Проза

Вообще-то я опыляю поля. У меня есть личный старенький самолёт, унаследованный от отца – а ему, в свою очередь, он достался от моего деда. Летающая машина-биплан типа кукурузника, модель culo del cielo; на нём я налетал десятки тысяч миль, обследовал все окрестности нашей удалённой провинции, Срединных земель, а также приграничные районы стран-соседей: Левого государства (расположено слева от нас) и Правого государства (оно соответственно справа).

Ну, вы сами знаете, что такое находиться посередине, в приграничье. Бывает, что и контрабандой приходится заниматься, потихонечку. Но, если честно, то я стараюсь этим не злоупотреблять, так как страна у нас справедливая, если поймают – не поздоровится, а оно мне надо?.. В принципе опыление полей и садов – более или менее доходная профессия, тем более что я знаком со всеми фермерами в округе; другое дело, что последние несколько лет мы переживаем засуху, заказы сократились и нет-нет, да и приходится втихомолку подряжаться на работу, о которой не говорят вслух.

Например, мне случается перевозить скот. Прямо в салоне моего самолётика – и то сказать: небольшое стадо, в несколько голов, влезает за милую душу, только засрано потом всё остаётся, и нужно убирать. Ну, что же, такова моя доля… Лететь я вынужден на низкой высоте, иногда чуть ли не по-над землёю. Зато из Левой страны в Правую, без всякого санитарного сертификата, попадают овцы, а из Правой в Левую – коровы. Дело в том, что края наши – и Срединные земли, и Лево-Правые – расположены в пампасах, точнее, там, где пампа и горы встречаются друг с другом; дальше, за хребтами, уже начинается плато Барабама, ну, вы знаете. Здесь, у нас везде полно скота, который пасут гаучо; а ближе к предгорьям, где кончается долина, идут поля кукурузы, овса и – сады, взбирающиеся террасами по склонам. Именно там я и летаю, когда есть заказы, потому что насекомые-вредители никак не хотят оставить местных фермеров в покое. И отец мой здесь летал, и дед. Это наше семейное предприятие – ну, понятно, в ту пору, когда всё цветёт пышным цветом и урожая полно; я не имею в виду нынешние нелёгкие времена, когда приходится подрабатывать перевозкой груза – чтобы выжить.

А дело, с этими коровами-овцами, было так. Сижу я как-то себе в нашем городке среднеземельном – он называется Санта-Лошара, и питейное заведение, в которое я заглянул, соответственно тоже так – салун «Лошара». Так вот. Сижу я, значит, в салуне, потягиваю свою любимую вишнёвицу. Тут, у нас, собственно, и делать-то больше нечего, только вишнёвицу пить. Или сливовицу, или грушовицу, или гуаявицу, или бананад – у слепого Тома всё есть, что ни пожелаешь; но лично мне больше по вкусу вишнёвица – обожаю её!.. Так вот. И подкатывает ко мне, значит, незнакомый хмырь, наверное, из Левой страны. Ну, или из Правой.

«Привет», – говорит.

Я: «Ну, привет!»

«Пить будешь? Я тебе закажу…»

Я смотрю на него – хмырь хмырём, но кожа задубелая, почернела от солнца, весь морщинистый, и руки натружены. Понятное дело, владелец фермы – просто не из наших.

«Давай, – говорю, – по маленькой. За дружбу народов… Только мне вишнёвицы!»

Ну, выпили мы с ним… А что? Я уж и так без дела который день слоняюсь, мой кулодель на приколе. Не грех немного расслабиться. И – глядишь – заказ кой какой перепадёт.

«Ты, это… – говорит он, – если хочешь заработать, то забери моих овец из Левой… Перевезёшь типа через границу, я хорошо заплачу».

«Здрасьте! – отвечаю. Я тогда ещё правильный был, ни о какой контрабанде и слышать не хотел, в нашей стране справедливой. – Тебе, брат, за выпивку спасибо, конечно, но на меня не рассчитывай».

«А чё?..»

