Проза

Время, тягучее как мед, проживаемое медленно и сладко, густо заполняющее рот, мозг, душу и растекающееся по всему телу ленивой нежной истомой. Мир золотисто желтый, сверкающий солнцем сквозь шелестящую листву виноградника, плотно и надежно спрятавшего двор от беспощадной голубизны неба. Плавится асфальт под голыми пятками, плавятся пятки над раскаленным асфальтом, плавятся мысли в черепной коробке, словно в казане курдючное сало –шквак-шкварк, шипит, медленно распускается в жижу, распространяющую аромат грядущего плова. Грядет неминуемый плов янтарной горкой промасленных рисинок, зарождается плов в недрах чугунной посудины и только негромкое постукивание шумовкой о металл и мерное бабулино бормотание –ритуальные поругивания перемешанные с молитвами.

«Ба – болит зуб» – тыкаюсь в мягкий бабулин бок, пахнущий всеми вкуснотами мира. Её сухая теплая ладонь опускается на мою правую щеку, она исторгает тихие заклинания, похожие на чертыхания, она изымает из меня боль, выкидывает её в сторону, грозно машет руками, отгоняя от меня все дурноты мира. Избавленная от боли, я распознаю запах пирога, несущийся из духовки. «С чем пирог?» – деловито спрашиваю я. «Как ты любишь, с лимоном, морщинистым как земля, ярким как солнце» – рассеянно отзывается Ба, отворачиваясь от меня к печке. Я вижу в мутном окошке призывно желтеющий, прихваченный зарождающимся румянцем круг, я почти ощущаю во рту хруст сладкой сахарной корочки, скрывающей горьковато-кислую начинку, дразнящую контрастом органы чувств. Я хочу уже этот пирог, но не на уровне желудка. Желание пирога рождается где-то в высших сферах души, охватывая весь организм, распространяясь от макушки до стоп. Это желание не поесть, это стремление вкусить горячую мякоть, впустить её внутрь, заполнив ею всю себя.

Жара не унимается, она нарастает, скоро она достигнет предела, пространство запляшет желто-красными вспышками огня. Этот момент надо пережить, спрятавшись в тень виноградника, прильнув ртом к шлангу, испускающему прохладную струйку влаги, стекающей в огород. «Не высовывайся на солнце – строго кричит Ба –а то шандарахнет. А лучше иди в комнату». Я не хочу в комнату. Там прохладно и сумрачно, но я жажду истечь всем нутром наружу на распаленном солнцем пространстве.

 Ба уже достала пирог. Закрыла крышку казана, переключив режим плиты на самый слабый. Плов будет медленно доходить до кондиции, до совершенства вкуса, цвета и формы. Ба идёт вглубь дома творить свой ежедневный намаз – мерным речитативом, перебирая четки, едва покачиваясь в такт словам, потихоньку входя в полную отрешенность, выводить из которой её опасно – несвоевременно прерванная молитва непременно обрушится проклятьями на мою непослушную голову. Благословение – рука об руку с наказанием. Ба как солнце – может, обласкать как никто иной или шандарахнуть что есть мочи, с ней надо быть осторожней.

 Поэтому я тихо лежу на сурышке, обгрызая виноградную гроздь, заедая виноградными усиками, откусываю листья, кислинкой сковывающие челюсть –виноградник съедобен весь, я думаю о корнях, наверняка, их тоже можно слопать, во всяком случае, ветки я порой посасываю в любопытствующем благоговении. Я ещё не знаю, что это называется причастием –причаститься к этому миру, вкушая дары его, сливаясь с ним воедино.

«Бессмилля... Аллах акбар...» – отдельные знакомые слова выхватывает мой слух, пока я потихоньку опрокидываюсь в короткий сон, яркими лучезарными картинками пробегающий в моей голове. Веки подсвечены солнцем, сквозь них проникают лучи, освещая подсознание, раскрашивая его в нежные золотистые цвета. Моя дрёма светлая и нежная, она – на поверхности жизни, налетела мягким тюлевым покрывалом и также быстро сползёт, как только Ба прекратит своё монотонное бубнение.

Ба заговаривает этот мир, в словах она покоряется ему всецело и покоряет его своим послушанием. Я с малолетства знаю власть её слов. Когда младенцем я умирала, доктора, разведя руками, отправили меня в последний путь, вручив мертвым свертком в руки моей Ба. Это она высвободила меня из тряпок и уложила в люльку, подвешенную к винограднику. Сверкающий беспощадной голубизной потолок реанимационной палаты раздвинулся вдруг, торжествующе заполыхало солнце, смягченное зеленью листьев, оно пронзило живительным теплом моё истыканное иголками тело, сквозь щелочки сомкнутых глаз проникло внутрь, осветив тьму отключающегося мозга, и Ба торжествующе  и смиренно забормотала свои непонятные слова, несущие освобождение от боли, возносящие вверх и вдаль, возвращающие из безвкусного бесцветья того мира к тягуче медовой сладости жаркого дня, щедро нашпигованного непременными горчинками и кислинками для особой остроты чувств, для особой полноты счастья.

Каждый день душа моя отлетает в царство сна под бабулин молитвенный речитатив. Я просыпаюсь от ласкового прикосновения её шершавой ладони к моему лбу: «Вставай, кызылка. Солнце утихло, оно уже не опасно, можно идти гулять». Я приоткрываю глаза, Ба улыбается, тихая и просветленная, морщинками расползаясь в разные стороны, она испускает мягкое сияние, лучится добротой. Кызылка – это любовно-уменьшительно, от татарского «кыз» –«девочка», высшее проявление нежности у моей сдержанной Ба. Я заговариваю враз, я слишком лолго молчала, усмиренная её отстраненностью. «Тсс –останавливает она меня – ты слишком бойкая, болтушка, не растрачивай так слова, они даны нам не просто так, научись жить потише». Но меня уже не унять, я тараторю что-то своё, из меня фонтаном плещутся залежавшиеся фразы. Я уплетаю пирог, сочетающий в себе всю сладость, кислость и горечь жизни, запиваю нейтрально-белым молоком и, кажется, искрю, переполненная солнцем и эмоциями, не способная больше сдерживаться ни минуты, а Ба смотрит на меня с безмолвным снисходительным любованием и не произносит ни слова в ответ. Она уже всё сказала – там... Она хранит слова для следующего особого случая...