Проза

7.

 

А внутри, дамы и господа, был интерьер, и был этот интерьер подавляюще великолепен. Дверь открыл молодой, стройный, безупречно одетый дворецкий. В жилые помещения вела мраморная лестница.

Сергей Витте ввел Фотину в одно из помещений – напоминало очень роскошную и очень современную квартиру. Фотина ожидала чего-то гораздо более музейного, плюшевые кресла с орнаментом, люстры хрустальные. Оказалось все дорогое-одноразовое, с большим количеством прямых углов, новое – просторный холл, напоминающий виденные в кино нью-йоркские или парижские лофты, от холла несколько дверей – в спальню, в кухню, в ванную комнату. Очень высокий потолок, очень высокие окна. Сергей усадил Фотину за стойку бара по центру холла.

- Кофе, чаю, пива, вина, или чего-нибудь покрепче? – спросил он. – Мне нужно срочно ополоснуться, а вы пока . . . чаю?

- Чаю.

Зашипела машина, из хоботка выскочило облако пара, перед Фотиной возникла фаянсовая чашка с очень ароматным чаем, сахарница с длинной серебряной ложкой, и блюдце с шоколадом.

- А ваше имя, Фотина, я только сейчас вспомнил – греческое, - отметил Сергей, подавая еще одно блюдце – с марципанами. – В России девочек называли Фетиния или Фетинья до какого-то момента. Фотина – означает, кажется, светоносная, или светозарная, русский вариант, очевидно – Светлана. На слух приятно, но вот в написании, наверное, неудобно – не всякий сразу сообразит, что ударение на втором слоге, рифмуется с «картина» и «серпантина». И, наверное,  forza del destino. Ну, не скучайте, я быстро.

И он ушел в ванную комнату. Фотина сидела у стойки, не смея ни встать, ни даже подвинуться слегка. Отпила чай. Как Дед Мороз, подумала она. Налетел, удивил, все уладил, я теперь свободная и беззаботная. Обещал свозить в Сестрорецк. Наверное и в Египет может, к берегам священным . . . э . . . Нила, кажется. Греческое имя. Светозарная. Фетиния. Ребенку нужен отец. Для отца слишком молод будет Сергей Витте. Впрочем, почему ж слишком? Вовсе не слишком. И вообще что это я – размечталась. Совершенно я ему не нужна – так, мимолетное приключение. Бросит он меня. Простите, как это – бросит? Невзятое бросить нельзя. Еще неизвестно, хочет ли он со мной переспать. Впрочем, скорее всего да. Будем надеяться, что да. А если да, то – должна ли я на это пойти? Что значит – пойти? Между прочим, никто тебя, Фотина, здесь насильно не держит, ты сеньорита свободная, вставай и уходи, давай, давай, топай в своей сальной куртке и потертых джинсах, вон выход. Захотелось поломаться? Нет, мол, я еще подумаю? О чем? Мужа у тебя нет. Любовника нет. А такие мужчины, как Сергей, каждый день не встречаются. В твоем случае – никогда не встречаются. Вы из разных миров, с разных планет. Где ты еще такое увидишь, где такого парня подцепишь? Красивый, обходительный.

Она и не заметила, как задремала, положив голову на стойку. И очнулась рывком, потому что испугалась, что если уснет, то Сергей возьмет ее на руки, отнесет в спальню, положит на тахту, стащит с нее кроссовки, накроет пледом, и оставит, а наутро дворецкий, угостив ее кофе, укажет ей на дверь, не дав даже пописать и помыться – и она так и не увидит, какая в этом доме ванная, и будет судорожно искать кафе с работающим туалетом.

Сергей сидел рядом и улыбался.

- Вы устали, - сказал он.

- Нисколько не устала, - возразила Фотина. – Сделайте мне кофе, пожалуйста. У меня греческое имя, я заслужила.

Сергей засмеялся, соскользнул со стула, зашел за стойку, и включил машину.

- А вы чем занимаетесь вообще по жизни? – спросила Фотина.