«Ну, я в курсе, что там у вас, в Левой творится… Газеты читаю, грамотный. У вас там типа революция, к власти прогрессивный лидер пришёл, и, короче, все предприниматели драпают из страны. Есть нечего, скот распродают. А в Правой стране, наоборот, хунта фашистская, они там всё скупают по дешёвке… Наши-то власти, справедливые, не дружат ни с кем из вас, блокаду Левым объявили, и Правым заодно, если меня поймают на моей развалюхе – всё, считай, капец. Оно мне, брат, надо…»

Выпили мы с ним ещё. По маленькой. Помолчали. Подумали.

Он таким огорчённым выглядит, прямо жалко его.

Что за времена, что за нравы…

«Двадцать национальных монет даю, – наконец произносит он. – Не будь я Бельски!.. Ну, так что?..»

У меня аж дыхание спёрло от такой суммы.

И глаз начал подёргиваться – от волнения…

Но виду я особого не подаю.

И говорю:

«Сорок национальных монет». – Как ни в чём не бывало.

Он и бровью не ведёт…

«Тридцать, – сообщает мне. – И точка. Не будь я Бельски!..»

Короче, мы с ним-таки поладили. Ну, не знаю… Может, меня в тот день чёрт попутал…

 

С тех пор так и повелось. Я – не каждый день, конечно, – вылетал тихими ясными ночами, а бывало, и в обед, если дождь или там что, в Левую страну, через хребет и плато Барабама и приземлялся аккурат на вытянутом, малозаметном с воздуха лугу в предгорье. Там уже меня ждали пастухи с отарой. Мы сооружали нечто вроде пологого деревянного трапа – сходней, и пастухи загоняли блеявших овец и баранов, во главе с козлом, в мой начисто вымытый салон. Сколько влезало. Каждый раз приходилось торговаться по числу голов – ведь салон не безразмерный, мой кулодель много не возьмёт, мне ещё лететь надо по-над горами, хотя они и не бог весть какие высокие. Я и так выжимал из мотора всё что можно, с таким весом летать-то нелегко! Шасси за скалы внизу едва не цепляют…

Рейс длился часа три-четыре – при моей скорости. Приземлялся я по ту сторону границы, точнее, обеих границ. Там, за холмами, уже шла Правая страна, и меня обычно ждали ребята бандитского вида, которые, однако, были вежливыми и аккуратно забирали весь скот. Ну, что поделаешь! – гаучо! Мне потом могли в салон, по договорённости, вместо овец загрузить коров и быков, но это, правда, не каждый раз было. И ещё мне вручали мои тридцать монет.

Вот так всё и было, клянусь, было…

Все эти операции, естественно, координировал тот самый старый труженик, фермер Бельски, с которым мы встретились в салуне, – полностью его, оказывается, звали К. О. Бельски; в дальнейшем я его для краткости величал К. О. Или просто Ко. Мы с ним, кстати сказать, очень хорошо со временем подружились. Хитрый был, зараза!.. Но опытный и умный…

Да, так и было…

Я сам буквально за месяц-другой здорово поправил своё материальное положение…

Прилетал я домой обычно под утро. Усталый, вымотанный. Нагружался, как положено, у слепого Тома, в «Лошаре», пил свою вишнёвицу, и жизнь мне казалась прекрасной. Правда, пришлось чуток поделиться доходами со здешним начальником погранзаставы; он однажды застал меня в салуне в нетрезвом виде и живо выведал у меня подробности авиаперелётов – замаскировался, гад. Я тогда, чуть позднее, протрезвев, чуть в штаны не наложил от страха, ведь наши-то справедливые таких вещей ох, как не любят! Ох!.. Но в конце концов мы с ним договорились. Тихонечко так, по-людски. Единственное, что он меня предупредил по-честному: увижу, мол, твою машину в воздухе над границей – просто собью. Но если будешь тих, как рыба, то меня это не касается. Самое главное, чтобы всё было по чинному. Тихо и незаметно. И чтоб не болтать.

Я, понятное дело, согласился.

Ну, вы сами знаете…

Ведь жить-то надо…

Это жизнь…

 

 

 

 

Начальника погранзаставы арестовали и расстреляли весной. Официально было объявлено, что в отношении него был совершён акт справедливости. Ведь наша страна Срединных земель известна всем как страна справедливая. А это что-то да значит – в наше время.

