Проза

            В библиотеке, когда уже почти все ушли, кто-то поднял над головой шапку и спросил: «Чья?»

            Я б ничего не имел против того, чтобы эта кроличья шапка была моя, но это была, увы, не моя шапка.

Все были опрошены, но хозяин не находился. Видно, он так и ушел без шапки.

            Я не знал, что сделать, чтобы взять себе беспризорную шапку: свою-то я, собираясь уходить, уже надел на голову.

            - Вы что же, – сказали бы мне, – в двух шапках пришли? Или у вас две головы?

            Я долго думал, но придумать так ничего и не смог.

            Дорогой председатель! Пришли мне шапку! Когда я был маленький, у меня была красивая рыжая шубка из китайских кошек.

 

 

 

Колхозный рынок. У высоких ворот просят милостыню ветераны войны и труда. Ворота рынка – это, собственно, не ворота: просто высокая деревянная арка с надписью: «Колхозный рынок».

            Это все так просто, и жизнь, может быть, в том только и состоит, чтоб касаться… Только раз, может быть, коснуться шершавого края…

            Цены на рынке совсем немного, однако, возвышены: кролики стоят два рубля за одну несчастную пару ушей, пиво – семьдесят копеек.

            Как ни краток наш так называемый жизненный путь, но еще короче счастливое состояние легкого опьянения, вызываемое этим пивом.

            Одни ветераны просят у ворот, другие ждут освободившихся пивных бутылок для сдачи в приемный пункт, ссорятся из-за них.

            Я все свои отдал одноглазому, а надо было, может быть, отдать тому, который приехал на велосипеде, и даже собирая бутылки, все время держал его за рога?

            Так уж устроено, что даже мне то и дело приходится выбирать…

            Торгуют прямо с грунта кофточками, лифчиками, юбкой – один рубль, игральными картами без упаковки. Может быть, кто-нибудь, если вдруг захочет купить, станет их прежде пересчитывать: все ли листы на месте…

            Среди всего прочего книги: Чехов, Куприн, «Рассказы о чекистах»… Из-под «Лягушки-путешественницы» в мягкой обложке выглядывает Ленин: какой-то том из собрания и отдельно: «Материализм и эмпириокритицизм».

            Знать бы мне, что значит это последнее слово…  Может быть, потому никто и не покупает, что не знают?

            Кроме того продают кран водопроводный, редуктор газовой плиты, стеклянную пепельницу, женские босоножки, некогда белые, теперь серые, тонкие сверла в промасленной бумаге.

            А в деревянных рядах: редька, редис, махорка…

            Дорогой председатель! Что мне купить на следующем базаре? Денег у меня, правда, немного…

 

 

 

Дорогой председатель! Говорят, ничто ничему не тождественно, но если тождества нет, и мы его выдумали, то как же тогда классовая борьба и все другое, что делает жизнь индивидуума общественно значимой и полнокровной. И даже немного загадочной?

 

 

 

Утенки за утками, как народы идут за вождями.

            Хочется мудрости и добродетели, а не одного только всесветского маскарада-парадокса.

            Ты, председатель, владеешь своими и даже чужими чувствами, иероглифами на рисовой бумаге пишешь, чтоб ни женщины, ни солдаты не забывали вить веревки, которыми зеленый дракон будет связан.

            Я дешевые сигареты курю, но все дни мои, как праздники, и даже, случается, воображаю себя царем. Иногда вижу это во сне. Очень беспокойный сон. Настоящая административная каторга. Начинается так:

            Я говорю: «Хочу быть царь»

            Она отвечает: «Будь»

            Тогда я сам себя спрашиваю: «Ну, хорошо, царь. А зачем царь? Кому царь? Почему царь?»

            Я пиво пью, и женщин обманываю, но тебя, председатель, я никогда не смогу обмануть.

            Все взаимоустроенно и связано на свете. Одно к другому восходит, и выходит одно их другого, как суставы бамбука. Но знает ли кто путь истинной добродетели?

            Дорогой председатель!  Твои портреты на улицах и площадях носят с песнями, я сам видел в кино, и страшатся самый маленький твой портрет уронить во прах.

            А у нас безумные дети лица сажей один другому мажут…

 

            Дорогой председатель!

            Я не хочу быть царем. Мне и этого было бы мало. Мне надо быть в то же время еще и отверженным, и нищим и дервишем. Я всеми хочу быть.

            Но для этого надо быть, как ты… А это разве возможно?

            Дорогой председатель!  Есть ли где без шипов роза?

 

 

 

            Немного о себе.

            Я один, 1, один прописью, один.

            Сильный дождь немного разогнал забулдыг у палатки, оставшиеся быстро прошли, получив свое пиво, и я остался один…

            Дождь кончился. Я шел по улице. Один.

