Комментарий | 0

Понимаешь?

 

 

В чем было дело там? Да, никому ни до кого дела там не было вообще-то, но все, вот так, как-то, получилось.

Попала, стало быть, Виктория на дачу к ним, в Белоостров, лет семь назад. Случайно так попала она к известному писателю, в его семью на огонек. И поселилась там, как это часто и очень странно происходит в жизни, на долгое время. Почему происходит, и почему, собственно, поселилась, один Бог ведает, если честно. Но так получилось, что Василий Александрович пригласил ее, Вику, к себе на дачу, почти, что на все лето, когда познакомились они на какой-то там выставке богемной, в центре города Петербурга одним приветливым вечером. Позвал он ее погостить, а потом, через пару недель, забыл о ней, на этой, вот, даче, совершенно. Тут все и случилось, в общем-то. Вернее не случилось, а чуть не началось, что еще хуже, или лучше, даже и не знаю, как сказать. 

Виктория была девушкой непритязательной, искренней, радовало ее все до невозможности, и на лице это «все до невозможности» очень хорошо отражалось. Поездка в питерские пригороды была даже не столько приятной неожиданностью для Виктории, а чем-то таким понятным, естественным, милым событием. До глубины ее, Викториной, души благостной.

«Девушка» - это, конечно, не то слово, наверное, так как Виктории было уже «хорошо за двадцать» на тот момент, то есть было ей почти что тридцать. А возраст такой – это, когда сил и красоты много, а мозгов, если честно, «как получается», и кому-сколько хватает от него, от всевышнего, так как, по большому счету, распределение интеллекта весьма недоказуемо, непредсказуемо, и дико несправедливо, несмотря на бесконечные «ай-кью» тесты и так далее. К тому же, и невосполнимо оно совершенно, несмотря, опять-таки, на высшее образование, возможные старания педагогов, друзей, родителей, интернет и попытки заглушить человечность у каждого и всякого, почти как в Соединенных Штатах Америки, где, все чаще, все одинаковы, одинаково равны, и чем меньше, тем лучше.

Злые языки, впрочем, замолкли как-то сразу или постепенно, видя ее, Викторину, доброту, открытость, радужность. Замолкли в ее окружении, то есть в радиусе трех километров от нее, и на даче у Василия Александровича, в целом, и в городе, где она жила, то есть и в Петербурге, в частности. Так ее встречали все радостно и искренне, эту Викторию. С распростертыми объятиями, от чистого сердца, на целое лето, или на всю жизнь, и не только у Василия Александровича.

Жена Василия Александровича, как и ее сын, Игорь Васильевич, шестнадцатилетний отпрыск спортивного телосложения, отнеслись к идее Василия Александровича о приглашении Виктории понимающе и исключительно положительно. Принимали Викторию на славу. Вместе смеялись, обедали, ходили на речку, пили коньяк, когда темнело, и за окном было совсем «ни зги». Как мечтается зимой, когда засыпаешь и думаешь о лете, разумеется, удивительном, пахнущем, теплом лете нашего с вами детства.

А потом вдруг Виктория стала замечать, что Василий Александрович все чаще уходит в свою комнату, и совсем ему больше неинтересно с ней, с Викторией, разговаривать даже. А еще она заметила, что Игорь, сын его, наоборот, стал слишком много времени проводить с ней, с Викторией, как назло ходит практически сзади, хвостом или хвостиком, что-то там спрашивать, чем-то там интересоваться.

Раздражало ли это Викторию? Да, ужасно, раздражало, больно ей было до невозможности, хотя винила она себя за это раздражение и за обиду эту, бесконечное число раз, как будто бы совершала она преступление страшное своим этим равнодушием к Игорю, непониманием, и напротив, отчаянием, по поводу внимания Василия Александровича, вернее, полного отсутствия его.

Игорь  ей – про кино и машины, а она отвернется, и думает, как бы скорее на речку уйти, или мимо окон Василия Александровича проскользнуть, взгляд его поймать. Игорь ей про то, как у него в комнате что-то там из школы принесено, и как его друг однажды что-то там тоже из школы – в портфеле, а она – даже заставить себя не может про этого друга послушать, услышать, вникнуть как-то, все только взгляды нервные в сторону дверей бросает.

«Сволочь я, сволочь», - повторяла про себя Виктория, в который раз вспоминая, как познакомилась она с Василием Александровичем, как много он ей рассказывал о писателях, о романах, о далях расчудесных, о юности своей звездной. Как вспомнила, снова чуть не заплакала, не зарыдала. В общем, катастрофа полная получилось какая-то в душе у нее, у Виктории, в духе Тургенева, уж, точно, конечно, когда он за Полиной Виардо-то в Париж поехал, этажом ниже жил, чтобы ненароком хоть голос услышать, хоть звук шагов за рубашкой, ближе к телу, спрятать….