- Занимаюсь чем? Всяким. Картины покупаю и продаю, искусствам покровительствую. У меня родители богаты до неприличия. Я знаю, это не очень красиво – быть богатым. В христианском понимании, во всяком случае. Я все жду, когда ж они на меня перепишут состояние. Я его тут же раздам бедным служащим, мытарям, и пролетариату. И детским домам еще. Но до той поры вынужден ютиться в этой обители и изображать избалованного богатого отпрыска, бездельника, бузотера, и пьяницу.

- Вы много пьете?

- Почти не пью. Много езжу по миру, и по делам, и просто так, пить некогда. Предпочитаю южные широты, в детстве еще устал от наших зим. Русская зима утомляет. Вот ваш кофе. Расскажите о себе. Хотя нет, сперва выпейте кофе и примите душ. Там, в спальне, отдельная ванная и полный шкаф свежего белья. Есть еще отдельный шкаф с обувью, осталось от сестры, она нынче замужем в третий раз, уехала в Москву.

- В Москву?

- Это такой город.

- А ваши родители тоже здесь живут? В этом доме?

- Нет. Уехали на Ривьеру, третий год там торчат.

- В Ниццу?

В представлениях Фотины Ривьера и Ницца были понятия взаимозаменяемые.

- Нет, в деревушку какую-то. Они снобы, Ницца их не устраивает.

Фотина отпила кофе и спросила:

- А вуатюр у вас есть?

- Нет.

- Почему?

- Я далеко не езжу. Когда нужно куда-то поехать – есть метро, а поздно вечером такси. Днем тоже такси. Очень удобно, и не нужно с шофером вступать в личные отношения и делать его членом семьи, подарки покупать его дебильным детям на дни рождения, и всё такое.

Только сейчас Фотина сообразила, что Сергей – помытый, причесанный – сменил одежду. Шелковая рубашка, светлый пиджак, черные брюки. Едва уловимый, очень приятный запах одеколона. Она не знала, радоваться ей или нет. Раз оделся – значит, совокупляться в данный момент не собирается, иначе вышел бы из ванной с полотенцем вокруг чресел, эффектно поигрывая мускулами. С другой стороны, он ведь обещал Летний Сад и Сестрорецк – и держит слово. Это тоже хорошо, но может он действительно хочет просто провести с ней день, а не затевать любовные отношения? Высокоморально, но в тоже время обидно как-то. И что за свежее белье, и что за сестрина обувь в спальне?

Она залпом допила крепкий кофе. И сказала:

- Ну, показывайте, где у вас тут душ.

Он повел ее – действительно, в спальню, только спальня была огромная, как заводской склад. Справа дверь в ванную – он ее распахнул, и обнаружилась площадь размеров впечатляющих. Собственно ванна занимала едва ли десятую часть помещения.

- Вот шкаф с бельем, - сказал Сергей, открывая шкаф. – А вот обувь.

Стенной шкаф с обувью был точь-в-точь как в фильмах, американских и французских, про женщин, помешанных на туфлях. Полки, полки, а на них туфли, туфли вместо книг или, скажем, графинов и тарелок на подставках. И подсветка.

- Полотенца в ванной, - добавил Сергей. – Валяйте. Да не стесняйтесь вы, Фотина. Все свои.

И вышел.

Почему нет. Что ж – отказывать ему, говорить, что ей пора на работу? А если он обидится – позвонит главе отдела, Марине Владиславовне, и та не станет увещевать Брянцева, и опять – шестьсот тысяч, суд, место заключения.

При случае надо будет ему напомнить – мол, как там дело с «Комиссией».

Фотина быстро разобралась с кранами, разделась, встала под душ. На полочке обнаружился невиданный какой-то шампунь, и вообще много интересного. Приятно принять душ в середине дня. Приятно после душа рассматривать себя в зеркале – от пола до потолка – подтягивая живот и поднимая руки, чтобы меньше отвисали сиськи. Распрямляя плечи. Принимая стеснительные кокетливые позы. С педикюром беда – следовало бы починить, но сейчас, наверное, времени нет. И инструментария с собой нет. В этом доме наверняка есть инструментарий, но не просить же Сергея его искать – мол, мне нужно педикюр поправить.