Я, конечно, сильно переживал в те дни. Опасался, как бы они теперь не пришли за мною. И даже решил просто отказаться от дальнейших нелегальных рейсов, тем более, по слухам, у Левых вообще творилось чёрт знает что, и наши справедливые во всеуслышание заявили, что не приемлют никаких полётов чуждых самолётов над своей территорией. Будут, мол, уничтожаться любые летающие объекты – пусть хоть президент ихний появится в воздухе, справедливым до этого нет дела.

Вы сами знаете, что мой кулодель не так-то просто обнаружить в небе, несмотря на все ухищрения сил ПВО. Но в любом случае я посчитал правильным больше не рисковать. К тому же и Ко в последнее время куда-то запропастился. Ну, а что касается заказов на опыление полей и садов – то они вновь появились, и это здорово; я опять был занят полезной работой, и это отвлекало меня от мрачных мыслей и всяких сомнительных дел.

В самом начале лета, когда молодая поросль покрывает всю землю до самого горизонта и скот нагуливает вес, К. О. Бельски оказался опять в «Лошаре». Он вальяжно расположился у стойки и с довольной физиономией наблюдал за мной, уставшим после рабочего дня и заказывающим у слепого Тома, как всегда, свою законную порцию вишнёвицы.

«Физкульт-привет работникам штурвала! – Торжественным движением Ко поднимает вверх полупустую бутылку. – Наше вам!.. Короче, для тебя есть очередное хорошенькое дельце…»

«Нет, Ко, уволь, – я смотрю на него с улыбкой. – Я подаю в отставку с твоей службы. У меня и так заказов полно на опыление полей, так что мне хватает…»

«И что, – не сдаётся Бельски, – они все платят тебе по тридцать национальных монет?..» – с этими словами он как бы невзначай подвигает ко мне мешочек с серебром, прямо по стойке бара.

Я уставился на этот мешочек и чувствую, как взыграла во мне жаба.

«Ну, если в последний раз… – говорю, сглатывая слюнки. – Ты ведь понимаешь, Ко, моя машина не очень-то приспособлена для перевозки скота, с каждым разом она от такой операции становится всё хуже и хуже…»

«Понимаешь, – охотно соглашается фермер с хитрой ухмылкой и поднимает рюмку. – Давай-ка выпьем за тебя и твои полёты! Удача – это такая вещь, которая не даётся дважды одному придурку в одни руки!..»

Мы пьём, и я чувствую, как благодатное тепло разливается по моей глотке. Я готов – я снова готов идти в бой. И знаю, что проверну всё, как всегда, – тихо и незаметно.

 

Рано-поутру, в полпятого, с рассветом я уже оказался на месте, на том самом лугу, на Левой территории. Приземлился, проехался по траве, заглушил мотор, подождал, пока пропеллеры остановятся… Здесь меня уже ждали – пара пастухов с двумя десятками белоснежных овечек. Я вылез из самолёта, поздоровался. Один из пастухов оказался высоким красивым мужчиной – прямо-таки орёл молодой, мне приятно было с ним иметь дело. Первый раз увидел здесь его… Несмотря на рабочую потрёпанную одежду, что-то во всём его облике чувствовалось благородное.

«Вам не говорили, что вы похожи на…» – замечаю я, пока мы пристраиваем сходни к самолёту.

«А он косит под наших революционеров! – со смехом отвечает его напарник, пока высокий пастух скромно отмалчивается, не переставая заниматься делом. – У нас сейчас, знаете ли, повальная мода среди молодёжи – типа выглядеть так, как левые, одеваться так, как левые, говорить так, как левые…»

«Надеюсь, на самом деле вы – не одни из них?.. – спрашиваю. – Впрочем, меня это, типа, не касается. Ваша страна – вы и делайте в ней, что хотите. Моё дело сторона – так, овец перевезти, что ли…»

«Не боись! – напарник всё наладил и приступает к загону отары в салон. – Мы не левые, мы свои! Нам, брат, знаешь, некогда всякой левой фигнёй заниматься! Нас ещё жёны ждут, и потому – успеть бы вернуться до вечера!..»

Короче, загоняем мы всех овец, я захлопываю дверь и машу через иллюминатор коллеге высокого – напарник остаётся на земле, чтобы сэкономить лишние килограммы, а со стадом в салоне самолёта сидит лишь один высокий и красивый. Я киваю единственному пассажиру и завожу мотор.

«А вы не думаете, что эти справедливые откроют по нам огонь?» – спрашивает меня пастух; кричит громко, через салон, чтобы заглушить рёв рычащего двигателя.

