Проза

Дворец.

Ночь.

Пышные силуэты дворцовых башен, зазубристых стен; прожекторы выхватывают из темноты тот, или иной таинственный контур.

В недрах дворца, за тысячей переходов, лестниц, за бесчисленными анфиладами, в небольшой комнате, на жесткой койке, сидит, страдая от бессонницы, тиран.

На столе перед ним – вино в графине, фрукты в затейливой вазе, холодное, на большие ломти порезанное мясо.

Тиран наливает вина, отхлёбывает его, жуёт мясо.

Потом говорит – тихо, но уверенно: А они и не заслуживают царства Божьего на земле…

Улыбка по лицу его ползёт криво и траурно.

 

Небольшая, пёстрая толпа возле помоста.

Помост сколочен грубо, броско.

На нём – в чёрной форме – некто рослый, кричащий:

-Мы возьмём всё в свои руки! Не верьте нынешним вождям! Кто лучше вас знает, как вы живёте? Не верьте церковникам – что там, за смертью, не знает никто! Жизнь дана, чтобы жить здесь, и только.

Человек захлёбывается речью. Толпа колышется, волнуясь.

-Другой жизни у вас не будет! Да вы и сами понимаете это! И надо жить, жить – по-настоящему, сытно и ладно, в крепких домах, на худой конец – в просторных квартирах. А толстосумы поганые и политики лживые – не дадут вам этого, никогда не дадут.

Кажется, сильнее кричать невозможно, но человеку удаётся:

-А я из массы, я такой же, как вы! Я знаю жизнь! Я воевал!

Он замирает на мгновенье, и выбрасывает словесный козырь –

-Голосуйте за меня, и я не подведу вас!

Публика хлопает, но  не очень бурно; вяловато растекаются ручейки уходящих людей.

Человек спускается с помоста, соратники окружают его. Шуршат бумаги.

Слышны голоса –

-Мало, мало опять пришло народа. Что тут делать? Пролетим на выборах, как пить-дать.

Человек-замухрышка – невысокий, с головой, напоминающей по форме баклажан, одетый в запылённую военную форму – подходит к соратникам.

-Мне бы Брукса, - говорит он, будто волнуясь.

Брукс – выступавший партийный лидер – поворачивает к нему голову:

-Вы меня не узнаёте?

-Да нет, узнаю, конечно. Просто робею…

-О, не стоит, я такой же…

-Именно поэтому, - неожиданно прерывает его человек, - я и обратился к вам. Мне так близки ваши идеи!

-Кто вы, друг мой?

-Человек. Обычный человек. Из бедной семьи. Воевал. Немножко учился богословию, потом рисованью. Сейчас зарабатываю на жизнь, продавая акварельки.

-Что ж, достойная биография – для борьбы.

-Я и хотел, - говорит человечек… - Я хотел стать одним из вас. Иногда я говорю речи, мысленно обращаясь к народу, говорю в своей квартирке, и мне кажется, у меня получается. Я подумал, а может, дадите мне возможность…

-А что? – Брукс смотрит на соратников. – Может, в этом что-то есть. Завтра – давай, а? – переходит он на ты.

-Давай, великий Брукс! Я дерзну… и – будь что будет.

 

Эстрада на площади – маленькой, аккуратной, замощённой брусчаткой.

На эстраде – вчерашний человечек.

За ним – ряд соратников, в центре сидит Брукс.

Человечек, оказавшись на эстраде, преображается – он кажется выше ростом, и не видно, какой забавной формы у него голова.

Он начинает тихо, но голос мерно набирает силу, в него вливается пресловутый металл:

-Я воевал. Я был ранен. Я – такой же, как вы, живущий в нищей комнате, зарабатывающий на жизнь продажей акварелек с видами городов. Я – и вот он металл, - я пришёл в партию Брукса, чтобы быть полезным Родине, чтобы служить вам. Поодиночке мы никто, вместе – сила. Только Брукс – с его чистым сердцем и кристальной душой – поможет нам. Только он. Я сделал свой выбор. Сделайте  и вы – единственно правильный, честный выбор.

