она, а не Марго,  владела этим мужчиной. Она  понимала без слов, с какой ноги он встал с утра, она  знала, о чем с ним лучше никогда не заговаривать, она имела право его лечить – все, ведь, знают, что «тридцать семь и три» для мужчины смертельный приговор.  Она  следила за тем,  чтобы он не напирался на ночь и пилила его за лишние килограммы и курение. Она делила с ним  жизнь, и ему не надо было при ней вздергивать себя, казаться моложе, легче и сильнее.

 

Найти жену в социальных сетях не представляло никакого труда. Марго, оставаясь одна, часами рассматривала ее фотографии, пытаясь отыскать в глазах или лице тайный знак избранности, недоступного ей знания. Приятная, но ничего особенного. Наверное, могли бы даже дружить, «если бы не…».  Снимки были все с  детьми или с их таксой  Кристой, о которой Марго  так много слышала от Сухова.  Его самого  там не было.

Марго узнала все не только о самой жене, она  знала каждую ее подругу и при встрече с любой из них на улице не ошиблась бы. Она знала, кто где работает, у кого какая семья, где отдыхают эти женщины, которые имеют счастье дружить с женой самого Сухова. Все, что можно было, Марго вытащила из интернета и собрала в тугой узел памяти.

 

Со временем ненависть как-то пообмялась, и присутствие где-то его жены стало, как давно сломанный зуб,  привычной, хотя и неудобной, частью отношений с Суховым.  Марго, сидя перед экраном монитора, мысленно  вела с ней долгие разговоры, пытаясь доказать, что ее мужу гораздо больше подходит она, Марго. Иногда  жаловалась на  Сухова, иногда  задавала жене вопросы. Ей так хотелось узнать, какой же он дома, с ней, с детьми. Жена улыбалась с экрана, глядя  на Марго чуть прищуренными от улыбки светлыми глазами. И ничего не отвечала.   

Сухов о ней никогда не рассказывал и  строго соблюдал конспирацию.  Домой он всегда торопился  попасть до десяти.

 

Закончился их четвертый день. Сухов уже заснул, раскинувшись  по диагонали кровати и положив  тяжелую руку  ей на живот. Марго лежала  на самом краю, на металлическом бортике, и смотрела на сухую лаванду у окна, которая от лунного света приняла очертания  скорбного человеческого профиля.  За стеной был слышен шум воды на мельнице,  и заходились в любовном угаре кузнечики. Все. Ни машин, ни голосов, ни телевизора. И рядом лежал Сухов. Жесткие волосы слились с белой наволочкой.

Сухов  был седой и, как дурак, переживал по этому поводу. Хотел как-то покраситься, потом резко передумал. Наверное, жена отговорила. И хорошо. Представить Сухова крашеным было еще хуже, чем представить его лысым. У лысых, в конце концов,   тестостерон зашкаливает, их бабы любят.  Марго по себе знает.

 

Было грустно. Не берет ее Сухов в свою жизнь и все тут. И в постели стало уже  по-другому. Теперь Марго чаще думает о том, чтобы понравиться ему.  И чем больше она  старается, тем  реже получается  так, как раньше.

Лежать на металлическом  ребре было совершенно невозможно. Но Марго  терпела и думала о том, что  и во всем остальном  расстановка сил у них  примерно такая же. Она  на самом краю его жизни, зато  он прочно – от края до края – занял все ее жизненное пространство,  да так, что и рядом не пристроишься, и в сторону его не отодвинешь.

 

На столе  в молчаливой истерике дробно забился о выскобленные доски стола телефон.

- Наверняка, ЖД  трезвонит. Зараза.

Марго  бесшумно, боясь разбудить Сухова, метнулась к столу и быстро нажала на кнопку. Трубка, еще вибрируя около уха,  спросила домашним  голосом:

- Костик, это ты? 

И Марго, еще не успев ничего понять, честно призналась:

-Нет.

 

Тупо молчала Марго, в недоумении молчала и трубка.

Ну вот, она же  хотела, чтобы у них все было одинаковое. Потратила  кучу денег  на такой же, как у него, ай фон. Посмотрела на стол – там мирно поблескивал черной спинкой  ее собственный телефон.  Посмотрела, наконец, на высветившийся на дисплее номер. Это была  жена.

