Проза

 

 

 

А потом дали вдруг отгул. Иван Иванов стоял у окна и курил. Тут были две поварихи – Даша и Наташа, обе – по семь рук, а в остальном – нормальные девушки, с теплым хохотком и блестящими глазами – видимо, им хотелось любви, но как-то опасались они на эту тему говорить. Да и потом, тут статус разный. Игрок – человек временный. Вот он есть, а вот – и на другом кругу преисподней его душа. И нет уже ничего. А потому – не было тут ничего простого.

Пустыня ж все желтела. Один раз прошел через нее человек ростом с километр. Посмотрел в сторону окна, моргнул и дальше двинул. С вином надо было немного временить. Да, но действие тут было совсем иное. И верно – ад ведь, не жизнь. Тут – о тренировках. Когда ты разучиваешь всяческие действия с мячом, то должен находиться в надлежащей физической форме. Вино опасно. Уж не говоря о видах вина вообще. Да, но существует ли физическая оболочка в аду явно? Не иллюзия ли это, или – физика других скоростей, жутких, темных?

Словом, напрасно волновался Иван Иванов.

Вино не мешало.

Он замечал, что многие связи, многие закономерности шли тут иным порядком. Нужно было успеть ухватить их. Хотя бы – ради одного единственного выигранного матча.

 

Перейдем тогда к отгулам. А что тут говорить? Может, потом бы и хуже было. Где-нибудь во времени впереди, это когда бы все привыкли, а привычка – дело такое, что только все и делают, что ломают ее. Но на всякой заре хорошо. Так и с традицией отгулов было. Хотя, дежурное тело, оно давно жило, да и во все другие времена были дежурные тела. Об этом никто и не распространялся. Сложности же тут никакой нет. Хоть один демон идет, хоть черт, хоть повариха адская, а тело дежурное – одно. Надо полагать, были и другие. Кто ж разберет. Кто расскажет.

Поэтому, как волейбольный идеолог и большой мастер мяча, Иван Иванов и получил возможность побыть в мире живых в этом самом теле. А чтобы не скучно было, чтоб поговорить можно было, вместе с ним отправился Максим-Василий, но не в виде Лягушки, конечно же. Это так. Дополнительный вроде бы билет. А был Максим собакой – большой, мохнатой, но с добрым лицом.

-Это нам везет, - сказал Иван Иванов, - может, и не надо так бояться.

-Нет, лучше бояться, - сказал Максим.

-Я про мучения говорю, - уточнил Иван Иванов.

-И я об этом.

-А ты что знаешь?

-Не знаю. Я забыл. На мне опыты ставили, но сейчас не помню ничего. Но вряд ли это было хорошо. Я так думаю.

Шли они по тропинке, лесом. Вышли к железнодорожному полотну, и тут была остановка электрички. Стоял средний вечер – солнце укатило, и первые звезды вели себя скромно.

-Как-то не так, - сказал Иван Иванов

-Почему? – спросил Максим.

-Чувства не хватает.

-Почему?

-Я не чувствую, что ожил.

-Но ты же в дежурном теле. А все в него подселяются. А тело зовут Петром Ивановичем. Визитеры разные, а Петр Иванович один на всех.

-А что люди думают?

-Понятия не имею.

-Ну ладно.

-Ладно.

-Ладно.

И вот, шел поезд, с глазом на лбу. Дачники внутри были странные – но это потому, что Иван Иванов отвык от вида нормальных людей и жизни. И все верно – как можно с того света вернуться? Вот только, захотел бы он прийти, например, к другу, а как? Нужно было восстановить в голове какие-то события, их цепочки. Впрочем, оставалось имя – Иван Иванов. Хотя, разве один он на свете, Иван Иванов? Но здесь был, конечно и ключ – завод подшипников.

Ехали молча. Свет плафоном был особенно желт. Хотелось проснуться. Нет, воздух не пьянил, голоса не оживляли его, стук колес не рождал в голове ассоциации. Он был мертвы. Но….

Волейбольные мысли продолжали циркулировать в каналах души. Это было хорошо. Не стоило расстраиваться.

Ехали промзоной. Большие заводские окна смотрели на мир ровным синеватым безмолвием, и лишь иногда что-то светилось. Заводы…..

Заводы.

А кондукторше он не заплатил. Нет, он хотел, но она все не шла, не шла, а как прошла, он и не заметил. Тут, видимо, была скрытая магия дежурного тела. Вполне очевидно, что Пётр Иванович вообще ни за что не платил. Но эта мысль еще требовала подтверждения, хотя и выглядела вполне логично. И правда – зачем платить?