Новые и новые люди подходят к толпе на площади.

Слышны тихие голоса –

-Кто это?

-Новый какой-то…

-Яркий, смотри.

-Да уж куда ярче.

-И впрямь голосовать надо за Брукса.

-А то…

 

Митинг закончен. Люди разошлись. Брукс и соратники около эстрады.

Брукс обнимает нового члена партии.

Он трясёт ему руку.

-Дорогой, - говорит он, - дорогой, а ведь мы даже не познакомились толком…

-О, какая ерунда, - отвечает новый. – Моё имя Теран, но не имя своё пришёл прославить, а вершить работу справедливости.

-Вот-вот, - восклицает Брукс, - истинные слова. Познакомься с моими ближайшими товарищами – Мером и Билем.

Биль – худой, бледный  и жизнерадостный, и кругленький Мер – жмут ему руки…

 

Тиран во дворце – в той комнате дворца, где чувствует себя защищённым ото всего мира.

Он снова пьёт вино, ест кусочки груши, отрезая их ножом.

Он улыбается, отложив и фрукт и нож.

Он улыбается – криво, конечно – в пустоту.

-Старина Брукс! Доверчивый дурачок… Он и впрямь думал, что меня сильно интересуют эти голодранцы… Но, кроме его партийки, не было другого пути, не было…

 

Человечек с головой, формой похожей на баклажан, продаёт на улице пейзажики. У человечка усталый вид.

Пейзажики ученически банальны, мало кто их покупает, люди идут мимо, не замечая человечка.

Класс в семинарии. Ученики в чёрных одеждах сидят ровно, руки сложены на партах. Досиня выбритый, с ассиметричным лицом священник, говорит строго, как судья, оглашающий приговор.

-Все вы ничтожны. Все вы столь ничтожны, что не достойны изучать Слово Божье. И я жалею, что вы таковы. Но я вынужден…

Один из учеников – с головой, похожей на баклажан, - кривит рот…

Трибуна.

Человек – в котором и не угадать того – робкого, квёлого – кричит, захлёбываясь словами:

-Мы поведём вас к сияющим вершинам побед, и могучей радости бытового процветанья. Верьте нам – и всё будет больше, чем хорошо.

Толпа внизу, ликующая толпа.

Красные толстые лица лавочников.

Расплывшиеся физиономии их матрон.

Кулуары зала – большого, куда входят и выходят люди, много людей.

Они опускают бюллетени в урны, делая в них пометки.

-Дорогой, Теран, - говорит Брукс, пожимая ему руку. – Кажется, всё идёт, как надо.

-Иначе и не могло быть, мой Брукс, - отвечает Теран. Голова его не кажется похожей на баклажан. – Мы сделаем своё дело.

Кабинет в готическом стиле. Сияющий Брукс сидит за столом под собственным портретом.

-Мы победили, мой друг, - говорит  Терану, расположившемуся на стуле, напротив. – Мы победили. Во многом – благодаря твоим речам.

Теран улыбается – уже не робко: уверенно.

-Иначе и быть не могло, мой Брукс, - отвечает он. – Но тут же, серьёзнее лицом, добавляет. – Но меня беспокоит одна проблемы. Не знаю, как сказать.

-Говори, говори, дорогой Теран. От тебя я не жду ничего ложного.

-Мер, дорогой Брукс, Мер…

-А что с ним?

-Как ни странно, он потерял чувство Меры. Он берёт деньги, берёт дорогие подарки. Он привыкает к роскоши, мой Брукс. Надо бы повлиять на него, повлиять.

Брукс щурится недовольно.

Богатый особняк.

Зала, отделанная янтарём и малахитом – вся она переливается, сверкает.

В центре залы Мер в бархатном халате и Теран во френче.

Теран говорит тихо:

-Мер, меня беспокоит Брукс.