На специальном креплении висел у зеркала фен для волос. Фотина попробовала его включить, но у нее ничего не получилось. Боясь сломать, она повесила фен на место.

Она изучила свои трусики, и решила, что они вполне еще чистые. И надела их. Лифчик тоже чистый. С носками хуже, но тоже ничего. Смутно на что-то рассчитывая, не решаясь даже для себя самой определить это словами, Фотина не стала надевать носки и кроссовки – просто закатала джинсы к коленям и вышла в таком виде в спальню, а затем в холл – в рубашке, куртке, и подкатанных джинсах, босиком. И вернулась к стойке, и села.

Сергей ходил быстрым шагом вдоль окон, разговаривая с кем-то по телефону.

- Нет, никаких поблажек им не будет, еще чего! Пусть заканчивают в срок. Грузы зябнут уже вторую неделю, грузы сами по морю не ходят! Им нужно судно – готовое судно, с мотором и навигатором. . . . А я откуда знаю, какие там параметры! . . . У меня записано, но мало ли что . . .  Я не обязан . . . я ведь не инженер, не так ли! Тебе за что деньги платят? . . . Хорошо, я им сам сейчас позвоню. Хорошо, подожди, дубина. Держи телефон возле уха.

Он стал набирать номер, но заметил Фотину с мокрыми волосами и быстро подошел к бару, улыбаясь.

- Дела, простите. Я недолго, только вот закончу переговоры. Хотите кампари?

- Вы обещали вина.

- Да, конечно.

Он положил телефон на стойку, нырнул в бар, и выволок бутылку белого шардоне, охлажденного. Мгновенно ее откупорив, он достал из бара бокал, поставил перед Фотиной, и налил.

- Я сейчас.

Он набрал номер и отошел от бара. Заговорил по-французски. Фотина поняла, что французский у него беглый. Всю суть разговора схватить не удалось, но по частям улавливаемых ею фраз она разобрала, что «эти свиньи» понятия не имеют, чем занимаются, и что «моментально» означает «моментально», а не в будущем квартале. Потом он перезвонил давешнему абоненту и повторил ему примерно тоже самое по-русски, про свиней и моментальность. К бару он вернулся задумчивый, и с виноватыми глазами.

- Простите меня, Фотина . . .

- Нет, ничего страшного . . .

- Дело в том, что в Сестрорецк мне теперь ехать нельзя, нужно сидеть дома и ждать звонка. Меня могут вызвать на встречу в любую минуту, до четырех утра, документы все здесь . . . Такое вот несчастье. Пожалуйста, простите меня.

- Ничего страшного, - сказала разочарованная Фотина. – Я сейчас пойду . . .

- Нет, пожалуйста, останьтесь. Мы и здесь сумеем прекрасно провести время, посмотрим комедию, послушаем музыку, а может я вам поиграю на рояле. Я пообещал, приволок вас сюда, сказал что на минуту, а сам завяз, нужно это как-то . . . виноват я перед вами, умоляю вас дать мне возможность исправить положение. Пожалуйста, останьтесь.

- Если не очень долго.

- Сколько хотите. Сколько сможете.

- Я только домой позвоню.

- Да, конечно, звоните.

Фотина стала звонить домой, а Сергей деликатно отошел к окну и тоже стал кому-то звонить.

Матери, Крессиде Андреевне, не понравились скрытые намерения и тон дочери, и она обозвала Фотину шлюхой и подстилкой. Фотина в ответ, сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, сказала яростно, что да, она блядь отпетая, и сейчас напьется и переспит с половиной города всем назло, а вернется к одиннадцати, не раньше, и чтобы мать накормила Кольку, потому что он сам не попросит, а она все-таки бабушка, а не хуй собачий, и это ее обязанность – внука кормить, когда Фотины дома нет. И что Фотина тяжело работает одна за всех, света белого не видит, и ни в служанки, ни в поварихи никому не нанималась.