А по ходу движения вагонов Иван Иванов вдруг стал понимать – что есть у Петра Ивановича квартира, а там – телевизионное окно в виде электрического ящика и прочие вещи из простой жизни. А потому, покинув электричку на вокзале, он взял такси. Собака сидела сзади и дышала, подергивая красным языком.

-Хороший, - сказал таксист.

-Хороший, - ответил Иван Иванов.

-А сколько лет?

-Три.

-Хочу собаку. Но дома только кошка.

-Хорошо.

Вскоре Иван Иванов был на квартире. Пребывание различных сущностей в теле Петра Ивановича, с различными целями, а главным образом, для отдыха и всяких видов релаксации, было отмечено во многом – в том числе, и в фотографиях, и даже в каких-то видеороликах. Но понимание приходило само по себе – словно бы мыслительные функции тела просыпались равномерно, частями. Словно бы шла установка информационной системы в область активного мышления.

-Давай кушать, - сказал Максим.

-А что ты будешь?

-А что обычно собаки едят?

-Надо в холодильнике посмотреть.

Продукты были довольно свежими. Скорее всего, Петр Иванович использовался часто, без особенных перерывов. А вот что делало тело, когда в нем никого и ничего не было? Наверное, застывало, словно истукан и стояло на одном месте.

-Молоко, - сказал Иван Иванов.

-Давай. Лакать буду.

-Куры есть.

-Свежие?

-Да.

-Лучше пожарь. Но я, Вань, то есть, дядь Петь, не в курсе, что я больше люблю, а уж умеешь ли ты готовить – и подавно. Может, есть слуги? А? Не серчай, человек. Но все равно, это такая честь. Поверь мне.

-Верю, - ответил Иван Иванов.

-А если по-быстрому.

-Колбаска.

-Давно не ел земную колбаску. Я сейчас подумал – а когда я тут был? Нет, не помню. Но тут вдруг открылось море. И я плыву на корабле. Торговое судно. Если б мне картинки нашел, я бы на них смотрел. А то, что я собака – разве это грустно, если я вообще – Лягушка, по прозвищу. Мне безразлично. А на корабли бы я смотрел.

Ночь вступила в свои права. Луна округлилась и висела, нагло показывая свой уверенный круг. За окном шли машины. Телевизор показывал привычные дела. Шипела сковородка. Жарились куры. На столе стояла бутылка вина. Лежало несколько пачек сигарет. Иван Иванов курил, не останавливаясь.

Почти сразу же он обнаружил дневник Петра Ивановича. Содержался он в ноутбуке. И вообще, компьютер для этого и был предназначен. Тут было понятно, что в былые времена велся он бумажно, включая перо или карандаш, а потом старые тома были отсканированы и переведены с современный вид. Таким образом, это никакой был не дневник, а бортжурнал. Ибо Петр Иванович в этом случае представлял из себя транспорт для самых разных существ.

-Жалко, что ты не куришь, - сказал Иван Иванов.

-Я собака.

-Да. Так же.

-А спать пойду я. Клубком лягу и буду лежать. Больше ничего я не хочу.

Иван же Иванов понял, что поначалу он еще не мог вжиться, а потому еще там, в электричке, чувствовал себя не как надо, но уж теперь на помощь ему пришли сигареты и красное вино. Тут и были всяческие записи в бортжурнале Петра Ивановича. Но уж слишком много их было. Вот пример:

 

5 июля 1812 года. Сел я на коня и ехал, и мерил взглядом травы. А там, идет война. Слава богу, что я не работаю больше на приемке. Мне там нравится, но так утомило делать одно и то же. Должность моя не великая, я подковываю гигантских блох. Размером они со слона, даже больше. Наверное, они созданы для того, чтобы кусать гигантов. А на приемке сейчас жарко – идет война, и бойцы летят к нам один за одним, и уж там трудятся добры молодцы. А тут – степь широкая. А вчера лег я спать прямо на землю. Возле костра. Шли же степью черные люди, вооруженные всякими приспособления для изготовления дырок в человеке, и я посоветовал им идти мимо. Но я им также посоветовал, чтобы они запомнили мое имя – Петр Иванович. Тогда они пригласили меня в свое селение, чтобы я выпил вина, так как они видели, что я – человек знатный, а конь мой – жуткий механизм.

А один старик заметил – мол, все же, странный человек ты, Петр Иванович, и вот старуха наша увидела вокруг тебя свет, но свет этот – не белый, хотя и светится. Ну и я-то отдыхать приехал, мне и дела нет, какой у меня свет, белый или черный. Да я и не задумывался никогда, какой же свет у меня – белый или черный. Если и черный, то это такая краска. Одной красят, или другой – какая же разница?

