Проза

 

- Что ты всё молчишь, Эмитистов? Как и тогда, на выпускном вечере.

 

В фойе было тесно от женских шуб и дурацких колонн с зеркалами, торчавших в самом метре от гардероба. Очередь вилась вокруг них, точно приклеенная, и по-осиному жужжала.

 

- Так. По привычке. Наверное. Что мы будем смотреть, Голицына?

 

Долговязый, высокого роста юноша с неподвижным лицом, в дешёвом сером костюме и с густой старомодной причёской «чёлочкой» держал на весу женскую шубку и свою куртку-дутик, стараясь не встечаться взглядом со своей спутницей, красивой девушкой в синем шёлковом платье. В ушах её раскачивались крупные фальшивые бриллианты.

 

Она то и дело поправляла причёску и эти самые серьги. Хотела, чтобы ими любовались. Он что-то отвечал ей – неуверенно, с паузами, тихим и рыхлым голосом.

 

Очередь к гардеробу ползла, как умирающая.

 

- Не смотреть, а слушать, Эмитистов. Это опера. Ты любишь Доницетти?

- А надо?

 - Он классик. Пора бы это знать.

- Зачем?

- Для развития. Кроме хоккея и футбола на свете есть ещё и опера. Там поют и ходят в красивых костюмах. А в оркестровой яме сидит оркестр и играет музыку. Выглядит всё очень прилично. По-настоящему, понял?

- Я не смотрю футбол.

 

Она снизу заглянула к нему в лицо, так как была намного ниже, несмотря на туфли с высокими каблуками. Тонкие губы её растянулись в сардонической улыбке.

 

- Эмитистов, ты приколист по полной. Смеёшься, да? Типа – дурочка, позвонила ему через двести лет и пригласила в театр. Теперь Голицыну можно есть сырой и без соли, – она покраснела, словно от усердия. – А мне вот захотелось увидеть тебя и полюбоваться твоей кислой физией. Чтобы животик надорвать. И всё! Понял?

 

Он подумал и сказал:

 

- Не очень.

 

Она игриво вздохнула.

 

- С самой школы тебя забыть не могу. Такой задумчивый, милый мальчик за третьей партой у окна. Смотрит в окно и всё время молчит. Попросишь у него карандаш – даст и молчит. Уронишь ему на ногу портфель – поднимет и молчит.  Посмеёшься над ним с другими девчонками – пожмёт плечами и молчит. Ты был для всех такой загадкой. Вот я и решила посмотреть на тебя, какой ты теперь стал.

 

Юноша смотрел поверх её причёски вглубь фойе.

 

- Я такой же. Наверное. Всего год прошёл, Голицына. 

 

- Зови меня по имени, пожалуйста.

 

- Ладно.

 

Она мягко поправила подол своего платья и спросила:

 

- Я тебе нравлюсь?

 

- Ну да. Наверное.

 

- То есть как?

 

Он наконец посмотрел на неё и кивнул.

 

- Нравишься. 

 

- Слава тебе господи! Сделал одолженье!

 

- Никакого такого одолженья. Ты красивая.

 

- Да ну?

 

- Хайповая.

 

- Ну?

 

- Умная.

 

- А ещё?

 

- Глаза голубые.

 

- Так. Губки розовые. Зубки ровные. А дальше?

 

Юноша опять посмотрел поверх её головы.

 

- Ну и вообще. Наверное.

 

Она дёрнула его за лацкан пиджака, вытянула шею и сказала скороговоркой:

 

- Никаких твоих наверное, Эмитистов. Я самая-самая волшебная и замечательная. Волосы просто чудо, щёчки с ямочками, подбородок кругленький, ручки музыкальные, ножки фигуристки, бюст 90-60-90. Запомнил? Повтори вслух, чтобы не забыть, и лучше три раза.

 

- Я запомнил, Кристина.

- Повтори-повтори. Мне приятно будет.

 

Он посерьёзнел ещё больше. Голос его был ровен и тих:

 

- Чего ты ломаешься? Тебе не идёт. Или вы с Денисом поссорились?

 

Девушка чуть не подпрыгнула на месте от возмущения.

 

- С Денисом? Да причём здесь Денис? Денис идиот и не хочу я говорить ни о каком Денисе. Или ты там чего-то себе навообразил, чтобы меня побольней задеть? Так вот слушай. С Денисом у меня всё блестяще. Он на первом курсе физтеха и уже напечатал две статьи в американском научном журнале о своих компактных мультитриггерах. С ним переписывается один учёный из Принстона. Летом Денис, вероятно, полетит туда на практику. Возможно, вместе со мной. Если мы распишемся. Но мне ещё надо подумать. Но это моё дело. А Денис гений. И не тебе его оскорблять!

 

- Он же идиот.

 

- Кто идиот.

 

- Сама сказала.

 

- Что я сказала?

 

- Что Денис идиот. Минутой раньше.

 

Она отвернулась, помолчала и потом, вновь посмотрев на юношу, произнесла сквозь зубы:

 

- Да, он идиот. Но не в том смысле. А в том, в каком все гении идиоты. И у меня с ним всё нормально. То есть полный о’кей. А сегодня он занят. Пишет новую статью. А у меня билеты. Надо было с кем-то идти? Вот тебе и позвонила.

 

Эмитистов опустил взгляд и неприлично долго и пристально всматривался в её лицо. Но она выдержала. Только опять покраснела и обиженно опустила уголки губ.