Затем, дамы и господа, оказалось, что на верхнем уровне особняка наличествует крытая стеклом веранда с креслами, столом, и черным концертным роялем. Там же имелся прожектор и экран, с помощью которых можно было смотреть французскую комедию авторства смешливого парижского еврея Франсиса Вебера, которому почему-то удавались именно французские комедии, и совершенно не удавались их американские римейки. Комедия была веселая, с тонким временами юмором, приятными кадрами и приятными актерами и актрисами, с которыми хотелось дружить, ходить к ним в гости, и есть с ними французские пирожные, и Фотина с Сергеем хохотали от души. Дворецкий принес на веранду закуски и вино и тактично скрылся.

Неожиданно Сергей предложил:

- А давайте еще один фильм посмотрим? Вы красивая, когда смеетесь, смотреть приятно.

Фотина густо покраснела и начала что-то мямлить невнятное. Ей давно никто не делал комплиментов, и она не помнила, делали ли ей комплименты когда-нибудь вообще. Она даже сняла ноги с очень удобного пуфа. Сергей вскочил, рослый и сильный, пошуровал в аппаратуре, и на экране появились первые кадры еще одного фильма.

Он тоже оказался комедией Вебера – старый фильм, семидесятых годов прошлого века, с неподражаемой Анни Жирардо в роли полицейского инспектора. Профессия главной героини не вызвала никаких ассоциаций в голове Фотины – письма, штрафы, суды – это все не здесь, не на крытой веранде-терасе, и уж точно не в Париже второй половины двадцатого века, другой мир. Другой мир . . . мир . . . сказывалось выпитое вино. Фотина наклонилась и отрезала себе паштету, как это делал Сергей – специальным ножом, положила рядом с отрезанным миниатюрный соленый огурец, и стала есть, запивая вином.

 

 

Сергей любил французские комедии, и Фотине они тоже нравились, и ей не хотелось думать ни о чем, даже о том, что небо за прозрачной крышей темнеет. Дворецкий принес еще закуски и следующую бутылку вина. При этом Сергей его не звал ни по телефону, ни по интеркому – возможно, дворецкий был телепат, угадывающий желания хозяина. Может именно за это его и взяли на работу.

После чего Сергей, который, как оказалось, всегда обо всем помнил, посмотрел на часы, увидел, что уже девять, и произвел контрольный звонок.

- Марина Владиславовна? Это Серж вас беспокоит. Да, по поводу Фотины Плевако и безобразника Брянцева. Ах, даже так? Спасибо вам огромное, спасибо. Нет, на будущей неделе я не смогу, но сразу после – обещаю торжественно. Да. Ну, спокойной ночи. Приятных сновидений. Нет, разумеется, вы никакая не старая и так рано никогда не ложитесь, это я так пошутил. У меня такой вот дикий юмор, это наше семейное, знаменитый предок тоже грешил. Ну, до свидания, Марина Владиславовна, до свидания.

Повернувшись к Фотине, он сказал:

- Хана Брянцеву. Взялась за него Марина очень круто. Дело закрыто, Брянцев уволен, начальству сделан разнос. Похоже, речь идет об упразднении всей этой лавочки, в смысле «Комиссии по раздаче фондов», или как они этот свой бордель называют.

Волна благодарности захлестнула Фотину. На глаза выступили слезы.

- Ну что вы, что вы, - забеспокоился Сергей Витте. – Зачем же плакать. Весть добрая, нужно радоваться.

- Это просто соринка в глаз попала, - рапортовала Фотина, залпом выпила бокал шардоне, и засмеялась.

Они досмотрели комедию Вебера, и Сергей рассказал Фотине, что сами парижане к городу своему относятся недружелюбно и поверхностно, а действительно любить Париж и снимать о нем достойные фильмы может только человек со стороны, заезжий. Вот ведь и большинство литераторов во Франции, воспевших Париж, были провинциалы. И Гюго, и Дюма, и Мопассан. Золя, правда, родился в Париже. Но именно у Золя в романах большой любви к Парижу что-то не найдешь нигде. А Генри Миллер американец.