 

10 августа 1812 года

Я нашел на себе шрам. Но я точно знаю, что вчера из отпуска вернулся наш мотоконюх. Никто у него и не спросил ничего – а он ничего и не сказал. Да и не принято особо бегать расспрашивать. Да я откуда знаю, что идет война, я в секретариате поливаю цветы, я даже не касаюсь вопросов прибытия свежих грешных душ.

На войну я не поехал. Подумал, что буду в Санкт Петербурге смотреть на цветы зла, которые растут в тех местах, где нейтрино трется о воздух так сильно, что жир душ, что отлетает и пролетает повсеместно, начинает коптить. А один дурак вступил со мной в спор и стал доказывать, что истина в вине, а ему говорю – истина – в наслаждении от перегрева клеток биологической фанеры. Он спросил – что еще фанера? Я ему объясняю. Сначала идут опилки. Потом – кожух из фанеры. А когда много думаешь, это же такое наслаждение. И мы чуть не подрались. Но я бы его убил, и потом бы выписал себе выходные часы, чтобы встретить на приемке и посмеяться в лицо. Уж он бы очень удивился, что вот он кто я на самом деле.

 

-Ты спишь? – спросил Иван Иванов.

Не было ответа.

-Лягушка!

Тишина.

-Максим.

-Сплю, сплю, - фыркнул тот.

И, конечно, был тут сон. Самый что ни есть человеческий, и когда утром Иван Иванов проснулся, то в пору было загрустить. Но делать он этого не стал, а закурил. Нет, тело Петра Ивановича работало как часы. Никаких лишних электросигналов в мозге – но вполне продуманный интуитивный минимал и даже некоторый набор романтичности. А если захочешь ты что-то вспомнить, то прежде всего, надо рассматривать это через призму предвзятостей тела. А что тут делали командировочные? Может, и сам дьявол тут был? И как-то не сразу мысль эта пришла к Ивану Иванову.

-Ты наверное есть хочешь? – спросил Иван Иванов.

-Я ж собака, - ответил Максим, - был бы человеком, сам бы поел.

-А прислуги тут нет?

-Гм. Не знаю. А зачем?

-Ну я и сам схожу. А что, если тут главный будет?

-Главный. Не знаю, кто именно. Кто тебе нужен? У нас был главный – доктор. Я один раз его видел в разрезе. Он всегда мужик такой статный, и какой-то Тане звонил по телефону. Часто. Даже еще давно, когда я лежал в ванной, и из меня были вынуты все внутренности, я слышал. И они говорили про температуру – и было понятно, что там  170 градусов. И он все время спрашивал – вам не холодно ли, Танечка. А уже потом, я сидел в кресле, и у меня примеряли мозги. К голове. Одни вынут. Другие вставят. И я точно тебе говорю, что он главный хотя бы там. И он взял нож, отошел в сторону, сделал разрез, а внутри у него – лианы. Ну он для этого снял рубашку. А потом снова надел. А можно поискать. Он наверняка тут был.

-Наверное.

-А разве ты не помнишь?

-Пробую, - сказал Иван Иванов, - но я все думаю, существует ли самый главный? На земле, если просто так взять, сказки да просто так, не знаю что, то это дьявол, сатана. А как там?

-Знаю лишь про врачей.

-Они, небось, грешников мучают?

-Конечно, мучают. Что еще с ними делать? Ну и опыты.

-А ты?

-Ты имеешь в виду, мучаю или нет? Я не знаю. Как опыты закончились, меня послали кусать гору. Я там вообще был. А мне даже понравилось. Один стою и гору кусаю. И никого рядом нет. Никто не гоняет. Но кусал целый день, а на ужин вечером меня забирал мужик на повозке. Старый такой. И он говорит, мол, что жил еще до Адама. Понял? А ездит он так по договору. А живет он на селе. Да я был доволен, что гору кусаю, и больше на мне опыты не ставят. Но нет. Потом мужик этот везет меня в другое место. И говорит, заключен договор. Я спрашиваю – на опыты меня везешь, старый пень? Он смеется – а что? Такой удел грешников. Будут на тебе проверять, сможешь ли ты питаться ураном.

-Черт, - сказал Иван Иванов.