 

 

 

 

Крыльцо было низким, и коленки у Марго были задраны к носу.  Шел второй час ночи. Она сидела на ступеньках и думала о себе. В этом возрасте у ее матери была уже взрослая дочь и двое мальчишек-близнецов. Они жили в пятиэтажке, ходили через проходную бабушкину комнату. На завтрак мать жарила на огромной сковороде яичницу  с колбасой. На подоконнике в кухне всегда стояла вонючая тарелка с остатками лука и селедки, которую так любил отец. 

Мать всю жизнь проходила дома в байковых, цветастых халатах. Бабушка  до самой пенсии  была активной общественницей и председателем Товарищеского суда в своем депо.  Что было еще хуже, чем байковые халаты.

Марго принципиально варила себе на завтрак овсянку и после школы переодевалась в старые джинсы со свитером и белые носки. От общественной работы она увиливала всеми доступными средствами уже с третьего класса и тогда же записалась в районную библиотеку, поскольку книг в доме почти не было.  Читала про «Блеск и нищету куртизанок», про свою тезку королеву Марго и все подряд у Мопассана, Куприна и Бунина, которого тогда уже начали издавать.  Начало было многообещающим. 

Мать угрюмо молчала и упорно замачивала  ее белые носки вместе с  мужскими черными. Бабка предлагала отдать Ритку  после восьмилетки в депо, где  коллектив  Казанской железной дороги воспитал  бы из их непутевой девки  настоящего рабочего человека. Отец смотрел на названия книг, хлопал глазами и в недоумении крутил кудлатой, как у дворняги, головой.

 

Первый компьютер она купила на деньги, заработанные на почте. Газеты возила по своему участку на бабушкиной тележке для продуктов. После этого стало сразу легче. Замаячили неведомые ей новые имена и названия. «Богоматерь цветов» и «Служанки» Жене, «Иллюзии» и «Чайка…» Баха,  Андрэ Моруа и Борис Виан…  Это был винегрет из названий, авторов и часто непонятных воззрений на жизнь и человека.  С этим всем еще предстояло разобраться, для того, чтобы стать…  ну, просто, – для того, чтобы стать.

Откуда это было в ней, она и сама не знала. Может быть, имя было тому причиной.

Она не хотела ходить в байковом халате и цапаться с мужем, как мать.  И не хотела быть «Почетным железнодорожником», как бабушка. И люто ненавидела селедку. Марго с третьего раза поступила в университет на вечерку и по окончании его ушла в корпоративный бизнес. По конкурсу поступила на инофирму.  Через десять лет взяла ипотеку и купила себе квартиру.  Научилась водить машину и сносно говорить  по-французски. Стала Генеральным директором.

И встретила Сухова.

 

Все еще сидя на крыльце, она вспомнила, что накануне вечером он долго возился с телефонными настройками. Потом,  довольный, попросил перезвонить ему. В ухо ей ударили гнусавые  звуки знаменитого саунд трека.

«Бонд. Джеймс Бонд». Сухов даже представлялся так же: «Сухов. Константин Сухов». Вот так.   Потому и телефон, который всегда клал себе под подушку,  забыл за столе - от радости, наверное.

 

Он проснулся поздно   и тут же запросил есть. Пока он умывался и все прочее, Марго  накрывала на стол.  Решила, если он сам не заметит, ни о чем не рассказывать.  Сухов с аппетитом поел, попросил еще  чаю.

Впереди был последний, пятый,  день.  Перед отлетом  собирались  погулять по Марселю, зайти в магазины.  Марго не о чем не спрашивала, послушно следовала за ним. Настроение у него было отличное.

 

В торговом центре  разбежались по разным магазинам.  Договорились встретиться «у фонтана». Марго пришла раньше. Когда ждать надоело,  она отправилась на поиски, хотя понимала, что  лучше этого не делать.  Наверняка, втихаря от нее покупает сейчас  какие-нибудь «цацки» для жены.  А может, и не только для жены.