В связи с Парижем Сергей вспомнил одного американского еврея, страшнейшего авантюриста и проходимца, но умелого драматурга, благодаря пьесе которого увидел свет один из шедевров Джакомо Пуччини, известный в России под названием «Чио-Чио-Сан». Фотина слышала где-то это название, но не знала, что именно так называется, и Сергей с готовностью ей объяснил, что это такая опера, финальную арию из которой знают более или менее все цивилизованные фройляйн, включая, разумеется, саму Фотину. Фотина возразила, что понятия не имеет об этой арии, а про себя отметила, что не понимает толком, что такое ария. То есть, знает, что это что-то музыкальное, классическое, и там поют, а что конкретно поют – неизвестно, и можно ли под это пение танцевать или расслабляться – тоже неизвестно. Сергей пересел к роялю и наиграл сперва несколько тактов, а потом, воодушевившись, и всю арию, и Фотина действительно узнала музыку, и обрадовалась этому. И попросила Сергея сыграть что-нибудь еще.

 

 

 

 

 Он не стал ломаться и сыграл ей несколько опусов известного польского композитора Фредерика Шопена, а потом известного венгерского композитора Франца Листа. Многие женщины склонны таять, слыша живую игру на рояле, и Фотина к этой категории женщин как раз и принадлежала. Не говоря уж о том, что других знакомых, умеющих играть на рояле, у нее не было, и то, что красивый мужчина играет специально для нее было ей внове и очень, очень приятно. Руководствуясь не то женским инстинктом, не то какой-то сценой из фильма, Фотина, угадав последние такты опуса, наклонилась к Сергею и поцеловала его нежно в губы. Он ответил на поцелуй, запустил руку ей в волосы.

Тут же на веранде обнаружилась тахта со свежими простынями. Оказалось, Сергей тут иногда спит, под настроение. С непривычки Фотина очень стеснялась, жеманничала и прикрывалась, но Сергей был настоящий мужчина, джентльменист но настойчив, да и красив он был несказанно – в меру мускулистый, с мягкими волосами, большими синими глазами и большим членом. Первый раз в жизни Фотина начала во время половых сношений вскрикивать и постанывать, а не просто тяжело дышать носом. Ко второму соитию в ней начала просыпаться женственность, которую в определенных сословиях женщинам заменяют функциональность, рационализм, и размышления о том, что семья – главное, и нужно детей ставить на ноги. Будто они на голове сейчас стоят. К третьему соитию женственность проснулась окончательно, и Фотина ощутила себя красивой. Сергей был нежен и находил на ее теле неожиданные места для легких, пронизывающих поцелуев, и производил вещи, о возможности которых Фотина раньше и не подозревала. И нежно целовала его в шею, в плечи, в грудь, и даже всплакнула один раз.

Ребенку нужен отец, а матери ребенка муж. Примерять на эти роли мужчину ни одной женщине никто не запретит. В особняке просторно, найдется сыну отдельная комната. Они подружатся – Колька и Сергей. Тем более, что разница в возрасте у них не слишком большая. Будут вместе ходить на футбол. Пить пиво, играть в бильярд – когда Колька подрастет. С матерью нужно будет что-то решить. Не привозить же ее сюда. Сергей может поведение и манеры Крессиды Андреевны неправильно понять – этого лучше не допускать. Может, Сергей купит матери другую квартиру и вязальную машину – пусть сидит и вяжет; а нет – так пусть живет себе в Автово, стерва. Ну, будем иногда ей «помогать» деньгами. И навещать раз в два месяца с каким-нибудь подарком, тапки новые или кастрюля шведская для готовки борща. Иногда, когда будем уезжать к его родителям в деревушку на Ривьере, будем оставлять Кольку с бабушкой. Должен же быть какой-то прок от бабушки, не так ли, иначе она совсем от безделья озвереет, тунеядка престарелая.

