Жизнь как есть

        22 июня 1941 года – самый страшный день в новейшей истории России, дата, расколовшая на «до» и «после» жизнь десятков миллионов людей. Война ворвалась в жизнь общества стремительно. Уже первое «военное сообщение» по радио – речь В.М. Молотова – сформировало чёткое ощущение, что эта война не будет «обычной», идущей где-то далеко – наподобие войны в Испании или Финской кампании. Она затронет всех и изменит жизнь каждого необратимым, фатальным образом…

       Война резко изменила восприятие прошлого. Все тяготы и неурядицы довоенного времени сгладились, проблемы потеряли былую важность. В общественном сознании канун войны часто воспринимался как прекрасное, безмятежное время, по-своему счастливое и навсегда утраченное. Такая идеализация предвоенной эпохи была неизбежной: слишком суровыми и трагическими оказались события после 22 июня. И общественная память, стараясь заслониться от травматических переживаний, судорожно цеплялась за события и детали, имеющие, по сути, второстепенный характер, идеализируя их и, порой, искажая, подчиняя антитезе «безмятежное прошлое – суровое настоящее». Уже в военное время память о 22 июня впитала в себя элементы мифологизации, стала своеобразным знаком несбывшихся надежд и желаний, уничтоженных войной.

       Такие искажения присутствуют даже в представлениях о погоде в то страшное воскресенье. «Тот самый длинный день в году С его безоблачной погодой Нам выдал общую беду На всех, на все четыре года» (Константин Симонов). Такой штамп есть во многих воспоминаниях, он стал частью официальной точки зрения на начало войны, проникнув даже на страницы школьных учебников. Возникновение подобного ощущения объяснимо: «прекрасное прошлое» в воспоминаниях кажется безоблачным и ярким, хотя действительность была иной. С вечера 21 июня небо в Москве и Подмосковье начало серьёзно хмуриться, а в полночь заморосил мелкий дождь. И шёл этот дождь с небольшими перерывами до четырёх часов дня. «Вторые сутки холодно и дождь…» - отмечено в дневнике писателя Михаила Пришвина, скрупулёзно фиксировавшего все нюансы в изменении погоды. Это наблюдение подтверждается и другими свидетельствами. «Погода была пасмурная, не особенно хорошая» (воспоминания ветерана войны Анатолия Батурина). «В тот день солнца не было, небо было затянуто облаками» (воспоминания Анатолия Кривенко). О действительной погоде в Москве свидетельствует знаменитый снимок Евгения Халдея, сделанный у редакции «Известий» в момент выступления В.М. Молотова. На первом плане – человек в пальто, слева видны лужи на мостовой… Погода 22 июня вполне соответствует событию.

       Свидетельства о дне начала войны в целом подчиняются следующей тенденции: если это воспоминания, то в них, порой, отмечается солнечная погода, если это дневниковые записи, то в них о погоде либо не говорится ничего, либо говорится, что в тот день погода была не вполне летней.

<--- Евгений Халдей. Первый день войны.

       Ещё одно мифологическое представление о дне начала войны связано с внезапностью нападения Германии на СССР.  В действительности внезапным это нападение не было. В первую очередь, оно не было таковым для руководства страны, о чём сегодня существует множество свидетельств. Не было оно неожиданным и для большинства граждан. Жизнь, как говорится, подсказывала. Если, например, с утра 21 июня над германским посольством стоит столбом дым (немецкие дипломаты жгут документы), то для проходящих мимо прохожих многое становится ясным. А слухи по Москве распространялись стремительно.

       Но ожидание войны возникло намного раньше. Уже в мае 1941 года НКВД зафиксировало всплеск таких настроений. «Теперь, с началом конца этого месяца, я уже жду не только приятного письма из Ленинграда, но и беды для всей нашей страны – войны. Ведь теперь по моим расчетам, если только действительно я был прав в своих рассуждениях, т. е. если Германия действительно готовится напасть на нас, война должна возникнуть именно в эти числа этого месяца или же в первые числа июля». Это знаменитый фрагмент из дневника московского школьника Леонида Федотова (запись датирована 21 июня). Но о том, о чём Федотов рискнул написать, говорили многие, и говорили задолго до 21 июня.

       Предчувствие войны обрастало порой фантастическими слухами. «Интересно, сколько правды в том, как объясняет нам наш ТАСС о Германии... Говорят, что Германии был представлен ультиматум в 40 часов вывести ее войска из Финляндии – на севере у наших границ. Немцы согласились, но просили об отсрочке – 70 часов, что было и дано». Это запись в дневнике академика В.И. Вернадского, сделанная 19 июня. И если к подобным слухам были чувствительны люди со столь строгим, научным мышлением, то можно только догадываться, как разыгрывалась фантазия у людей, чьё мышление было более эмоционально.