 

Оба молчали. Очередь двинулась вперёд на пару шагов. Долговязый юноша покачал головой и уставился в спину дядьки впереди.

 

Кристина Голицына встрепенулась:

- Ну чего ты опять, Эмитистов? С красивой спутницей в опере, в тепле и в уюте. Чего тебе опять не нравится?

 

Юноша сказал с какой-то затаённой горечью:

 

- Да потому что врёшь ты всё.

 

- Кто? Я?

 

- Да не только ты. Все вокруг. Кого не послушаешь, все врут. А глаза у всех такие честные-честные. Но верить им западло. Будешь потом всю жизнь лопухом и посмешищем.

 

- Ха! Когда это я тебе врала?

 

- Да всегда почти. Наверное.

 

- Вот именно что наверное. Ничего не знаешь и только нудишь, как комар, своё наверное.

 

- Мне пофиг.

 

- Ему пофиг! Тупица ты, Эмитистов. Я с тобой целовалась, между прочим, и на выпускном с тобой одним танцевала.

 

- Это потому что твой Денис с Алябьевой тискался. Я видел. И ты видела. Вот со мной и танцевала. Из мести.

- А чего ж ты тогда молчал? Раз такой умный?

 

- Не хотел тебя обижать. Ты и так была с опрокинутым лицом. Из-за своего Дениса. Вот я с тобой и танцевал тогда. И целовался. Надо же было тебя как-то успокоить. Выпускной всё же. Тоже большая лажа, конечно, но всё-таки.

 

- Всё лажа, лажа и лажа! Опять завёлся. Как этот у твоего любимого… Ну, как его?

 

- У Сэлинджера.

 

- У Сэлинджера! Именно!

 

- Только там была липа.

 

- Лажа, липа – какая разница! Надо жить жизнью, а не этими твоими книжками столетней давности.

 

- А мне жалко, что мы всё глубже тонем в этой всемирной лаже! И тебя жалко тоже! Ведь твои серьги под бриллианты – тоже лажа. И у других тёток тоже. Вот видишь. Потому-то мне всех нас и жалко. Честное слово!

 

- Какой гуманист! Ему жалко! Вы подумайте! Сердцевед Эмитистов! – она прищурилась и произнесла почти по слогам, шипя от ненависти: – Знала бы я, что ты такая сволочь, никогда не позвонила. Умерла – но не позвонила.

 

Он ничего не ответил. Переложил шубку и куртку на другую руку и опять уставился в дядькину спину отсутствующим взглядом.

 

В фойе прозвенел первый звонок, в виде известной музыкальной фразы из Моцарта. Народ зашевелился и недовольно загундел.

 

У вешалки завизжали обиженные и злые возгласы гардеробщиц. Их раздражали бойкие зрители, совавшие свои пальто поперёк очереди.

 

Кристина Голицына встрепенулась и торопливо сказала никак не связанные со всем предыдущим слова:

 

- Я быстренько в туалетную комнату, – она покопалась в сумочке. – Попудрю носик, как в кино у Тарантино. Встретимся у той дальней колонны. Всё, жду!   

       .

Она ушла, а когда вернулась, он стоял у колонны в своей куртке-дутике. Девушка застыла и, кажется, даже стала выше ростом от удивления.

 

Юноша протянул ей номерок:

 

- Вот твой номерок. А я отваливаю. Спасибо за вечер и желаю приятного отдыха. Денису привет, когда помиритесь.

 

Девушка попыталась как-то вернуть вечер в нормальное русло и сказала:

 

- Ты меня извини, Эмитистов. Может быть, я не права, но ты же меня здесь одну не оставишь?

 

Но юноша всё решил заранее. Он сказал ей на самое ухо:

 

- Дело не в тебе. Просто кругом лажа. И эта опера с жирными артистками, которых надо хвалить, хотя они похожи на старых блядей из борделя, тоже лажа. И весь этот мир. И по сути и я, и ты, и твой Денис – ещё бо́льшая лажа. Потому что добавляем в этот мир вранья, сами того не замечая. Мне всё это надоело. Я устал. Я болен, наверное, и не хочу притворяться здоровым. Я лягу в психушку или пойду в армию, в эти ЧВК, частным наёмником. Куда-нибудь на Донбасс или в Сирию. Сдохну там с пулей в кишках и успокоюсь. И больше не стану добавлять в этот мир своего дерьма, наверное. Прощай!

 

В одну секунду он исчез за тёмными стеклянными дверями, ведущими на тёмную улицу.

Девушка постояла в раздумье полминуты, затем достала смартфон и набрала номер.

 

- Как дела, дорогуша? – спросила она ласковым женским голосом. – Ден, я знаю, что ты работаешь… А он сбежал … Ну то есть не пришёл… Трусишка, вот именно… Так что ты встреть меня после спектакля… Пожалуйста!.. Часов в одиннадцать… А ты отвлекись и встреть… Потом допишешь, ночь длинная… Да ничего я не имею в виду! Просто хочу, чтобы ты меня встретил!.. Ну да, страшно возвращаться одной так поздно… Я говорю «страшно возвращаться одной»… А ты у меня самый сильный и смелый!.. Понял, Ден?.. Всё! Люблю, целую, жду у театра!

 

Прозвенел третий Моцарт. Фойе совсем опустело. У гардероба за колоннами с зеркалами не было ни души.

Кристина Голицына убрала платок и смартфон в сумочку и побежала наверх по мраморной лестнице.