-Что такое? – недоумевает Мер.

-Кажется, он отступает от наших идеалов, и дело народа для него становится ничем рядом с удовлетворением  личного тщеславья.

-Что ты, что ты, Теран…

-Это, разумеется, между нами, Мер. Но – тут надо решать что-то, решать…

Полуподвальное помещенье, освещённое факелами.

Икс – рослый и крепкий – сидит за столом. Выражение лица – грубое, жёсткое, даже злое.

Теран напротив него – явно, чувствует себя уверенно, явно встречаются не первый раз, и работа подготовительная проделана.

-Ты ручаешься? – спрашивает Икс.

-Всё пройдёт – комар носа не подточит. Главное – одновременность. Боевики твои готовы?

-Они всегда готовы, - отвечает Икс. – Но ты гарантируешь мне кресло министра?

-Естественно, кто лучше тебя справится с обороной?

 

Вспышки огней, мешанина факелов.

Люди в чёрных костюмах в особняке Мера преследуют его, верещащего, бегущего в распахнувшемся бархатном халате.

-Ох-ох-ох, - стонет он, схваченный, и, захлёбывается криком от ударов многих ножей.

-Готов, - констатирует старший, прикладывая пальцы к шее Мера.

Квартира Брукса – аскетичная, без излишков.

Стук в дверь.

Бледный со сна Брукс открывает.

Сухой хлопок выстрела, Брукс падает в коридоре.

Икс, убедившись, что он мёртв, уходит.

Биль, выбредающий из ночного кабачка.

Машина, резко тормозящая около него.

Полупьяный Биль плюхается в неё, и удавка обрывает его жизнь.

Теран и Икс в том же полуподвале.

-Всё? – спрашивает Теран.

-Всё, - отвечает Икс.

Кафедра большого, многоярусного зала. Теран на ней. Одет в тот же френч, а вовсе не в чёрную партийную форму.

-Друзья, - голос Терана звучит мощно. – Случилось страшное. Нынешней ночью группы неизвестных расправились с доблестным руководством нашей народной партии. Великий Брукс убит. Мои соратники – Мер и Биль – погибли. В этих условиях я вынужден возглавить партию.

Аплодисменты сотрясают зал.

Теран поднимает руку.

-Не надо, друзья. У нас траур. Похороны будут пышными. Мы никогда не забудем героев. И кровь их будет отомщена.

Публика хлопает.

Слышны крики –

-Да здравствует Теран! Великий вождь Теран!

Он спускается с кафедры, пересекает холл, садится в автомобиль, где его ждёт Икс.

-Ну как? – спрашивает он.

-Всё отлично. Как я тебе и говорил – публика проглотит эти смерти. Твои ребята готовы?

-Они готовы всегда.

-Нужно расширить набор в наши ряды. Тренировочные базы?

-Они способны вместить тысячи тысяч.

-Молодые люди?

-Просто рвутся к нам.

-Отлично. Едем.

Автомобиль трогается.

 

Пёстрое нутро ресторанчика. Шумно, многолюдно.

На стенах – портреты Терана.

Люди пьют, галдят, курят.

Слышны реплики:

-Он забрал власть…

-И что? Ты назовёшь кого-нибудь достойней?

-Не знаю, не знаю… Но если власть в одних руках…

-Всё зависит от рук.

Некто пьяный вздымается горой и вопит на весь ресторанчик:

-Выпьем за нашего вождя! За родного нашего Терана!

Аплодисменты.

Кружки стукают друг о друга.

Люди пьют.

Лица их блестят разгорячённо.

-Не знаю, не знаю, - говорит подвыпивший недостаточно тихо, - в одних руках…

Парни в чёрной форме, сидевшие в углу, подходят к нему.

-А ну-ка давай с нами.

-Чего вы, чего, - пробует сопротивляться человек.

Его выводят под руки.

-В районный аппарат его? – говорит один из парней.

-Зачем? – возражает другой. – Сами кончим.

Они влекут человека в проулок.