Василий Александрович в этом парне, в Игоре своем, души, кстати, не чаял, а Виктория его, этого Игоря распрекрасного, даже видеть теперь не могла, в ужасе отворачивалась,  когда за завтраком встречала.

- Вика, вы какая-то очень грустная сегодня, - улыбалась Татьяна Васильевна, бросая на Викторию свой лучистый, проникновенный, такой спокойный взгляд. – Вы плохо спали?

- Очень хорошо, Татьяна Васильевна, - бодро отвечала Виктория. – Расчудесно я спала!

«Ты не дура, конечно, но нельзя же слепой такой быть!» - думала Виктория в этот момент в полном отчаянии, чувствуя, как слезы на глаза наворачиваются.

Татьяна Васильевна улыбалась, как мысли ее, Викторины, читала, и предлагала ей, Виктории, снова что-нибудь, опять-таки попробовать – бутерброды какие-то вкусные или кофе. А Василий Александрович спешил в свою комнату, как уже неделю у него получалось, и весьма хорошо при этом себя чувствовал. Поздороваться, улыбнуться, и скорее, к своим баранам, так сказать, дописывать очередной роман. А Игорь? Игорь снова здесь сидел, смотрел на нее, на Викторию, как не бывает, никогда не бывает, звал покататься на велосипеде, оставляя ей надежду на возможность выжить и не повеситься, весьма открытой, и совершенно нереальной.

Поехали. Она - за ним, глядя вперед, видя только его футболку белую, устремив взгляд на нее, на футболку, заставляя себя смотреть, пытаясь вспомнить, что делала утром, и что можно ему рассказать.  Крутила педали, что есть мочи, крутила снова. Педали.

Думала о своей непростой жизни.

Разумеется.

Когда подъехали к речке, чуть не расплакалась. 

«Как объяснить? Ну, как?» - снова и снова вертелось в голове.

Она понимала, что он это так не оставит, что будет что-то требовать, может быть….

Даже придумает, какую-то … и не хотелось предполагать.

- Ты мне…. – начал было Игорь, и она почувствовала, что сейчас разрыдается просто, от тоски и горечи. Взяла себя в руки. Полезла в реку, вода - ледяная, но она поплыла. Далеко от берега. С отчаянием выбрасывая руки вперед. В какой-то момент почувствовала, что ноги сводят судороги. Что есть сил поплыла обратно. Метр за метром. Рывок за рывком. Ощущая, как пресная противная вода забивается в уши, сковывая обручем череп.  

Спаслась, конечно, что говорить.

Он ждал ее на берегу, глядя куда-то вдаль, проводя руками по гладким, почти стальным ногам, воткнутым в песок, как две хорошо обструганные палки. Собрав силы, она вышла из воды. Почти вползла по песчаном берегу на холм, где он сидел. Нагнулась, взяла брошенное полотенце, стала растираться.  Чуть не пропустила его отчаянные взгляды, вовремя отошла.

Смогла. Успела.

Уже пять минут шла по асфальтовой дороге, слыша, как он быстро стучал ботинками за ней, таща за собой велосипед, выплевывая какую-то жвачку, которую, видимо, пытался извлечь из приготовленного мамой завтрака или ланча, теперь обработанного и почти съеденного.

Василий Александрович попросил ее уехать на следующий день, как почувствовал, что тучи сгущаются.

Она не обиделась. Она никогда не могла на него обижаться теперь. Она, когда встретила его, только тогда впервые поняла, что любит, что «это» все совсем иное. По-женски, так легко и точно осознала, что он, и только, вот, он. И его вот так, и - ждала. Мучилась пару дней, а потом просто стала жить с этим ощущением. А еще через пару дней, так тогда и вовсе поняла, как судьба милосердна к ней, поняла, что не пришлось ей кривить душой, мучиться совестью, делать что-то ужасное, претворяться, врать, оправдываться перед всеми, и снова - лгать. Лгать так ужасно.

Ей было больно до ужаса, горько до еще большего ужаса, но она знала теперь, что не совершила, не совершила ничего совершенно, о чем могла бы раскаиваться или жалеть. И даже ей, этой глупой девочке, было от этого легче, совсем невесомо.

Ехала она на поезде домой, в город. Смотрела в окно, и знала, что любит. Первый раз, в свои двадцать, с лишним, лет - любит.

Мальчик мой милый! Папу я полюбила твоего, папу….

Девушку или женщину, пусть молодую и глупую, ведь, очень трудно уговорить, да?  Невозможно, даже совсем, никак нельзя. Можно плакать, обижаться, можно даже избить, рассказать всем об этом, попытаться что-то сделать. А что можешь-то? Любят – просто так. Любят вот так. И часто милый, так часто бывает. Понимаешь? Понимаешь ли ты? Понимаешь? В общем, что говорить, Виктория была девушкой молодой, и, если честно, еще очень, очень не опытной.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка