Проза

 

 

Этим же вечером вдруг понесло его – словно был ветер, снаружи – где-то извне, выше, чем бытие, в сфере, которая может, даже не существовала, но соседствовала с мышлением – потому это вдруг так ощутилось. Все это было справедливо и для другого ветра – в иной атмосфере, и в статусе великого мрака. Но теперь надо было спешить. Ночь окутывала улицы.  Такси сменило маршрут, и все это было почти что естественным ходом. Будто пробирался автомобиль не улицами, а запредельными линиями. Можно было представить себе место, где весь этот чертеж представлял из себя единое целое, и это был всеобщий график. Тут можно было найти траекторию любого объекта во вселенной, или, по крайне мере, в мире людей. Хотя и это было бы делом ограниченным. Взять хотя бы сущность Петра Ивановича. В какие категории его, извините, засунуть-то? Никто того не знает.

Фонари на аллее были как луны на подставках. Окна – тоже луны, только квадратные. Висели они неровными рядами, некоторые просто несли свет, а другие обнажали внутренности – содержимое квадратных далей.

-А вот здесь, - сказал Иван Иванов.

Тут он и стоял, прислушиваясь к себе самому. Правда, прежде, чем искать снаружи, надо было понять себя. Пётр Иванович. Прекрасный человек. Есть ли у него профессия? Ходит ли он работу? Он вполне мог жить изолированно, но постоянно проявляя себя по-разному. И он вдруг вспомнил – в начале 20-го века он уже шел этими улицами, и это был мир весны, наполненный белым цветением и запахом мыслей. Наверное, он задержался в одной роли надолго – на месяц, на два, потому что у него был роман, хотя, скорее – дежурный, для развлечения. Но, может быть, у Петра Ивановича была и своя собственная жизнь.

Иван Иванов поднял голову, и окна висели – никакие сторонние фонари им не мешали. Он вдруг принюхался – тонкий аромат кухни, утренний кофе, вечерний чай, и даже – молоко, и лица – словно пули. Пролетели, гонись за ними, лови, словно ветер в поле.

-Тишина, - сказал Максим-Василий.

-Нет.

-Принюхиваешься?

-Это мой дом, - ответил Иван Иванов.

-Нет, мы же в другом месте….

-Погоди.

Там, выше крыши, выше этажей, разворачивались рукава звезд, и косо направленный свет от фонарей смазывал их, потому, тьма эта больше напоминала колодец. Иван Иванов стоял и молчал. Но тут в помощь ему были сигареты. Он закурил, и это было более обдуманное молчание.

-Хочешь, я разузнаю, - проговорил Максим.

-Почему?

-Ведь я – собака.

-Нет, пойдем вместе.

Они дождались выходящего из подъезда человека, чтобы миновать замок домофона. А потом – лифт.

Такой же лифт может быть вверх. На миллион этажей. И такой же – вниз, до центра земли, до ядра. Там жарко, и не обязательно – ад. Он, ад, немного с другого краю. Но поездка эта может длиться вечно. И тогда впору взять с собой теплые вещи и пищу.

Двери стукнули и открылись.

-Давай стоять, - сказал Иван Иванов.

И они стояли на обычной площадке. И ничего тут особенного не было – два щитка электропитания, на замках. Стены, перила, мутная лампочка, ватт на 25, подчеркивающая бренность любого света в этом мире. Повсеместные звуки и скрипы – отчасти произошедшие внутри бетона, за счет сдвига рукотворных пород, но также и по причине жизнедеятельности человека. Большие холодные пещеры, переходящие в жизнь.

В одном крыле – решетчатая дверь, за которой – две двери. Одна из них открылась. Вышел мужчина лет пятидесяти, и, поглядывая на Петра Ивановича, направился к лифту.

-А вы – Евгений? – спросил вдруг Петр Иванович.

-Гм. Да. А что, собственно….

-Нет, нет.

Мужчина вошел в лифт и поехал – короткий кусок бесконечного пути. Евгений. Иван Иванов глубоко вдохнул, однако, образы крутились слишком быстро – неведомая, непонятая, карусель.