Дважды за эти дни он, спросонья,  называл ее Сашенькой. Сухов не «гамак», это точно. Значит, Сашенька не мальчик, а, скорее всего, девочка. И не исключено, что уже достаточно взрослая.  А дочку его зовут Настя. Так что, обмануть себя, хотя и хочется,  трудно.

 

Он стоял в интерьерном бутике  и выбирал настольную лампу.  Внимательно осмотрел массивное основание, попросил найти другой  абажур. Еще раз проверил, как  всё смотрится на расстоянии.  Опять попросил поменять абажур.

Марго смотрела через стекло витрины на него, на лампу и думала о том, что лично ей с ним уже точно ничего не «светит».

Уж лучше б он выбирал для жены украшения. Ничего особенного это бы  не означало.  Так поступают  почти все мужики –  просто для отмаза.

Но он выбирал лампу для своего дома. Если он любит свой дом, это автоматом означает, что он любит жену. И она, Марго, тому не помеха. И «Сашенька», вероятно,  тоже.  И жена, получается, тоже никому не помеха. Так они и дальше могут жить, не мешая друг другу и вместе любя седого и длиннорукого Сухова.    

 

 

 

Вот как много можно вспомнить за те минуты, пока рассматриваешь себя в  зеркало. «Персик» уже расцвел на щеках, сиреневые тени соседствуют с зеленоватыми глазами,  аромат за ушами и на запястьях вкрадчиво требует по отношению к даме не только уважения.  Она относительно молода, почти красива и пока успешна. Она Генеральный директор, у нее высокая зарплата, куча бонусов и  своя квартира. И еще – модная  тачка. У нее, наконец,  королевское имя.  И она всем еще покажет.

 

Открыла малиновый йогурт, прислушалась в своим ощущениям,  быстро вернула стаканчик  в холодильник. С отвращением выпила зеленого чаю.  Пристроила большую чашку с  Эйфелевой башней  на кучу посуды в раковине.

 

Офис встретил ее настороженной тишиной. В кабинете лежали бумаги на подпись.  Пожилая секретарша,  бесшумно ступая  разбитыми  ступнями в матерчатых туфлях, больше похожих на домашние тапочки, принесла отредактированный отчет для Совета директоров.

Нет, не сегодня. Тем более что Валентине она полностью доверяет. Та сама уже сверила все цифры и вычитала ошибки.

Просмотрела ежедневник, придвинула стопку анкет. Отодвинула. Закурила и посмотрела на секретаршу. Машинально отметила, что коленки у нее огромные, как у футболиста. Валентина  ответила ей внимательным, грустным взглядом.

«Все чувствует, старая гиря», - Марго не уставала удивляться  ее проницательности.

Заправляя скобки в степлер,  Валентина тихим голосом сказала, что все сотрудники на месте,  к совещанию готовы. Обстановка спокойная, все идет в штатном режиме. Японцы  из рук кормятся и очень ждут новых предложений. И только что стало известно, что Марго вызывают «наверх». 

Марго благодарно кивнула. Как она была права, когда поменяла вертлявую, блядовитую Любочку на  медлительную и тяжелую Валентину. Секретарша должны быть именно такой – незаметной, тихой, умной. И чтобы, как мать родная, все бы видела, все понимала без слов. И чтобы, глядя на нее, каждый раз можно было бы радоваться, что  у самой  на ногах еще шпильки, а не тапочки.

 

В дверь просунул  узкую,  как у всех европейцев, голову Жан-Жак.  Марго давно заметила, что в России иностранцев, помимо их деликатной предупредительности, с которой эти, часто неглупые, люди позволяют себя обманывать, от наших соотечественников отличает еще форма головы.

Она долго не понимала почему, и только недавно Валентина ей это объяснила. 

Тамошних детей  кладут не на спинку, как наших, а на животик,  и потом перекладывают с одного бока на другой.  Если делают это нечасто, то  головки у них получаются  сплюснутые с боков.

 

Жан-Жака точно  забывали перекладывать с бока на бок. У него было узкое лицо, узкий лоб, и выдающийся вперед тонкий, блестящий  нос. Темные  глазки  еще сонно, но уже  решительно смотрели на Марго.

