Проза

И поменялся день с ночью, и перепутались сны с явью.

Но всё-таки зачем-то надо пробуждаться по утрам, выпуская себя  в определенность дня, с открытым забралом приветливости и покорности, не радуя недругов воплями, не огорчая соседей по палате чрезмерным присутствием. Я как бы здесь, но я за стеной своего организма, меня как бы нет, мне не с кем даже перестукиваться, я в одиночной камере, за пределами которой тюрьмы нет. Тюрьма во мне.

И снова заливаться чаем для своевременной бодрости, для уместной сонливости закидываться таблетками. Мерным морганием перемежать всполохи света с непременными безднами тьмы. От укола к уколу, от сна ко сну, и так до бесконечности, и так до конца.

Как увлекательно – ничего не делать. Как познавательно – ничего не знать.

Всё, что хочется – притушить свет дня. Всё, что можется – подсветить ночь фонариком.

Чтение в темноте убивает зрение. Бдение в темноте обостряет видение. Увиделось или привиделось – вот в чем вопрос. Как поверить глазам, четко понимая, что их механизм не исправен?

Лежание на кровати – загадочный квест. Как не продвинуться ни на шаг, как не найти искомое, не открыть, не войти, не догнать. Как увлекательно ничего не делать. Как знаменательно ничего не достичь.

Полусумрак в комнате, зарешеченное окно, сквозь квадраты которого проступает то чернота, то сияние того мира, где люди ходят, лузгают семечки, будничными матюками одаряют друг друга. Я считаю крохотные квадраты света. Я взываю к крохотным квадратам света. Одарите меня вниманием – рвется крик слабым хрипом сквозь узкую щель губ, мне хочется встать, но тяжелое чужеродное тело вдавило меня в кровать. Тело нарастает изо дня в день, вздымается чужеродной плотью, невнятная боль которой отдается в мозгу. Эта боль живет во мне и снаружи, она внедрилась в пределы меня, она ненавязчива и монотонна, как гудение проводов в больнице. Это не боль вовсе, это серо-белый фон, на котором существую я от завтрака до обеда, от укола до укола, от посещения врача до передачи медперсоналом кефира и конфет от родителей.

2.

-Как ты себя чувствуешь, Михаил? – спрашивает меня врач. Она толстая, седая и энергичная, из рук ей выползают кроваво-красные когти, а нос крючком выпадает из дряблых щёк.

- Нормально – отвечаю я, чувствуя, что слова выскакивают из меня, как шарики из пейнтбольного маркера, серыми кляксами втемяшиваясь в густое затхлое пространство – только дерьма много кругом.

- Дерьма? Ты о чем?

- У меня койка напротив туалета, а дверей в туалет нет.

- Это психолого-неврологический диспанер, не санаторий увы. Правила такие, что уж поделаешь. Тебя это сильно беспокоит?

- А вам бы понравилось, если подле вас постоянно кто-нибудь испражнялся? Я и не предполагал ранее, что может быть столько вариаций.

- Но это же не причина так нервничать?

- А какую причину вы считаете достойной для того, чтобы нервничать?

- Здесь вопросы задаю я. Это тебя сильно нервирует?

- Сильно.

- Ты не сможешь пойти домой, если будешь так нервничать. Главная цель лечения – сделать тебя спокойным.

- Я буду меньше нервничать, если моя койка будет подальше от сортира.

- Но тебе надо научиться принимать правила жизни и сохранять ясность духа при любых обстоятельствах. Ты не можешь выбирать условия существования, но свою реакцию контролировать можешь.

- Ясно. Где-то я это уже слышал. То есть вы выпишите меня тогда, когда я смогу спокойно существовать рядом с чужим дерьмом – кушать с аппетитом и радоваться слабому запаху освежителя воздуха посреди всеобщего зловония?

- Примерно так.

- Хорошо. Но я заказал родичам освежитель, мне не передали его.

- Не положено. Освежителем воздуха ты можешь повредить себе или окружающим. Ты даже не представляешь себе, какая это отрава.

- Зато дерьмо безвредно, да? Жизнь с ним невыносима, но и смерть от него не грозит.

- Ты начинаешь что-то понимать. Есть вещи неприятные, но безвредные. Ну, есть и есть. Побочный продукт существования. Здесь не о чем огорчаться.

- Но почему нельзя поставить дверь, если оно безвредно.

- Оно-то да, безвредно. Но вы же нет, мало ли что удумаете. Ты не можешь существовать за закрытыми дверями, пока не научишься контролировать свои эмоции. Закрытую дверь надо заслужить, нужно ещё доказать свою благонадежность.

                                                                             3.

Я рисую, это спасает меня от созерцания мира вокруг меня. Я рисую рушащиеся стены, они живописными руинами застывают на листе, они навеки застыли во времени. Я рисую других пациентов, переводя их из категории унылой данности в категорию фантастической ирреальности. Я не знаю, какие они на самом деле, но я знаю, что они уже умерли в моих рисунках, так и не начав жить той жизнью, которую я придумал для них. В помещении остались их бледные двойники, сидящие, стоящие, лежащие в причудливых позах там и тут, конченные психи, среди которых я не выделяюсь ничем, разве что беспокойным движением руки, сжимающей карандаш. Мои рисунки – компромат. При очередном обходе врач будет внимательно рассматривать их.

- Почему ты пользуешься только белым, черным и красным цветом – в очередной раз спросит она.

- Все остальные кажутся мне фальшивыми, розовый, фиолетовый голубой. Есть рождение и смерть, наслаждение и боль – кровавыми вспышками на черно-белом фоне. Всё остальное – пустое, всё остальное – финтифлюшки, отвлекающие от сути.

- Кроме фатальных событий существуют маленькие каждодневные обязанности – чистка зубов, пожелания доброго утра соседям, стирка вещей, уборка помещения, перелистывание учебников. Кстати, ты неряшливо одет – тебе не кажется, что пора поменять футболку?

- Это не моя футболка, мои вещи вы отобрали на входе. Зачем мне менять не моё на другое не моё.

- Чтобы не вонять пОтом. Это элементарное проявление уважения к людям.

- Я не уважаю людей. Вы же не уважаете меня, поместив мою кровать напротив сортира. Почему я должен уважать вас и не вонять пОтом в палате, где всё пропахдо говном? Когда вы отдадите мне мои вещи?

-Твои вещи слишком кричат о тебе. К чему вырисовывать на своих шмотках весь свой внутренний сумбур, к чему превращать свои штаны в полотно для исповеди или проповеди? Одежда дана, чтобы скрывать, а не обнажать.

- На трусах нарисовать член, на футболке – сердце, плавно и извилисто перетекающее в кишки, на бумаге – мир, истекающий кетчупом. Вместо сущностей – имитации, вместо людей – фотографии. Нарисовать жизнь, превратив его в мультик, а себя в мультяшного персонажа. Просто мультик, захочу, выключу, захочу – перемотаю вперед или назад. Не это ли лучший способ избавиться от боли?

- Что ты можешь знать о реальной боли? Ты был на войне? Ты терял близких? Ты голодал?

 –Что вы можете знать о моей нереальной боли? Когда вы выпустите меня отсюда?

- Зачем тебе туда? Здесь хотя бы ты в безопасности.

- В безопасности? Вы о моем теле? Вы всё беспокоитесь о нём?

- Я просто врач. Задача моя простая. Порезы на твоих запястьях зажили. Я должна убедиться, что они не появятся вновь.

- Я сделаю на них тату. На моих шрамах я изображу оранжевых бабочек и голубые розы. Это достаточно оптимистично, чтобы выпустить меня наружу?

- Я выпущу тебя скоро, но ты же вернешься вновь, если не прояснишь для себя кое-что. Ты слишком увлекся рисованием. Тебе надо попытаться жить. Ты должен закончить школу, выучиться.

- Родить сына? Вырастить дерево?

- Да.

- Зачем?

- Так надо.

- Кому надо?

-Это нормально.

- Но я же псих.

-Нет, у тебя нет такого диагноза.

- Так поставьте. Выдайте мне справку.

-Нет, я не облегчу твою участь, и не надейся. Ты годен к этой жизни, ты годен ко всему в этой жизни. Ты выйдешь отсюда без диагноза. Тебе нечем будет оправдаться. Тебе придётся жить, как все.

- А если я не смогу?

- Значит, ты попадешь опять сюда. Знаешь, у меня есть пациенты, которым здесь лучше. Я выписываю их, они там что-то пытаются сделать, но вновь возвращаются сюда. Это их выбор. Их выбор – психушка. У тебя тоже есть выбор. Я б не хотела, чтобы ты вернулся, но выбор за тобой. Просто не забывай об этом.

4.

Я не помню, как так произошло, что жизнь вдруг потеряла все признаки определенности. Это случилось не вдруг. Я словно медленно скатился со склона обычной повседневно-суетливой жизни в пучину отрешенного недоумения. Я барахтаюсь в ней, выделывая нелепые па, пытаясь вернуть в свое существование хоть какой-нибудь смысл, но впереди ничего нет, ничего. Говорили, что где-то там все пути передо мной, но перед глазами тьма, ни маячка, ни слабой вспышки огня, лишь неоновые вывески торговых центров, ослепляющие и без того мой беспомощный взор. Какие-то лица выплывают передо мной, они искажены осуждением или жалостью, я не знаю, зачем они здесь передо мной, я чувствую невнятную вину за то, что не могу соответствовать их ожиданиям, я урод в их глазах, и оправдаться мне нечем. Теоретически я способен на всё. Пройти курс финансовой грамотности, взять в ипотеку жилье, купить в кредит айфон и крутую тачку… Ведь так просто жить как все, в меру похотливо, умеренно добродетельно, ограничиваясь задачами, простыми, как список покупок на неделю. Но здесь что-то не то, я никак не могу уловить, что именно. Весь наш мир – словно кукольный домик, подвешенный в безвоздушном пространстве. Я не могу отделаться от ощущения, что земля трещит под моими ногами при ходьбе, вот-вот распахнётся бездной и спасения нет. Как успокоить мне мой организм, как утихомирить душу мою, если мир вокруг словно утыкан дырами, неведомыми пустотами, в недрах которых звучат голоса, зовущие меня за собой. Я пытаюсь дорисовать этот мир, закрыть прорехи своими немощными картинками. Но бессильны они, каракули мои, и я сам слаб, но рисую, рисую из последних сил. Это всё, что мне остается, это всё, на что я способен. Больше ни на что. Я слабак. Я лузер. Я признаю своё полное фиаско. Мне не хватает только справки, удостоверения психа, чтоб оправдать свою немощь, но мне отказано в этом…