Они бьют его – жутко, страшно.

Один из них выхватывает нож, и несколько раз всаживает в человека, повторяя: -За Терана! За Терана! За Терана!

 

Комната во дворце тирана.

Вино, фрукты, мясо на столе.

Тиран говорит сам себе:

-Мне легко было превратиться в тирана. Просто поменять одну букву в имени, и – утратить его, стать символом. А им и нужен символ. А царства Божьего не заслуживают они.

 

Класс в семинарии. Смирно сидящие ученики в чёрных длинных одеждах. Белизна стена. Синеватые окна тускло отсвечивают.

-Вы не достойны, - так же строго, даже  зло, говорит священник, - даже произносить слово – Бог. Вы не достойны. И мне противно учить вас – тупых, ленивых…

С заднего ряда встаёт молодой человек с головой, формой напоминающей баклажан.

-А Бога нет, - говорит он – почти также зло, как священник.

-Что? – восклицает тот – даже несколько растерянно.

-Что слышал, - скалясь, отвечает молодой человек. – Никакого Бога нет. Всё это байки. И даже хуже – ложь.

Лицо священника багровеет.

Он идёт к ученику – быстро-быстро, насколько позволяет сутана; он хватает его – тот не сопротивляется - за шиворот, тащит по коридору, втаскивает в кабинет ректора, и толкает сильно, надеясь, что ученик упадёт на колени. Тот не падает.

-Вот, - говорит священник. – Я не решусь повторить, что изрёк сей гнус.

Ректор за столом, заваленным бумагами – стар, лыс, одутловат. Мутные глаза поднимает на ученика.

-И что ты сказал?

-Что Бога нет, - отвечает тот, пожимая плечами…

Стены семинарии – высокие, белые. Ворота распахиваются – даже, кажется, гневно.

Из них выталкивают молодого человека с узелком. Он оборачивается, зло глядит на ненавистное зданье, и спускается в город, сияющий на солнце черепицей крыш.

 

Город – старый, готический, огромный; город, растущий, включающий в себе элементы многих стилей – вздымаются небоскрёбы, мелькают зазубренные стены кремля, машины катятся, много машин, и везде – на стенах домов, и на специальных установках над ними, над входами в церкви и на фронтонах старинных зданий – портреты тирана. Большие и огромные, они вездесущи и обязательны, и люди заходят в храмы, не крестясь, но снимая шапки, и глядя в лицо отца проникновенно.

С трибуны некто худой, аскетичный вещает уверенно –

-Что Бога нет – можно считать доказанным. Но – мы не можем – так уж мы устроены биологически – без Высшего. Наш бог – наш Тиран. Все церкви посвящены ему. В них мы читаем его биографию и поклоняемся его героическому прошлому. Мы осмысливаем его великолепное настоящее, ведущее нас от победы к победе.

Аплодисменты.

Лектор сходит с трибуны.

 

Во дворце тирана.

Тиран за круглым небольшим столом обедает, запивая мясо вином.

-Отменное, - говорит он, прихлёбывая. – В годы моей юности не было такого.

Перед ним стоит бывший священник, ныне лектор, выбритый также, до синевы.

-Что ж, - говорит тиран, - ты славно потрудился. Да-да. Я даже не буду вспоминать, как ты меня выбросил из семинарии – за шкирку, как нищего.

Он замолкает, и лицо лектора становится ещё бледнее.

-А может быть, вспомню. Никто не знает – кто и чего заслуживает.

-Вы  знаете, - лепечет бывший священник, - вы знаете всё.

Тиран делает глоток вина.

-Ладно. – Итожит он. – Теперь от тебя больше прока – как когда-то вреда. Готовь достойную смену. Читай свои лекции. Кажется, они по нраву народу.

Он машет рукой, и лектор исчезает.

 

 

Ночь.

Дворец.

-И чего же они достойны? – спрашивает сам себя тиран, и глаза его вспыхивают.