Вот такая я мечтательная Золушка, подумала Фотина. Мне тридцать восемь, и я хороша собой. Он так решил, Сергей, и он прав. У меня красивые ноги, прелестный живот, вполне сносные бедра. Грудь отвислая, но грудь висит у большинства рожалых женщин, даже в моем не очень пожилом возрасте. Такого оргазма у меня раньше никогда не было. Это же просто шикарно всё.

А плохо одно – у него на пальце обручальное кольцо. И я все это время этот прелюбопытнейший факт игнорировала. Делала вид, что нет его, этого кольца. Одно-единственное кольцо, которое перевесит любое количество оргазмов.

Зазвонил мобильник, и Сергей, не утруждая себя завертыванием чресел в простыню, вскочил и включил связь. У него была компактная попа и мускулистая в меру спина. И очень красивые, мужественные плечи. И эффектные, истинно мужские движения.

- Говори, я слушаю. . . . Да. Они готовы? Ну, наконец-то. Где? Лучше места, чем на Театральной, не нашли. С воображением туго. Хорошо, я буду минут через сорок. Давай.

Фотина вопросительно и тревожно посмотрела на него, укутав грудь в простыню.

- Мне нужно ехать. Да и тебе пора, - сказал он. – Поздно уже. Вызовем сразу два такси.

- А завтра? – спросила она.

- Завтра приезжает моя жена. Нужно успеть прибраться. Она у меня француженка из провинциальных, обожает во всем . . . чтобы всё было . . . neat, - он употребил именно английское слово. Очевидно, ни в русском, ни во французском языках эквивалента не нашлось. – Если чего заметит, со свету сживет. Особенно любит женские волосы по подушкам искать. Женились мы не по любви, но она традиционалистка, стерва.

- Дети есть? – спросила Фотина тоскливо.

- Трое. Малыши еще совсем. Ты не сиди, ты собирайся.

Фотина поднялась с тахты и надела трусики. И спросила:

- Так что же я теперь . . .

- У тебя все улажено, - объяснил он, одеваясь. – Брянцева уволили к свиньям, дело закрыто, письмами дурацкими больше беспокоить не будут, не волнуйся.

- Нет, я тебе очень благодарна, но зачем . . .

- Что зачем?

- Зачем я тебя понадобилась?

- Положим, инициатором была в данном случае ты. Я играл себе на рояле, никого не обижал. Ты одевайся, одевайся.

- Зачем ты со мной только что переспал?

Не отвлекаясь от процесса одевания, застегивая тщательно рубашку, он сказал, рассеянно глядя на вечерние огни за окном:

- Что ты хочешь услышать в ответ, а, Фотина? Ну, переспал и переспал. Вечно по заграницам, француженки, американки, немки, шведки. Надоели, устал я от них. Захотелось свою, русскую женщину. А тут ты как раз.

- Ну и как?

- Что – как?

- Как тебе русская женщина?

- Ничего особенного, честно говоря. Вон твой лифчик, вон, на спинке стула.

Фотина молча надела лифчик, затем блузку, джинсы, и куртку.

- А кроссовки мои где? – спросила она.

- Внизу, наверное. Пойди, поищи. Так – телефон, бумажник, ключи. Да иди же вниз. Я пока вызову таксомотор.

Он стал звонить и одновременно спускаться за ней на первый уровень. Кроссовки с вложенными в них для сохранности носками оказались у входа в спальню, рядышком.

Два таксомотора подлетели ко входу в особняк и чуть не столкнулись. Сергей, высокий, стройный, подвижный, элегантный, галантно распахнул перед Фотиной дверь, а затем переместился к окну шофера и протянул ему деньги.

- В Автово. Точный адрес она скажет. И чтобы без глупостей, я знаю хозяина вашего паршивого парка.

Снова переместившись к Фотине, он наклонился к ее профилю и поцеловал в щеку. И ушел к своему таксомотору.