            Демонстрация. Флаги, плакаты, выкрики с мест, хрип мегафонов. Я искал кого-то в толпе. Не было никого. Во всей толпе никого. Один.

            Напившись крови, комар улетел, и я остался один в темноте комнаты. Громко шли часы, сердце работало трудно, устало.

            Вчера она была у меня. Говорила, что одна, плакала, жаловалась, как плохо одной.

            - Я одна, – повторяла она, – понимаешь, одна!

            Утром я ей сказал:

            - Люся, вступи в партию или куда-нибудь, найдешь себе товарища по партии…

            Дорогой председатель!..  

 

 

 

Вероятно, на самом деле, очень немногие люди терзаются тайнами жизни. Даже обреченные на свой подвиг исследователи вскорости спешат вернуться к чему-нибудь мирному и конкретному вроде антропологии или географии, и удовлетворяются тем, что изучаемые подробности сами собой выдают какие-нибудь обобщающие картинки вроде эволюции или относительности.

            Тайны требуют слишком мучительного напряжения разума и всего существа.

            В состоянии отвлеченности от мучительных тайн можно даже читать, а когда думаешь обо всем этом, можно только смотреть в окно, или в потолок, или в небо.

            Дорогой председатель!

            Дорогой председатель!  Мы все, в сущности, почти ничего не знаем…

            Нас клянут и казнят, осуждают и не понимают, но разве вся жизнь не есть трудовое перевоспитание?

 

 

 

            Мне иногда кажется, что я весь соткан из китайских фамилий, как циновка из тростника. Китайские фамилии, как клетки, как строительный материал: Фу, Ду, До, У, Ху… Все живое на свете переплетено и перепутано. Где-то тронешь, везде отзовется.

            В Китае произошли, оказывается, парламентские выборы, а в наших газетах тишина. В наших газетах только:

            «Омскому ипподрому сто лет. Этого праздника любители спорта ждали давно…» (Неужели сто лет ждали?!) «Сто лет назад на средства омских купцов…»

            А «в Аргентине объявлено о повышении жалования военнослужащим на двадцать процентов…»

            Еще пишут, что, по данным опроса, восемьдесят процентов опрошенных готовы собственными руками привести в исполнение приговор о высшей мере наказания… Скажите, какая кровожадность…  Может быть, не тех опрашивали?

 

            Дорогой председатель, я знаю, ты выберешь в парламент достойных, ибо недостойные недостойны, и белоснежным трауром они запятнают  яркий шелк революционных знамен.

 

 

            Не боги обжигают горшки.

            Боги, которые обжигают горшки, не боги, а бог знает что.

            Что есть кто?

            Кто есть что?

            Измученные логикой и бессмыслицей обжигатели горшков думают, что они…

            Дорогой председатель!  Ветер с Востока дует на нас, и мы боимся.

            Дорогой председатель!  Ветер с Востока дует на нас и волнует воду.   

 

 

 

            Возле площади имени великого пролетарского поэта, в переулке, пивная палатка. Напротив – гора кирпичей. И на этих кирпичах пьют пиво. Праздник жизни. Пьют из банок, бутылок, молочных пакетов. Появляется капитан. Капитан-исправник? Приходит и гонит всех, чтоб не пили пиво на казенном кирпиче, который есть государственная собственность и все такое прочее…

            Капитан гонит нас и мы уходим, чтобы снова собраться у кирпича, когда капитан уйдет.

            Но вот звучит команда: «Огонь по штабам!»

            Мы хватаемся за кирпич, мы разбираем кирпичную гору, мы…  Нет…

Мы не трогаем казенного кирпича, мы расходимся, каждый сам по себе, потому что не звучит команда: «Огонь по штабам!»

            Дорогой председатель, почему никто не командует: «Огонь по штабам!»? Разве булыжник больше не орудие пролетариата?

 

 

 

            Письмо издалека

 

            Природа берет свое, как берут города. Или, лучше сказать, как смелость берет города.

            Город взят, и мир становится иссиня красным, доходит до белого каления, и все становится отечески-эфиопским.

            Дети – самураи и камикадзе. Вишневый цвет на сливе и на березе.

Ум в конце концов заходит за разум. И это все имеет свой вполне отчетливый и личный смысл. Если одно заходит за другое, как солнце за желтую степь – это благо, ибо, по крайней мере, в начале, не требует личного участия…

            Мир народам. Война крестьянам! Наши – отмстят!

            Наши это все равно кто…

            Природа, взяв свое…

 

            Деньги, полученные от продажи украденных в общежитии женских сапог, переведены в детский фонд.

            Дорогой председатель! Дети вырастут, выучатся и напишут тебе сами.

 

           

            Дорогой председатель!

            Нелегко мне быть пророком в своем отечестве…

 

 

            Дорогой председатель!