-Нет. Я не черт. Вернее, и сам не знаю. Нет, уран не пошел. Но я стал меняться, и сказали, что изменения меня улучшили. Даже профессор пригласил меня в кабинет. Достает бутылку. Наливает. И говорит – вот, какая удача. Какой, мол, я – профессор. Что только не умею. Все умею. И радуется. Сам про себя радуется, а мне что делать? И говорит – все могу. Хочу, мол, на тебе проверить и высокие температуры, и низкие. А потом вдруг передумали. Сначала посадили меня на секретари. Говорят – видно, умён. Умеешь. Просидел я в секретарях. Писал приказы. Там все грешники. А так много, что всех не запомнишь. Да и зачем. А спал я на столе. Там, рядом, в коридоре – стоял стол, но рядом росли кактусы, и они разговаривали, учили какие-то стихи, ужасные. И снова пришел профессор и говорит – хотел, я, мол, из тебя сделать солнечного человека. Ну, значит, в солнце тебя засовывают, а ты не горишь. И проверяем – до какой степени ты не будешь гореть. Может, и в самом ядре выдержишь. Но мы сделали анализы и вдруг поняли, что ты слишком видоизменился, и это не этично. Так что пей, пей, дорогой человек. И поедешь в командировку. Но работа будет обычная. Таким же секретарем. Словом, перестали на мне опыты ставить. И вот, оказывается, внизу, еще под нами, есть железная дорога. Сел я на почтовый поезд. А ехали мы через весь ад. Чего я только ни увидал. Но когда прибыли, оказалось, что в секретариате у меня – отдельная комната с цветами, трехразовое питание и синяя униформа. А все приказы касались грешных животных. Жалко мне их было. Ну, если большой какой-нибудь конь. Читаю его биографию. А грех у коня какой-то свой. Просто так, человек обычный, никогда не поймет его. Ну, если коты, то тех за стололазанье всех наказывают – идут пачками. Но и котов вдруг стало жалко. Это ж какой он, кошачий ад? А начальник у меня был просто – голова с ногами. Здоровая такая голова. Потому и жрал много. А куда девалось все – откуда я знаю. Пал Сергееич. Голова. Старая голова. Он казался злым, а как-то говорит – Максим же ты наш, вот вчера у нас был день рождения. У стола был. А позавчера – у стула. Это потому что  мы отмечали дни рождения мебели. И говорит – давай, запишем тебя тоже в стулья, да как загудим? А что? Согласился я. И пивка взяли мы. Ну в него бочка влезла, а все мало. А говорит – он раньше на должности более адской был – ел грешников. Так вот. Съест, но грех же вечен, и мучения иже с ними, потому все потом заново. А тут, мол, скучно, конечно, но и спокойно. И так и считали меня стулом. А потом профессор меня вернул и решил обучать. Учился я сам не знаю чему. Наука такая, что никогда не понять. И со мной учились и птицы-клевачи и разные злые насекомые, и несколько биороботов.  А потом видит, что ничему я не могу научиться, и отправили меня в менеджеры.

-А как же с именем? – спросил Иван Иванов. – Вроде не было имен. Вроде бы я придумал, как тебя зовут.

-А мне сказали, что время назад идет. Здесь придумали, значит, в прошлом оно уже есть. А как дойдет оно до стенки, то что-то случиться.

-Что ж за стенка?

-Ну, я того не знаю. Да поесть бы.

-Да. Нет, точно, не узнаем, есть ли тут помощники какие. Пойдем в магазин.

А была осень. И хорошо было на улице, и мухи не кусались. Пришли они в магазин – Петр Иванович и пес его. И продавцы приветствовали их, как родных. А взяли они всяческих кур-гриль, да и много всего основного. Взяли вина. И шли они по улице и смотрели на жизнь.

-Сейчас покушаем, - сказал Иван Иванов, - и поедем смотреть подшипниковый завод. Посмотрим, что он из себя представляет. Помнит ли кто-то меня там или нет.

 

Так они и сделали. Пока ехали туда, небо стало пасмурным, немного даже свинцовым, напоминая просторы адские, скрытые, иные.  Никто из людей об этом не знал, и даже самые чуткие души не могли похвалиться наличием метафизических понятий в форме знания. Иван Иванов теперь прекрасно понимал это – ибо хотя и не верил он до этого ни во что, но все же, не был отрезан от общества, а потому был в курсе основных постулатов мира людей.  Все было не так. И он не чувствовал никакой обязанности к тому, чтобы рассказывать – ибо хотя он и ехал, и курил, смахивая пепел в окно такси. Все упиралось в если бы. Если бы. Так много если бы. Все в мире менялось, но в целом, это имело минимальное значение для больших вещей. Максим-Василий спал на заднем сидении. Была вторая половина дня.

А вот и завод. Что-то задребезжало в сердце, словно бы неустойчивая волна. Они остановились и стояли недалеко от проходной. Петр Иванович и его пес, еще один командировочный в забытый мир людей.

