Проза

И закрутилось, завертелось пространство в круговороте шелестящего рыжего взвихрения, просыпалось небо нежными иссохшими листьями, они навсегда перемешались с волосами, оттенив их черноту рыжим сиянием. Я иду от тебя к тебе, ты ещё не знаешь, что, удаляясь, я становлюсь всё ближе, я практически вживляю тебя в себя, изживая тебя из реальности каждодневного бытия – из реальности дней, снов, слов, наполненных дурманом несбыточных иллюзий. Мы слишком похожи, чтобы совпасть, мы слишком разные, чтобы расстаться. Мы идём параллельно друг другу, связанные взаимным влечением, равноудаленные от конца и начала, застрявшие навеки посередине пути, ибо так нам безопаснее. Ты всегда в поле моего взора, я могу приблизиться в любой момент, ты в любой момент можешь испуганно отскочить. Ты слишком боишься боли, из-за страха ты готов отказаться от наслаждения.

Ты сказал мне: «Почему же становится так тяжело?», Я откликнулась: «От того, что было слишком радостно». «Но ведь может быть ещё больнее» - нахмурился ты, делая шаг назад. «Это и будет признаком надвигающегося блаженства» - улыбнулась я, оставаясь на месте.  И полетели мы сорвавшимися рудо-желтыми листиками параллельно друг другу в противоположные стороны – две бракованные куколки с оборванными нитями привязанностей, жалко болтающимися на ветру.  Ты совсем не умеешь терпеть боль, ты заточен на вытягивание из жизни маленьких удовольствий. Я долго принимала условия твоей игры – апельсины, брызжущие оранжевым соком лучше всего оттеняют терпкую едкость коньяка. Мы пили по глоточку эту жизнь, перемежая утешительную сладость и пьянящую горечь, не возносясь ввысь к счастью, не опускаясь на дно к огорчению, пряча головы в свои обиды при малейшем наступлении неудобства. Хлопая дверью, ты уходил, хлопая дверью, ты возвращался, а я с смотрела в окно на твою удаляющуюся сгорбленно обиженную спину, потягивая сквозь трубочку апельсиновый сок, отворачивалась от окна, заприметив плывущее мне навстречу твоё лицо, глотая обжигающий коньяк, настраивающий меня на фальшивое равнодушие дружелюбной нежности. «Давай, мой милый, поиграем в нежность, лишенную болезненного скелета нутряной привязанности, давай поиграем в опьянение, не несущее симптомов похмелья, давай притворимся, что можно вытянуть из наших отношений легкое эфирное счастье без неминуемой расплаты тяжелой тоской друг по другу».

Мы бесплотны и давно уже не греем друг друга, бликуя друг для друга солнечными зайчиками на поверхности жизни, а ведь некогда, кажется, вспыхнули друг для друга звездами в безвоздушной мгле вселенской тоски. Но не нужно придавать слишком большое значение мимолетным видениям двух болезненных сознаний. Главное, обесценить, притушить, загнать огонь страсти в безопасные стеклянные стенки электрической лампочки.  В который раз ты хлопнул дверью, в который раз, потягивая коньяк, я слушаю БГ, «В сердце немного света, лампочка в тридцать ватт, перегорит и эта, вновь мне спускаться в ад». Наверное, я грущу, возможно, мне всё равно – во мне живет перманентное состояние тоски, на какой удаленности от меня ты бы не находился. Тоска не привязана к тебе, но иной раз во мне вспыхивает дурной гнев на то, что ты не способен унять моё душевное томление, насытить мои пустоты собой, утолить мою жажду своей лаской. Мне не в чем тебя винить – ты такой же пустой сосуд, как и я. Мы соблазнились похожестью, узнали друг друга по запаху, по духу, нащупали тела, прильнули друг к другу так плотно, что, казалось, никакая сила не способна  нас разлепить. И всё же мы не способны помочь друг другу, мы обрекаем друг друга на мучения, на каждодневное кручение колеса боли и радости. Ты хочешь вычленить радость из боли, я же знаю, что они неразлучны. Корчиться в земных муках и воспарять в мечтах – это единственный способ любить для меня. Прости меня, я не приемлю, но понимаю твой всегдашний эгоизм, твою бескомпромиссную жажду блаженствовать наперекор всему. Я хочу разделить с тобой всё – и радость, и боль, ты же позволяешь нам лишь резвиться на солнечной терраске в эротико-медовых фантазиях, но заприметив надвигающуюся тучку, уползаешь внутрь себя переживать грозу в одиночку, оставляя меня наедине с самой собой и своей мукой по тебе, ушедшему. Однажды мы расплатимся за всё, потеряв друг друга навсегда, я говорю это не торжествующе-мстительно, нет-нет, я осыпаю тебя поцелуями наперёд, подстилаю тебе соломку в будущее, обопрись же на мягкость моих губ, на всю пуховую  нежность моей любви и переживи все ненастья своего одинокого старения в грядущем. Из прошлого я маякну тебе фонариком слов, прочитай их когда-нибудь потом, ведь лишь для тебя они написаны сейчас.

«Увы и Ах – говорю я тебе – но, кажется нам необходимо расстаться». Ты знаешь, что Ахх соответствует сердечной чакре? Именно так – акцент, выдыхание, на ААААА и мягкое нежное завершение в тягуче-неопределенном хэээээ, ты чуешь  это дыхание, этот порыв «ааааххххээээ»? Почувствуй, мой милый. Вот она, моя сердечная чакра, она кончается где-то здесь, в самом центре моего существа, в этом непроизвольном выдохе вовне. Если ты поймешь, как моё тоскующее УВЫ перетекает в тягучее АХХ, ты проникнешь в мою боль, в мою тоску по тебе, вечно убегающему и возвращающемуся. «Увы и Ах» - говорю я тебе – Увы и Ах. Кажется, у нас не получится расстаться». Моё Ах ещё слишком ждёт тебя, и летят ярко рыжие листья, и кружатся у самой земли в стремлении ещё хоть немного полетать, отчаянно не желая перетереться в прах и впитаться навсегда в почву.