Это маленький  человечек был  для Марго большой проблемой.  Должность ему придумали французы – для того, чтобы в компании было свое, французское, недремлющее око. Но в рабочее время «око», как правило,  именно дремало, окончательно просыпаясь только ближе к вечеру, когда обозначалась возможность провести вечер в очередном злачном месте  российской столицы.

 

Самым серьезным недостатком Жан-Жака было периодически накатывающее  желание помочь, которое посещало его, как правило, на утро после  выходных.  То есть именно в понедельник.

- Виват, моя королева!

Жан-Жак   изучал русский на факультативе у себя во Франции, потом почему-то работал операционистом в банке, а полгода назад  французы привезли его в Россию к Марго в качестве ее заместителя. Главными аргументами «за» при принятии этого смелого решения были общительный характер и  отважное пренебрежение Жан-Жака к любым  собственным ошибкам. 

- ЗдорОво, Жека. Что сегодня?

- Марго, сделай это для меня. Есть один  parfait кандидатюр для наших маленьких камикадзе. 

- Прекрати.  Мы их любить должны, а ты обзываешься.

- Нет, я серьезно. Логистик, у них, практически,  уже есть.  Очень милый человек. Блондин, настоящий Есенин.

- Но нам нужен не блондин, а именно логистик. И желательно, чтобы он не тырил японскую технику с их терминалов.   Понятно говорю? Или перевести на французский?

Очки  задвигались на блестящих щечках, глазки сощурились,  все остальное тоже сморщилось в улыбке.

-Не  надо переводить. Ты же все равно не сможешь. Так вкусней.

-Так где ты  его нашел?

Жан-Жак скорбно  сдвинул брови домиком, а губы сложил подковой.

 

- Опять  «Винтаж»?

Жалобной скороговоркой:

- Марго, это же лучший бар в Москве. Прекрасная «карта», сервис, вокруг исключительно благородные люди. Марго! Слово шевалье!

- И кто он, твой  «кандидатюр»?

- Очень милый человек. Блондин. Настоящий Есенин.

- Ты знаешь, просто так,  интереса ради: а кем трудится твой «Есенин»?

- Большой спорт, футболист.  Но прекрасной души человек. И, главное, знает эту работу.

- А почему вдруг  футболист?  Почему не фигурист или лыжник?  И вообще, какая тут связь?

- Связь есть.

- Какая?

- Забыл.

- ???

- Какая-то связь была. Марго, ты не сердись, пожалуйста.  Взгляни на него, он тут в коридоре совершенно случайно  оказался. И он тебе сам все объяснит.  Я ему  слово дал…

- Слово шевалье?

Жан Жак высунулся в открытую дверь и стал мерно раскачиваться взад и вперед, как при перетягивании каната. Потом, громко охнув то ли от неожиданности, то ли от радости одержанной победы, оказался снова в комнате, но уже не один.

 

«Кандидатюр» с  отвращением  завел глаза под потолок и воспитанно икнул в  кулак.  Жан-Жак  ободряюще приобнял его за плечи.

Тратить время на вводную часть Марго не хотела. Главное - соблюсти политес, чтобы Жан Жак не наябедничал французам,  и всё. 

-  Образование какое?

-  Образование у меня самое лучшее. Практическое образование.

- Понятно. Опыт работы имеется?  

- Конечно.  У меня мышь не проскочит.  Муха не пролетит.

- Скорее, уж мяч…

- Какой  мяч?   Я ж на воротАх стоял. ВоротА охранял, короче.

-  От чего?

- Дык, от  покражи. Если б не я, вообще, все б расхерачили. Ой. Повыносили.

- Откуда?

- С базы, понятно.

- Что ж ты про «большой спорт» нашему сотруднику заливал?  Раз он  иностранец, так, вроде, как дурак, что ли?  

Марго почувствовала почти физическое удовольствие от этого  гипотетического допуска. 

- Почему дурак? И не морочил. И сразу  сказал.  Что вратарем.

- Господи, а в «Винтаже»  ты  как оказался?  Тебе б, милый,  в пивной интересней было бы.

- Прям, сразу уж и в пивной! Я, может, в винах теперь разбираюся не хуже нашего завбазой. Я ж  на алкашке воротА охранял. А у нас завбазой, знаешь какой?  То ни уя - ни уя, а то, вдруг, рраз!  И  :б твою мать. Ой. 