-Грустно? – спросил Максим.

-Нет. Кажется, что тут даже хуже.

-Почему?

-Не знаю.

-Это в тебе говорит Пётр Иванович. А ему зачем грустить? Он завсегда разный. Каждый день, или почти. Да я не знаю, как часто тут смена. А я не знаю. Сижу и думаю – знать мне или нет. Как ты думаешь?

-Я уже думаю о матче.

-О, это верно. Наверняка, нам подсуетят команду посильнее. Наше Динамо не знает конкурентов.

-Нужна будет методика.

-И я за это.

-Конечно. Ведь там я – никто, а ты, как-никак, не наказуемый. Ты – менеджер. Лягушка.

-Разве это что-то меняет?

-Это все меняет.

-Нет. Я начинал так же, как ты. Гм.

-Что ты?

-Послушай. Только тихо. Чтобы никто не услышал. Ты бы хотел убежать?

-Ты прав. Потише. Но как?

-Не знаю. Но надо узнать. А? Пока поиграем. А я, может, попробую раздобыть информацию. Может, транспорт какой есть.

-Может. Точно. Узнай.

Заканчивалась смена. Люди шли из проходной, словно бы выливалась живая струя. Петр Иванович всматривался в лица, пытаясь увидеть кого-нибудь. Нет, он не знал, кого именно.  Бесовское сердце дежурного тела подливало огня – все чувства были устойчивые, ровные, но – с какой-то темной радостью. И тут нельзя было сказать, мыслил ли он с абсолютно своей, независимой, точки зрения, или же было нечто другое, чуждое.

Лица, лица. И он увидел лицо, и он не знал, что за лицо, и в голове даже разогрелись невидимые контакты.

-Привет, - он протянул руку.

-Здоров, - ответил мужчина рабочего вида.

-Как дела?

-Пойдет. А ты это…. Не…

-Давай по пиву?

-Давай.

Тут было понятно, что мужик этот по пивку и не откажется, так как сила имела место. По той же причина Петр Иванович никому не платил, а если и платил, то деньги появлялись сами собой. Да и навряд ли черти в аду осудили бы его за сантименты. И потом, не было никакого инструктажа. Видимо, подразумевалось, что выше рамок Петра Ивановича не прыгнуть.

-Ты ж меня помнишь? – спросил Иван Иванов. – Я Петя.

-Петя. Что-то помню. А фиг его знает.

-Ты же Саша?

-Нет. Я Коля.

-Точно. Коля.

Неподалеку же были трубы, а за ними, земляной вал, после которого шел тротуар, подчеркивающий собой большой цех с блестящими гофрированными патрубками. Самое было место для потайного распития. Хотя в наше время рабочие находят места поцивильнее, но тут можно было тряхнуть стариной. Дело ж такое. Было и пиво, и водочка, и огурцы в маленькой банке, при уксусе и даже немного колбаски.

- А я вот что, Коля, хотел спросить, - спросил Петр Иванович, - а помнишь, Ваня работал. Иван Иванов.

-Это какой?

-Да в волейбол еще играл

-Гм. Точно не помню. Может, и был такой. Сейчас все поменялось. Одни люди ушли другие пришли. Постоянно что-то меняется.  А сам в волейбол не играл. Это, кстати, Миша знает. Миша Кожа. Да он раньше прошел, ты б меня встретил чутка раньше, мы еще стояли и курили. В сторонку ж стали. Вроде с курением сейчас жмут кругом. А то бы поговорил с ним, Петь. А давай еще.

-Да давай.

-А собака умная у тебя.

-Да, Максик.

-Максик. Максик. А у моего друга – Марсик. Вот такой вот. Здоровый. Но глупый, как сволочь. Да сколько он его ни учит. Да это жена испортила его, кормила курочками.

-А мой и водки может, - сказал Петр Иванович.

-Могу, - подтвердил Максим-Василий, Лягушка (собака).

Но в виду некоего энергетического состава воздуха Коля ничему не удивился. Но все же, не мог тут ничего понять Иван Иванов. Ведь знал он его? Или только казалось. Конечно, это была проба пера. Надо было продолжить, и он не знал, сколько у него в запасе времени, до конца побывки.

Когда же ехали назад, ночь обросла фонарями. Тучи на небе густели. Машины шныряли, словно воробьи со светящимися глазами. Лица в голове вдруг стали четче, а пиво в бутылке – прозрачнее.

-А вы – профессор? – спросил таксист.

-Да. Профессор.

-А по какой области?

-По физике, наверное.

-А то лицо знакомое. А у моей тещи есть брат двоюродный, профессор. Не вы ли это?

-А может и я.