«Пусть попробуют! – кричу я ему в ответ. – Сначала они должны нас засечь, а это, братан, не так-то просто! Мы летим на сверхмалой высоте и очень медленно – для современных самолётов. Аппаратура ПВО просто настроена на другие параметры; вполне возможно, что справедливые нас просто не заметят!»

«Это хорошо-о…» – улыбается начальник стада, но дальше мне уже некогда говорить с ним, и я выруливаю к наиболее удобному месту для взлёта.

«Держите своих овец!» – предупреждаю его напоследок.

И газую.

Довольно длинный разбег, подрагивание фюзеляжа и – груженная машина тяжело отрывается от земли, кренясь, проседая; я кое-как выравниваю её и стараюсь поскорее набрать высоту, потому что совсем близко – горы. Невысокие, но всё же горы.

Овцы в салоне блеют как оглашенные и даже забивают своим испуганным «бе-е-е!» завывание моторов.

Я наконец-то поднимаюсь более или менее прилично над цепью невысоких вершин, делаю разворот и ложусь на курс – по направлению к Правым. Путь, надо сказать, неблизкий, да ещё с таким грузом. Внимание, внимание, внимание – я должен быть весь внимание, чтобы благополучно завершить полёт.

Самолёт надрывно гудит, его мотает из стороны в сторону. Я держу штурвал – и одновременно с тревогой поглядываю на землю, вниз и по сторонам – мало ли чего, вдруг и впрямь там наши справедливые задумали какую-нибудь пакость. Граница-то уже близко, надо быть начеку.

Из салона несётся непрерывное блеяние; и также распространяется запах – шерсти, бараньих какашек и чего-то патриархально сельского; но, надо сказать, я к этому уже привык.

Лечу.

Прямо.

Держу штурвал.

И смотрю, блин, на облака. И на проплывающие подо мною жёлто-зелёные гряды гор, окаймляющих плато Барабама…

 

Но полёт проходит, в общем, вполне благополучно, и я зря волнуюсь – хоть переживания и являются непременным атрибутом моего контрабандистского ремесла. Ещё нет и полудня, а мы уже подлетаем к месту назначения…

Посадка – отлажена. Это дело привычное, давно уже привычное – если говорить про последние мои задания. Я захожу по ветру, кричу в салон, чтобы там все приготовились, и на всякий случай обозреваю с высоты окрестности: мало ли чего. И от правых тоже можно всякого ожидать…

Моторы ревут.

Пропеллеры крутятся.

Самолёт слегка дрожит – а земля приближается, всё ближе, ближе…

Низко, очень низко.

Толчок… Сели!

Ну, слава богу…

Я поворачиваю, уже на земле. Там, передо мною расстилается бескрайная пампа.

Глушу моторы…

Жду, пока полностью остановится вращение винтов…

Гляжу через смотровое стекло, как к моему кулоделю со всех сторон подбегают местные, бандитского вида гаучо… Встречают… Это свои, свои, свои… Как хорошо, как здорово, когда видишь знакомые лица!..

Выгружаюсь.

Точнее, наблюдаю, как выгоняют наружу мой овечий груз, и как гаучо радостно встречают сопровождающего пастуха – высокого, красивого. Он оглядывается и замечает меня; поднимает приветливо руку, машет. Мол, пока! Пока!..

Я машу ему в ответ, напоследок.

Мне теперь хорошо и спокойно на душе.

Ведь это был мой последний незаконный полёт.

И к тому же в кармане позвякивает тридцатник – тридцать огромных прелестных новеньких национальных монет, блестящих на солнце кружочков, в которых отражается небо…

Мне приятно. Мне радостно.

Мне классно.

Пора, блин, всё сдав, как надо, возвращаться домой…

И я прощаюсь со всеми и забираюсь к себе в кабину. Ещё я доволен тем, что сегодня мне не придётся закидывать к Левым коров. Сегодня я – свободен.

Это здорово!

Я – отрываюсь от земли и плавно, будучи совсем лёгким, как пёрышко, взлетаю к небесам.

Домой! Домой! Домой!..