            Пишет Кирилл Иванов из Вологды.

            Как мне быть?

           

 

 

            Отдыхающие идут с пляжей, неся с собой пестрые флаги полотенец и

и одеял. И купальники на женщинах, как флаги. И сами женщины тоже по-своему флаги…

            Вечером возвращаются рыбаки, они несут длинные удочки и маленьких пойманных рыб.

            Дорогой председатель, я в первый раз на курорте, мне так удивительно, мне даже странным кажется, что можно все время отдыхать и ничего не делать. Над нами белыми шапки стоят горы, серебряными листьями дрожат и звенят высокие тополя.

 

 

 

             Видели вы птицу с квадратными плечами и детским лицом? Это страшная птица. Она одна такая…

            Так я отвечал на экзамене, и никто ничего не понял. Это обидно, потому что я очень усердно готовился. Правда, сдать экзамен у нас еще не значит получить должность, и должность можно получить, не сдавая никакого экзамена.

 

            Я – это мое тело, чувствующее, мыслящее? Или я – это просто я?

            Но если так, то почему, бросившись в воду, я плаваю так жадно и радостно? Ведь это тело мое плещется, поворачиваясь в воде всеми своими сторонами света…

            А если я – это не мое тело, то, может быть, я – это мои раны?

            Или, может быть, я – это просто я…

            Я, чудище мыслящее…

 

            Дорогой председатель, женщины у нас в стране крупные, как газеты больших иероглифов.  Так мне не удалось пока встретить ни одну, вокруг талии которой, я мог бы завязать пионерский галстук.

 

 

 

            Дорогой председатель!

            Говорят, и для нас ничто уже не секрет, и мы все знаем…

            Неизвестно только, все ли действительно нам известно, или что-то еще продолжает содержаться в секрете.

            Неужели и вся наша жизнь – губка греческая?

            Губка греческая – буржуазная либерализация.

            Губка греческая состоит из нулей. Не слишком ли много нулей?

            Не слишком ли много пустот?

            Может быть, все это одна только сплошная, пересеченная и перепутанная пустота?

            Губка греческая – смена сезонов.

            Зима, весна, лето…

            Губка греческая – лето красное…

 

 

 

            Бей своих, чужие да убоятся!

            Демократия торжествует почем зря.

            Демократия по-гречески – народовластие.

            Но это, может быть, только по-гречески?

            Дорогой председатель, как мне написать демократию по-китайски?

 

 

 

            И то – правда, и другое. И столько правды, что поневоле приходится верить!

            «Ин витро веритас.»

            Иные думают, что Китай – это там, где все желтые и узкоглазые.

            Все время приходится разъяснять недоразумение, разоблачать выдумки недоучившихся студентов и средних школьников.

            Коммунально-шанхайский и отдаленно-сельский Китай бьется в нас с частотой пульса.

 

 

 

Я люблю читать про лис. Потому и служу сторожем-стрелком-охранником на заводе. Где б еще я смог читать про лис при исполнении служебных обязанностей?

            И ко мне однажды пришла лиса. Зимней ночью она пришла в мою караульную будку. Маленькая, бледная, ей было холодно и страшно. Она и плакала, и смеялась. Ее пугал грохот работающего на заводе крана.

            Я не хотел, чтоб она уходила, мне было с ней хорошо, я только боялся, что она украдет мой револьвер-наган, и меня посадят в тюрьму за утрату оружия.

            Утром она ушла. Я ждал, что она снова придет, но больше она не пришла, потому, наверно, что на нашем посту завели собаку.

            Я хотел убить пса, но не мог решиться. Чем пес виноват? Для лисы естественно бояться собак…

            Дорогой председатель! Может быть, и ты Лис, и отец лис. И отдашь мне одну из своих дочерей…

 

 

19

 

Дорогой председатель!

Разбирают Великую Стену!

Разбирают по кирпичам на постройку сараев, заборов и дымоходов.

Так разобрали после войны древний кремль у нас в Коломне.

Так разобрали уже много стен.

Дорогой председатель…

 

 

 

            Коллективное письмо

 

            Могут подумать, что мы язычники.

            Мы не язычники, нет. Язычество – это, когда бог другого бога спрашивает: «Ну, что? Как дела?»

            Мы – иероглифы.

            Иероглифы – вода и плоть того, что есть, и того, чего нет, того и другого. Иероглифы – перенос огня.

            Иероглифы одиноки.

            Мы одинокие иероглифы в стане или в стае китайнописи.

            Есть иероглифы воды и есть иероглифы жажды.

            Мы – иероглифы жажды.

            Дорогой председатель! Будет ли нам вода?

 

 

 

            Дорогой председатель, неужели это правда, что ты уже умер, и я никогда тебя не увижу…