Проза

Иллюстрация Дмитрий Убыза к рассказу "Русский язык".

Войдя в класс, чтобы провести очередной урок русского языка, Изабелла Матвеевна увидела, что кабинет оформлен необычным образом. Доска была исписана, на стенах висели плакаты.

Большинство учеников сидели на своих местах, но несколько человек разместились вокруг стола учительницы и на нем самом – видимо, с намерением не пустить ее.

Изабелла Матвеевна уже слышала, что десятиклассники сформировали так называемую «группу за освобождение русского языка» – однако не знала, что представляет из себя это объединение и какую деятельность оно ведет.

В целом она привыкла, что ученики старших классов относительно спокойны и разумны, с ними можно разговаривать практически как со взрослыми – и не ожидала серьезных проблем; однако сейчас она была удивлена и встревожена происходящим.

Судя по всему, школьники тщательно подготовились и собирались предъявить какие-то требования.

«Что здесь происходит?» – строго обратилась Изабелла Матвеевна к группе учеников, оккупировавших её стол.

«Мы представляем ваш предмет – русский язык, и будем вести с вами переговоры от его имени, – ответил ей один из участников группы, Бубнов, рассевшийся на столе и болтавший ногами. – Наши требования изложены, написаны, изображены и включены в пространство класса, и мы предлагаем вам ознакомиться с ними».

Изабелла Матвеевна отметила, что заводилами в группе, судя по всему, являлись Бубнов и его приятель Грохотов, который во весь рост встал на столе позади Бубнова, нахмурившись и держа в руках разорванный учебник. Остальные участники собрались вокруг них.

Прежде, чем давать ответ смутьянам, она решила прочитать, что же написано на их плакатах.

На доске красовалась большая, тщательно выведенная надпись:

«Требования группы по освобождению русского языка:

1. Освободить русский язык из грамматической тюрьмы!

2. Освободить русский язык от цепей формы!

3. Освободить русский язык от оков смысла!»

Кроме того, был еще и четвертый пункт, содержащий нечто невразумительное, изображенное неизвестными символами.

На доске были написаны, а на стенах – развешаны лозунги: «Орфография – тюрьма для слов!», «Долой грамматику!», «К черту пунктуацию!», «Кукиш правилам!», «Ошибок не бывает!», «Хватит писать слева направо!», «Надоела форма букв!», «Переделаем алфавит по-своему!», «Желаем изъясняться картинами!», «Будем писать как хотим!» и другие.

Некоторые плакаты на стенах были написаны от имени определенных предметов, букв или знаков. Так, буква ё заявляла, что не хочет больше находиться под ударением, букварь показывал кукиш, твердый знак превращался в утку, буква ф улетала, размахивая своими боковыми частями, как крыльями, запятая ехидно хихикала, из восклицательного и вопросительного знаков получался один, похожий на ящерицу.

Также по классу были разбросаны разодранные учебники; на одном из плакатов черти тащили груду учебников в пекло.

«Что все это означает?» – спросила Изабелла Матвеевна, осмотрев класс.

«Мне кажется, мы объяснили в плакатах достаточно ясно», – ответил Бубнов, видимо, взявшийся говорить за всех.

«Почему вы решили, что русский язык нуждается в ваших поправках? – спросила Изабелла Матвеевна, решив, что стоит попробовать переубедить бунтарей, не разжигая конфликта. – И как вы можете говорить от его имени?»

«Ну, кто-то же должен, – ответил Бубнов. – Язык застыл в статичной форме, его называют живым, но фактически нынешняя неподвижность – это почти смерть. Кому-то нужно реанимировать его, и вот мы решили, что займемся этим делом».

«Но почему вы думаете, что можете это решать? – продолжала расспрашивать Изабелла Матвеевна. – Ведь вас всего несколько человек, а на русском языке говорят сотни миллионов».

«Потому что все остальные пассивны, – объяснил Бубнов. – Вот нам и приходится брать инициативу на себя. Если мы победим, каждый сможет выбирать себе такой русский язык, какой пожелает. Кроме того, нам сейчас вдалбливают определенные правила и рамки, которыми язык якобы должен ограничиваться. Мы с этим не согласны и не видим в этом смысла, вот и протестуем. Будем писать, как хотим!»

«Жаль, что вы не понимаете красоты родного языка и хотите исковеркать его, – мягко и печально заметила Изабелла Матвеевна. – Русский язык подобен фарфоровой вазе, с которой нужно обращаться бережно. Конечно, можно расколошматить ее, а потом склеить из обломков что-нибудь свое – но это будет не более чем грубая, нескладная поделка».

«Как это я не понимаю? – возмутился Бубнов. – Я и есть русский язык».

«И я русский язык», – вступил в разговор Грохотов.

«И я русский язык, и я!» – раздались голоса других участников группы.

«И это тоже русский язык, – сказал Бубнов, указывая рукой на российский флаг, стоящий на столе Изабеллы Матвеевны. – И это, и это, и это».

Он показывал доску, на чернильницу, на парты, пеналы, тетради, ручки, карандаши, на саму Изабеллу Матвеевну – и все называл русским языком.

«Вот вам русский язык!» – неожиданно воскликнул Грохотов, поджег зажигалкой рваный учебник, который держал в руках, и швырнул его в учительницу. Он не попал – да, видимо, специально и не целился – но та была возмущена.

«Ну, знаете, – взволнованно сказала Изабелла Матвеевна, голос которой задрожал. – Это просто хамство! Я надеялась спокойно поговорить с вами, но вы не желаете; придется звать директора».

Когда она вернулась с директором, оказалось, что из класса вышли все ученики, кроме участников «группы за освобождение».

Дверь была заперта и укреплена изнутри придвинутыми к ней шкафами и столами. На ней вывесили плакат: «Забастовка русского языка».

Участники группы заявили, что не покинут класса, пока их требования не будут выполнены.

Договориться с ними не удалось, так что пришлось вызывать МЧС и выламывать дверь.

В дальнейшем ситуация была вынесена на обсуждение педсовета. Он постановил исключить из школы Бубнова и Грохотова, а остальным смутьянам объявить строгий выговор с предупреждением. Кроме того, за порчу школьного имущества был выставлен штраф в 20 тысяч рублей, половину которого обязали выплатить Бубнова и Грохотова, а оставшуюся сумму – других участников.

После этого о «группе за освобождение русского языка» в школе больше не было слышно.