Я, глядя на компас, разворачиваю машину носом в сторону своих Срединных земель…

Эх, сейчас бы не помешала бутылочка вишнёвицы…

 

Прилетел я обратно вскоре после обеда. Легко мне было на этот раз – и на душе спокойно, и машина шла как надо, без единого сбоя.

Сел в Лошаре, на окраине городка. Там у нас устроен крошечный аэропорт, который, по правде сказать, выглядит как сонная муха. Ну, ещё бы – гражданские рейсы бывают раз в неделю, и лишь грузовые летают чаще – разумеется, только в глубь страны. Мы вообще расположены на отшибе, в самом глухом конце страны, и если бы не краски полей и садов да не голубое, милое сердцу небо, здесь вообще совершенно нечего было бы делать.

Так думал я, вылезая из своего кулоделя и направляясь в сторону дома, где, увы, никто не ждёт меня с чашкой чёрного ароматного дымящегося кофе, как некоторых иных моих авиационных коллег… Я, увы, уже много лет живу один – с тех пор, как моя благоверная сбежала из нашей глухомани в столицу. Я слышал, что она там со временем вполне неплохо устроилась. А я – я так и остался прозябать один, вместе со своим крылатым наследством, доставшимся мне от предков…

По пути домой я, конечно же, заглядываю в салун «Лошара». Это уже традиция такая, что поделаешь, – выпить рюмочку-другую после прилёта, отметить возвращение на землю.

Я, конечно, сегодня особо осторожен – справедливые ведь не дремлют. Если хоть кто-то прознает про мой сегодняшний рейс, то мне несдобровать. Хорошо, хоть начальник погранзаставы, которого «осправедливили», не успел ничего рассказать о наших с ним контактах…

Аккуратно заглядываю к слепому Тому – на всякий случай. Заглядываю с улицы, через окно. Нет, внутри всё чисто. Никого из посторонних. Разве что группа младшеклассников с рюкзачками за плечами; это пионеры, приехавшие на экскурсию в горы, оно понятно. Они нередко к нам, в Лошару приезжают. С пионервожатым. Наверное, единственные туристы, которые не обделяют вниманием наш убогий городок… Вон их автобус стоит – на обшарпанной автобусной станции. Весь в пыли, рыжей пыли местных дорог – или того, что называется в наших местах дорогами.

А так – всё спокойно.

Ага.

Умиротворённый, я вхожу в салун к слепому Тому…

Прохожу к стойке.

Залезаю на высокий стул.

Лениво оглядываюсь. Пионеры-малыши потягивают безалкогольный бананад.

И даже их старший – весёлый дядька с пионерским галстуком – не пьёт ничего крепче кофе.

Я заказываю вишнёвицу.

Дети галдят.

В салуне – никого из знакомых.

Скучно…

Но хорошо, что я наконец дома…

Эх… Устал…

Хорошо…

«Встать! – внезапно раздаётся над голосом жуткий и твёрдый командный голос. – Руки на стол! Живо! ЖИВО!!!»

Я вздрагиваю – и беспомощно оглядываюсь. На меня в упор наставлено дуло пистолета-пушки 90-го калибра. Его сжимает в каменной руке пионервожатый. А детки – детки повскакали с мест и с моментальной скоростью вынули из своих рюкзачков боевые автоматы. Все повернулись к моей персоне. Нацелились – прямо мне в голову. Держат на мушке. И больше не галдят. А смотрят на меня железными взглядами, немигающими глазами. Чувствуется, что ни у одного из них не дрогнет рука, если придётся выстрелить.

Я автоматически кладу обе ладони на стойку бара… По спине пробегает холодок. Группа захвата молчит. В то время как её старший – липовый пионервожатый – надевает мне на запястья наручники… Ловко. Споро. Безнадёжно.

Детские руки – маленькой девочки с хмурым взглядом – быстро ощупывают меня и извлекают из кармана мешочек с тридцатью национальными монетами.

Школьники дулами автоматов заставляют меня встать и довольно бесцеремонно подталкивают к выходу из салуна. Я в последний момент оглядываюсь – и замечаю виноватое выражение лица слепого Тома. Он стоит за стойкой, какой-то весь потерянный и жалкий… Я не сержусь на него. Хотя мне и некогда сердиться.

Нужно думать о своём – о новом теперь для меня своём…

Ко входу в салун «Лошара» подруливает жёлтый и весёлый школьный автобус…