Проза

Похоронная процессия вилась лентой по обширному травянистому полю. Люди шли с разной скоростью: некоторые обгоняли своих спутников, другие отставали – и им приходилось пускаться бегом или вприпрыжку.

Первым изначально шел священник, но он так глубоко задумался, что выбрал неверное направление – побрел на солнце. Скоро он скрылся, но другие участники процессии, также погрузившиеся в свои мысли, не заметили его исчезновения.

<--- Илл. к рассказу "Похоронная процессия" Кати Берестовой.

Теперь шествие возглавляла мать умершего – самая высокая участница церемонии: священник был ростом ей примерно по колено.

Это была коренастая, пышная, еще молодая женщина с широким четырехугольным лицом и вьющимися рыжими волосами разной длины: некоторые пряди заканчивались у ее плеч, а другие волочились по траве, цепляясь за кусты репейника.

Она шла, переваливаясь с ноги на ногу, и всем свои обликом напоминала гусыню. Нос ее имел форму красноватого клюва, голова покачивалась на длинной, тонкой, изогнутой дугой шее, руки напоминали короткие треугольные крылья. К тому же женщина странно, словно бы злобно шипела; впрочем, вероятно, это было лишь ее своеобразное тяжелое дыхание.

Движение вперед, судя по всему, давалось ей сложно. Она медленно переставляла ноги, тяжело наступая ими на траву и буквально вдавливая ее в землю, и время от времени останавливалась, громко пыхтя и отдуваясь.

В одной из ее ладоней, сложенной лодочкой, сидел сам умерший – пожилой человек в очках; один из его глаз был закрыт, а второй – открыт, и казалось, что он подмигивает. Вместе с ним в ладони находилась его последняя трапеза: миска крапивного супа и тарелка с жареной картошкой и двумя сосисками.

Отец умершего свил нечто вроде гнезда в волосах своей жены и, удобно там устроившись, читал газету.

Было видно, что он расположился в волосах по установившейся привычке – судя по всему, он уже давно соорудил там себе нечто вроде уютного кресла. Он был примерно вдвое младше и меньше своего умершего сына, и весь был каким-то птицеподобным. Когда чтение ему наскучивало, он слегка подлетал над головой своей жены, некоторое время порхал в воздухе, а затем возвращался в «гнездо».

Прочие участники церемонии были различных размеров, форм и возрастов. У одного из них вся голова представляла собой одно сплошное лицо; у другого голова была рукой, у третьего – ногой, четвертый состоял целиком из ногтя, пятый казался отсутствующим, шестой был седьмым, а восьмой представлял собой длинный отрезок прямой линии, скользящий по полю и изменяющий при этом свой цвет. Еще один казался неродившимся, и можно было подумать, что его возраст представляет собой отрицательную величину.

Некоторые из участников напоминали искусственные цветы или венки и, очевидно, должны были украсить собой захоронение; другие были похожи на прочие элементы похоронного обряда – крест, гроб, могилу, отпевание. Встречались и такие, которые больше напоминали умерших, чем сам умерший.

Облака в этот день были тяжелыми, разбухшими и провисали, как будто практически касаясь процессии. Из-за этого иногда казалось, что участники шествия движутся головами по облакам, а не ногами по траве.

Просвет в облаках виднелся лишь в отдаленном углу неба; там торчало солнце, которое было не круглым, а имело сложную, неправильную форму и напоминало ушедшего священника.

Неподалеку паслись коровы, и пастух апатически разглядывал процессию. Впрочем, коровы, продолжая пастись, медленно передвигались, вслед за ними перемещался и пастух, и было неясно, являются ли все они наблюдателями или участниками происходящего.

Кроме того, пастух сам был похож на корову, и нельзя было с уверенностью утверждать, кто именно в этой группе пастух, а кто – корова.

Наконец участники прибыли к березовой рощице, у опушки которой, видимо, и решено было осуществить погребение. Деревья в этой рощице росли под разными углами, некоторые – даже совсем горизонтально, а иные даже уходили вглубь земли.

У края рощи стояла деревянная церковь, совсем маленькая – размером чуть больше умершего. Мать покойника, остановившись у церкви, наклонилась и проковыряла пальцами в земле ямку, которая, судя по всему, должна была послужить могилой.

И вот здесь стали выясняться неожиданные подробности об участниках церемонии похорон.

Во-первых, стало ясно, что священник был солнцем: с утра он отдалялся от своей светящейся части, подобно удлиняющейся тени, а затем вновь приближался и сливался с ней в одно целое.

Он решил уже не возвращаться к похоронам, поскольку распространял слишком сильный свет и не хотел помешать участникам, и только издали приветливо им помахал.

Во-вторых, церковь была гробом, в который теперь и сложили умершего.

В-третьих, сам покойник и его отец были частями матери умершего – то есть умер не целый человек, а только фрагмент, да еще и не связанный непосредственно общностью тела с оставшейся основной частью личности.

Таким образом, можно сказать, что в этой смерти не было особенной трагедии. Возможно даже, что умерший представлял собой возобновляемую часть, нечто вроде волос и ногтей.

Наконец, вся процессия была сформирована полем и входила в его состав. Ее перемещение было как будто органической судорогой поля, в результате которой фигуры – «отростки» поля – меняли свои очертания и перемещались. Возможно, поле состояло не из земли, а из материала наподобие воды, так что его поверхность была изменчива и могла приобретать сложные и неожиданные формы.

После того, как мать умершего выковыряла пальцами могилку, в структуре поля нарушилось некое внутреннее равновесие, благодаря которому процессия продолжала возвышаться над его поверхностью.

Теперь поле, всколыхнувшись, вобрало в себя все шествие вместе с покойником, церковью-гробом, березовой рощей, всеми видами трав и солнцем-священником.

В результате этого странного спазма поле разгладилось и превратилось в плоскость, которая затем свернулась в линию, а та схлопнулась в точку: .