Евгений. Евгений.

-Послушай, Максим, как ты думаешь – есть ли у Петра Ивановича рычаги? Может быть, кнопки? Пытаюсь понять. Евгений. Что за Евгений? Нет…

-Да.

-Почему да?

-С другой стороны.

-Правильно.

Он даже подумал, что у него есть ключ. Пещера разверзлась. Щелки, голоса. Потом – тишина. И вот – новый заход этого действа. Нет, это сверху. И все это заполнено чем-то знакомым. Но как разгадать загадку? Дверь закрыта. Нет, она может быть, и открыта, но наверняка, Петр Иванович знает очень много, его надо лишь потрусить, подергать за гриву беса, выясняя – есть ли у тебя кнопки? Ведь, наверное, умеешь ходить сквозь стенки и читать чужие мысли. Нужна лишь внятная техническая документация. Колись, Петр Иванович. Но там – тома и том, документации этой. Куда там.

Но вдруг – узкая полоса света перерастает в большой и желтый квадрат. Дверь открыта. Где-то несутся лифты. Одни вниз. Другие – вверх. Третьи просверливаются через толщи твердого гранита, и никто не знает, зачем они это делают. Может быть, какие-то лифты летят в небе, навстречу неведомому.

В межквартирный тамбур вышла женщина и открыла дверь. Наверное, здесь был виноват Петр Иванович – потому что женщина и сама не знала, что потянуло ее выйти и выпустить новые лучи света в полутемные катакомбы дома. И теперь они стояли и смотрели друг другу в лицо, не понимая. И Иван Иванов не понимал, и она не понимала – но как будто что-то было в этом. Петр Иванович закурил, и огонек сигареты словно бы был паролем. Максим-Василий, собака, Лягушка, дышал громко – видимо, чтобы сделать тишину более ровной.

Так они стояли – минуту, другую, пока она, наконец, не закрыла дверь.

-Что думаешь? – спросил Максим-Василий.

-Поехали, - ответил Петр Иванович, - или зайти?

-Ты уверен?

-Нет. Понятия не имею. Вдруг мне все это кажется?

А уж прибыв в жилище Петра Ивановича, как объекта или хоть бы и субъекта, они поужинали. И Иван Иванов даже немного злился за то, что Петр Иванович мог, но не поддался – ведь он не платил, а хотел – платил, и деньги всегда водились, а потому, все другие задачи навряд ли были неразрешимыми.

И он вновь прочитал запись в бортжурнале Петра Ивановича.

 

«Я решил написать всем привет, всем, кто знал правду перехода. Я не запоминаю все возможные номера, но их всего несколько миллиардов, потому что буквенные литеры делают последовательности короче, а если применяются две или три буквы, то число комбинаций бесчисленно – особенно, если используются промежуточные нули. Поэтому, я условно называю его Игорь Станиславович – хотя его имя Петр Иванович, то произошел реверс, и Петр Иванович был потерян, и был разрыв, а когда его нашли, то пришлось откачивать, и, слава богу, не был потерян главный цифровой контур. Дело-то штучное. Без всякого. Давали ему нашатыря. А потом, был тут серьезный конструктор. Открыл он глаза. И спрашивает – ну как я? Ну ничего, говорят. Сойдет. Так он сидел и сам себя реформировал. Глаза закроет и сидит. По этому случаю был тут Родион Тимофеевич Бочкин, Большой дежурный. Ему ж кушать надо было. Приглашали и других специалистов, из областей полезных. Но был понятен беспардонный случай – Игорь Станиславович показательно убежал, и было это в 1953-м году, как раз когда умер Сталин. Думали Игоря Станиславовича ловить – еще бы, столь беспардонный случай, да куда там. Не было и зацепок никаких. Сам конструктор, также -  Петр Иванович – и говорит – а он, скорее всего, не тот, за кого себя выдает. Скопировал он с Петра Ивановича все, что можно было. А может, это сам дьявол так развлекается. Выдает себя за командировочного, а потом – такая заваруха. Поэтому, ему бы, конечно, захотелось, чтобы мы его ловили. Это уж верно. Да мы бы и рады ловить, а локаторы ничего не ловят. Вызвали Сафрона Мобидиковича. Да след он даже и не взял. Никто с тех пор и не знает, а что ж это было»

 

 

 

Но вот, пора нам переключиться на просторы нижние. На самом деле, никто не знает, где находится Ад. Может быть, он – в ядре земном. А может быть – в пространстве, которое виртуально ветвится, отягощая сферы своим телом. И кто может объять это – ибо нет такого взгляда, нет таких глаз, которые пронаблюдали всю эту нечеловеческую даль, могли дать определение.

Большое кручение. Внутренняя галактика. Осцилляция. Но чем больше тайна, тем важнее ее внутренняя составляющая. И Иван Иванов думал – может быть, и сама жизнь – только одежда. Нет, одежда значима, но все остальное есть график по сравнению с точкой. Роскошь раствориться в радушных кислотах, чтобы продолжать умирать, не привыкая к вечной боли.

Команда готовилась. Был завтрак. Тренировка. Обед. Тренировка. Вечер. А уж следующим днем появился субъект в кожаном плаще, с бородкой. Тут уж сразу все было примечательно – ибо, в отличие от множества предшествующих фигур, у данного лица было имя.

-Чеховский, - представился он.

Тут веяло воздухом, проникшим из дурных низменностей, куда не хаживали и рядовые служащие данного адского круга.

-Иван Иванов, - ответил Иван.

-Сохраняете имя, - он улыбнулся.

-Конечно. Номера не считаются.

- Действительно, - проговорил Чеховский, присаживаясь на кровать рядом с отцом Фёдором, - вы это здорово обставили. И водка у вас. Нет, давайте, налейте и мне. Вы отрицаете свою нынешнюю бренность. Всего лишь нефтяная пленка. И вы умудрились не провалиться. Да я не думал, что возникнет тенденция. Мало ли, что случается. А тут она укоренилась.

-Мы всего лишь играем, - заметил Иван Иванов.

-И при этом…. Хотя нет. Вы совершенно правы. Игра, волейбол. Да и не собирался я много рассказывать. Я представляю новую команду. Мы из Снежных Ножей. Вы не знаете, что это такое. Вам и не положено ничего такого знать. Я решил быть директором, услышав о ваших успехах и о наличии имен – практически у всех. Но нельзя было не поддаться.

-Вы пришли бросить нам вызов, - проговорил отец Фёдор.

-Ну это и так понятно, - ответил Чеховский, - не надо быть гением, чтобы это понять. Я представляю ЦСКА (Снежные Ножи). И я думаю, вы поняли – в этот раз вы не будете играть с дилетантами.

-Это занимательно, - проговорил Иван Иванов.

-Сейчас – да. Но поверьте – я уже вижу все ваши головы.

-В честь ваших голов будут гимны, - ответил Юрий, - я научился хорошо подавать и принимать. Но жаль, что там не будет вашей головы, Чеховский.

-А вы бы хотели? – он усмехнулся.

-Угощайтесь сигареткой.

-Хорошо же вы тут устроились, в аду.

-Нет, правда. Сыграли бы на свою голову?

-Думаете, это меня раздражает? – Чеховский закурил. – Неплохой табак. Нет, наоборот. Своими помыслами вы помогаете мне жить. Но головы ваши будут. И я буду наблюдать ваш дальнейший путь. По конвейеру. А там – угли. А вы их еще не видели. Меня это все возбуждает. Я живу этой мыслью. И я курю эту мысль.

-Курите.

-Не верите?

-Нет, я советую вам.

-А видите ли, я ощутил силу вызова сам, как-то особенно – иначе я мог бы подойти к Тренеру, или к менеджеру, но я полагаю, я бы их не разогрел. Не, чтобы у них не было души. Но им не интересно. Мне интересно сделать это предложение здесь.

-Конечно, - заметил отец Фёдор, - но это навряд ли так уж тематически.

-Почему?

-Потому что вы проиграете.

-Что ж, посмотрим.

С этими словами Чеховский и удалился.

Да. И потом – тренировка. И Виктор Тренер отрабатывал новые методики, над которыми трудился он день и ночь, перенимая лучшие методы у Ивана Иванова. Пиночет же приходил просто так, как зритель. Присутствовало тут и существо по имени Русский.

И уже на следующий день – матч. Иван Иванов был рад своему состоянию – он словно слился со всем этим простором, выставленным в магазине особенной физики для существ макро размера. Ад. Стадионное жерло, как пища для объемной дали, которая сжата горами, как камень – золотом перстня. И принятое адским солнцем свечение рождает радиацию, которая передается в сердце, в глотки существ, и они кричат, а они скандируют. Всем нравится Динамо. Но вот и фанаты ЦСКА. Они приехали, прилетели, приползи – и вид их непригляден, и жители этого уровня, этого круга, даже они недовольны, и начинается перепалка, и чужаки жгут фаеры, и вот – начинается матч.

ЦСКА начинает ярко. Пять мячей преимущества. Иван Иванов сплоховал. Его подача не прошла, и теперь он летает над площадкой в виде головы, и все вокруг кружится. И он думает:

-Сосредоточься! Голова – не мяч. Это серьезнее. Ты сумеешь быть сильнее. И приземляться правдивей. Давай!

Нет, поначалу ничего не клеится, но все же сказывается неопытность армейцев из Снежных Ножей. Они начинают садиться по физике, и хэндикап тает очень быстро. И где-то чувствуется присутствие Чеховского. Навряд ли все это ему нравится. Скорее всего, после игры он предложит какие-то изменения в правилах – гораздо интереснее играть по длинной турнирной сетке, а не терять команду в один заход. Видимо, он что-то знает о жизни людей. Но был ли он Петром Ивановичем? Но кто признается?

Но теперь было не до шуток. Иван Иванов вновь летел и думал, и на этот раз, как ему показалось, ему удалось изменить траекторию движения, и это был контрольный мяч первой партии.

-Они посыпались, - сказал Максим-Василий в перерыве.

-Это мы видим, Лягушка, - проговорил отец Фёдор, - лишь бы с нами все было в порядке. Ничего. Не боись. Порвем.

Соперник сопротивлялся и во второй партии, а в третей бился насмерть – но не хватило опыта. У Ивана Иванова наконец-то пошла длинная, затяжная, подача, и это напоминало сплошной поток микрочастиц, идущих между звездами и прошивающий планеты – хотя там в этом нет ни нужды, ни прочего (причина – хотя нет, есть причина).  Фаеры фанатов продолжали гореть, страсти на трибунах накалялись, но все это не касалось игры. И трибуны скандировали:

-Ди-на-мо! Ди-на-мо!

И кто бы тут не проиграл? Контрольный мяч, точно контрольный выстрел в голову. А теперь можно идти, и сверху летят цветы, а вот – и Пиночет. Он несет хлеб и соль. Словно русская девушка, встречающая победителей.

-Поздравляю.

-Поздравляю.

-Поздравляю.

Иван Иванов закурил в прохладном коридоре, а тут был и журналист. Состоял он из вороны и рыбы, жуткий и совершенно невозможный в пространствах бренных пределов.

-Позвольте задать несколько вопросов. Газета «Разделочный цех».

-Конечно, - ответил Иван Иванов.

-Как вам соперник?

-Сегодня было немного сложнее. Но главное – результат.

-Вы уже знаете, кто будет следующим?

-Говорили про какую-то Красную Пресню (Напильниково), но я также слышал и про некий суперклуб «Маргарин», но кто-то оговорился, что «Маргарин» не подпадает под турнир из-за позднего соревнования. Но наш менеджер лучше знает.

-А как вы думаете, буду ли трансферы?

-Для начала надо ввести это понятие.

-Да. Но это обсуждалось.

-Хорошо. Будем надеяться. А если бы вам предложили переход?

-Но пока мы сильнейшие.

Потом, в переходе, на пути к автобусу, который должен был провести их по мрачным тоннелям, он увидел Чеховского. Тот уныло курил.