А в бар пошел  досуг провести. Там девчата красивые водятся, а я тоже хочу романтикой заниматься.  И там ваш Женька. Мы с ним  сначала на «брудершаф», а потом он как привяжется: «Хочешь, да хочешь,  говорит,  у камикадзе на складе работать?». Он меня сам ночевать к себе позвал, и за жопу сам еще меня хватал. А я что.  Я, если что,  могу и по кумполу  отоварить.  Не, ну я к вам не напрашиваюсь, мне, может,  шурин  на хладокомбинате в охране место обещал.  В общем, я того.  Я пойду?

- Иди.

Марго закрыла глаза и сжала голову руками.

В кабинет уже заходили люди. Пора было начинать совещание.

 

И она действительно отвела душу и всем врезала.  Говорила она о том, как все плохо, как все разболтались, как всем наплевать на компанию, которая во всем идет им навстречу и отчасти заменяет родную мать. 

- Это в Вашем лице,  надо полагать?

Вопрос посмел задать самый вредный из всех. Левону  было  на что жить и куда уйти: папа имел  доступ к  какой-то  нефтяной  пипетке, откуда регулярно капало. Самой  вытурить этого типа ей не позволяло самолюбие. Именно поэтому ему прощалось то, что Марго обязательно припомнила бы  другому. 

Она знала, что самое  безотказное и бьющее в цель средство – просто ничего не заметить. Искра, брошенная на благодатную почву застарелого  взаимного раздражения между  ней и «всеми остальными»,  не возгорелась в пламя, а тихо истлела,  отлетев от тугоплавкого щита ее безразличия. 

 

Удовольствие портило присутствие Валентины. 

Почему-то после каждого совещания перед ней было неудобно. И сейчас, когда она уже вернулась в кабинет,  опять душила злость, и было стыдно. 

Марго знала, что ее не любят. И знала, что за глаза зовут ее «Гильотина».

Но и сама она тоже не помнила ни одного своего начальника,  о котором бы думала без отвращения.

«Да наплевать. А чего меня любить,  я им, в самом деле, мамаша, что ли?»

 

Подумав минуту,  крикнула  из-за своей двери в предбанник:

- Валентина Федоровна,  можете мне объяснить, а чего они меня  так  не любят?

- Кто Вам сказал?

- А для этого нужно, чтобы кто-то сказал? Еще скажите,  что обожают они меня. А я им, между прочим,  зарплату в прошлом году подняла, каждый раз перед акционерами выгораживаю…  В офис новый переехали, питание горячее организовала. Чего им еще не хватает?  Кто еще о них так заботиться будет?   Где они еще такую дуру найдут?

 

Валентина  заерзала на стуле.  Потом тяжело поднялась и пошла в туалет мыть чашку.

Когда она вернулась и заглянула в кабинет, Марго молча водила бархоткой по носу. Но теперь уже Валентине хотелось сказать.

- Знаете, Маргарита Степановна, вы им, конечно,  не мать родная, но и не мачеха. Посмотрите, вы же их – надо и не надо - только ругаете. И за дело, и впрок, по принципу: «Если б было за что, вообще б убил».       

- Почему, я хвалю. Вон, Нестерову недавно к себе вызывала, благодарила за «Найки». Хорошего им  кандидата на Коммерческого директора нашла.

- Именно, что к себе вызывали.  А вы бы к ним в этот чертов «опен спэйс», где они  за стеклянными перегородками, как мыши лабораторные, сидят, зашли и при всех  сказали бы ей все. Я, знаете,  своих детей до сих пор хвалить стараюсь. Ну это, когда  они есть, понимаешь.

- А при чем тут дети? Вы мне  тут азы менеджмента  преподаете, я же это все давным-давно по учебникам проходила.

- Тогда другое дело. Вам  чай заварить?

Марго злилась на себя, на Валентину,  на этот ненужный ей разговор. 

 

Теперь быстро в головной офис, в Хамовники. Чего им приспичило, непонятно.  Там будет все руководство, а значит,  и Сухов. 

Уже закрывая за собой дверь, бросила: «В Хамовники. С концами».  Валентина  молча кивнула.

«Как хорошо, что она мало говорит…».