-Ни один, кстати, - произносит он задумчиво,- не лёг костьми за веру, не отдал жизнь. Все перекрасились. Иные, правда, в эмиграцию дёрнули. Но самых крикливых я и там достал. А в семинарии теперь – музей мужества. Моего, конечно. Ибо – ничего другого они не достойны.

Рабочие заносят в семинарию предметы – длинные и продолговатые – кровать, тумбу, шкаф. Во дворе один человек в чёрном – но это партийная форма, а не сутана – говорит другому, одетому так же – Комната нашего вождя будет воссоздана точно. В этой комнате ему приходили в голову гениальные мысли. Вы понимаете, что нарушить хоть что-то из той обстановки – равнозначно кощунству.

-О да, - отвечает второй.

Рабочие несут полотна, на которых изображён тиран.

 

Он выступает с трибуны.

Зал огромен.

ОН – про него говорят теперь с придыханием, обозначая закатываньем глаз его недостижимое величье.

И вот говорит Он:

-Жизнь, как известно, даётся один раз. И этот факт неоспорим. Но именно из него вытекает необходимость жить хорошо. А жить хорошо – значит жить сытно. Сытость, сытость и сытость – вот наш девиз. Сытость плюс комфорт обеспечат нам материальное процветание на тысячу лет вперёд. Всё, что против сытости – долой.

Зал скандирует – Долой, долой, долой!

-Успехи нашего животноводства и земледелия, а также торговли велики. Но они растут. Они будут расти, поддерживая нашу сытость. Герои труда – и герои еды – другие герои нам не нужны.

Аплодисменты.

 

В застенке на каменном полу окровавленный Икс. За столом – писарь с лисьей мордочкой.

Здоровенный палач бьёт Икса ногой в живот.

Икс стонет.

Дверь с железным скрипом отворяется, входит тиран.

-Теран, - обращается к нему Икс моляще, - ты что забыл, что это я помог тебе…

-Терана никакого больше нет, - говорит тиран. – И даже кощунственно думать, что ты чем-то мог помочь мне.

И – обращаясь к писарю – спрашивает – Он сознался?

-Нет ещё, - подобострастно отвечает писарь. – Но сознается. Дело времени.

-Не надо. Уже одно то, что он мог помыслить, будто помог мне, достаточная улика. Уничтожьте его.

Икс стонет. Дверь захлопывается за тираном.

 

На эстраде – полнокровный бритый конферансье. Фрак сидит на нём великолепно.

-Итак, - провозглашает жизнелюб, - мы открываем наш замечательный конкурс обжор.

Аплодисменты

Конферансье ныряет в боковой проход, бархатный занавес раздвигается.

Огромный стол, на нём – горы снеди и кувшины с вином.

Два толстяка, встав с кресел, раскланиваются.

Садятся вновь, и каждый берёт по гусиной ножке.

По залу ползёт шорох:

-Правый потолще будет. Победит, небось.

-Не, левый вместительней.

-Разве можно столько съесть?

-Можно!

Толстяки едят.

Курятина, гусятина, баранина.

Шумные глотки вина.

Варёные яйца, караваи.

Масло сыр.

Опять – курятина, гусятина, вино.

Аплодисменты.

 

Длинные составы – составы серые, бесконечные, целиком въезжающие в огромные, псевдо-вокзальные пространства.

Составы страшные, - когда они отходят с вокзальных задворок, простоволосые женщины бегут рядом, заламывая руки, и люди в чёрных формах отгоняют их.

Составы идут и идут, они въезжают в огромные пространства лагерей, останавливаются, и вытряхивают живой человеческий мусор – по классификации крупнейшего философа страны.

Солдаты, многочисленные солдаты охраны.

Они сбивают этот мусор в ряды, и гонят  к огромным, мрачным, с крохотными окошками домам – гонят навсегда, ибо срок теперь один – пожизненный.

 

Правый толстяк с состязания обжор багровеет лицом, хрипит, куриная косточка застывает у него в руке.

Толстяк падает лицом в миску с салатом.

Его противник вскакивает, кричит счастливо – Я победил!

Аплодисменты.

Занавес закрывает сцену.

Выходит жизнерадостный конферансье.

-Итак, - возглашает он лучезарно. – Победил Бигль. Тит оказался слабее. Он умер. Но – попрошу заметить, сограждане – он умер абсолютно счастливым. Ибо величайшая власть в мире – власть нашего родного тирана – позволила ему есть вволю. Никто не виноват, что он оказался слабым в этом величайшем удовольствии – еде.

Аплодисменты.

 

Маленькое кафе в уютном проулке.

Двери открывают люди в форме.

Они быстро обходят кафе, всё тщательно обозревая, и присутствующие понимают, что произойдёт сейчас.

И действительно – входит Он.

Они – все присутствующие встают, лучась счастьем.

Он делает мановение рукой, и все садятся.

Официант – белый, как позёмка и такой же струистый, - изгибаясь, спешит с подносом, на котором стоит бокал вина и лежит груша на блюдечке.

Тиран садится в специальную нишу, к окну.

Напротив него – статный красавец – начальник охраны. Он стоит, смотрит почтительно.

-Садись, Грив, - говорит тиран.

Тот садится, но держится строго, осанисто.

Тиран медленно режет грушу, ест её, запивая вином.

-Знаешь, Грив, - говорит он, - в те годы, когда я жил, продавая акварельки, это кафе было единственным местом, доступным мне. И два раза в неделю я заходил сюда – выпить вина и закусить его грушей.

Он вдыхает аромат сочного плода.

-Люблю груши, - добавляет он, отрезая ещё кусочек и запивая его…

Лицо Грива выражает подобострастие.

 

Небольшая комната в одном из стандартных домов.

-Мы должны действовать, как зилоты!

В комнате накурено, и лица присутствующих возбуждены, а глаза блестят.

Все люди, собравшиеся здесь молоды, длинноволосы.

Речи их – взрывные, но динамит сей условен, и…кому он страшен?

-Мы должны освободить страну… Зилоты будут нам примером.

Не устрашимся – как они – дурного Рима чёрной власти тирана.

Выведем нашу страну к рубежам света.

Сигаретный дым витает слоисто.

-Да! Да! Да! – слышны страстные голоса.

Дверь распахивается от мощного удара, щеколда отлетает в сторону.

Группа солдат, не произнося ни слова, быстро и точно скручивает молодых людей.

Из-за двери слышно – хотя источник звука не ясен:

-Даже мысли подобные будут тотчас делаться известными. А до действий и вовсе не дойдёт. И не надейтесь на публичные казни. Они, как известно, у нас отменены. Пожизненное всем – без суда. Вина очевидна.

Ни слова не произносящие солдаты выводят молодых людей.

Ночь.

Дворец.

Тиран глядит на грушу.

Откладывает её, произнося –

-Хватит пожалуй. Даже любимые фрукты – и те надоедают. Что уж о другом. Впрочем, нет: власть не надоедает никогда.

Он зевает.

-Был бы ты, - говорит тиран в потолок, ибо окон в помещении нет, - я б спросил: ну и как тебе моё царство на земле? А лучшего они не заслуживают. Сытость, сытость и комфорт, и никакой войны – и ты – их бог. А тебя, – он вновь глядит в потолок, - мы давно отменили.

Тиран зевает и ложится на узкую койку.

Из потолка начинает сочиться красно-бурая жидкость.

Капли падают на лицо тирану, блестят чёрным, переливаются.

Он вскакивает, недоумевая:

-Что такое? Канализацию прорвало?

Крупный кусок штукатурки падает с потолка, бьёт тирана по голове.

Вот он – такой же маленький, как когда-то, с головою, формой напоминающей баклажан – простёрт на полу.

И капает с потолка, капает буро-красная, отливающая чёрным субстанция, пока он весь не оказывается под нею – чтобы уже не встать никогда.