       Примерно за час до выступления В.М. Молотова по предприятиям столицы прошла информация о том, что в 12.15 будет передано важное правительственное сообщение. Это известие встревожило людей, и домыслы по поводу войны стали возникать с новой силой.

       В ночь на 22 июня в Москве уже было введено затемнение (Я. Верховский, В. Тырмос. Сталин. Тайный сценарий начала войны. М., 2005) И это тоже давало пищу для размышлений. Об этом факте упоминает, в частности, Вольфганг Леонгард, студент МГПИ им. В.И. Ленина. Леонгард в своих воспоминаниях пишет: «Вечером 21 июня мы сидели с моим товарищем по комнате, польским студентом Бенеком Гершовичем, над нашими книгами. Вдруг послышался стук в дверь. «Кого это чёрт несет?»  — возмутился Бенек… Стук упорно продолжался. За дверью послышался полупросительный, полутребовательный голос: «Откройте!» Тот, кто стоял за дверью, по-видимому, не был студентом. Я раздражённо рванул дверь. Передо мной стоял маленький человек с большим свертком не то бумаги, не то картона под мышкой. «Товарищи студенты, я бы вам не помешал заниматься, но меня прислало управление института, чтобы наладить маскировку окон в вашей комнате». Он завозился около окна, прибил какую-то планку и прикрепил к ней бумагу. Мне стало не по себе. Но Бенек, участник войны в Испании, оставался спокойным. Он даже спросил с улыбкой: «Да разве мы в такой опасности?»  Маленький человек махнул рукой: «Помилуйте. Это лишь общие меры предосторожности. У нас обстановка мирная, но в Западной Европе война-то в полном разгаре. Эти меры предосторожности так, на всякий случай». «Маленького человека» не смутило, что война в Западной Европе идёт уже больше полутора лет, а светомаскировка вводится только сейчас…

       Затемнение Москвы было осуществлено в рамках приказа о приведении в боевую готовность сил ПВО Москвы. Согласно воспоминаниям Командующего Московским военным округом генерала армии И.В. Тюленева этот приказ исходил непосредственно от И.В. Сталина. Днём 21 июня Сталин приказал довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до 75%. Переговорив со Сталиным, Тюленев, в свою очередь, отдаёт приказ своему помощнику по ПВО генерал-майору М.С. Громадину: привести зенитную артиллерию в полную боевую готовность. Благодаря этому приказу уже к середине следующего дня на многих площадях Москвы появились зенитки.

       Официально о начале войны было объявлено в 12.15, но слухи ходили по Москве уже с раннего утра. Кто-то узнал об этом, настроив радио на Берлин (воспоминания Н.Ф. Левченко, Л.Г. Колишера) – число радиолюбителей в Москве тогда было огромно. А вот воспоминания Г.В. Ребрикова, 1929 г.р.: «22 июня было воскресенье, поэтому я, как обычно, взял два бидона и отправился в керосиновую лавку. Идя назад с полными бидонами, примерно в 10 часов утра встретил своих школьных приятелей, один из которых спросил: «Уже запасаешься?» - «Почему «уже»?» – удивился я. «Да потому, что война началась – Германия на нас напала!» – «Откуда вы знаете?» – «Соседи сказали, они слушали радиоприёмник и напоролись на Берлин на немецком языке». Я побыстрее побежал домой, чтобы рассказать эту важную новость, но оказалось, что мать уже знала тоже от соседей по квартире, услышавших по радиоприёмнику обращение к немецкому народу о начале войны против СССР на немецком языке».  

       Мифом является и представление о массовых школьных выпускных вечерах, прошедших вечером 21 июня. Самые последние из них прошли днём раньше. В ночь начала войны выпускники по Москве не гуляли. Но в дальнейшем эта дата сместилась в общественной памяти на день позже. И это вполне объяснимо: начало войны и вступление во взрослую жизнь для этого поколения, по сути, совпало.

       Тем не менее, официальное известие о начале войны произвело шоковый эффект. «Войну в то время ждали, о ней все говорили, к ней готовились, а пришла она для нас все-таки совершенно неожиданно…» (Воспоминания Ирины Вячеславовны Корзун, 1914 г.р,) «Это было очень неожиданно, хотя все мы знали, что война может начаться в любой момент…» (Воспоминания Маргариты Ивановны Попковой, 1924 г.р.). «Казалось бы, все давно ждали войны, но всё-таки в последнюю минуту она обрушилась как снег на голову; очевидно, вполне приготовить себя заранее к такому огромному несчастью вообще невозможно» (Константин Симонов. Живые и мёртвые). Москва на какое-то время впала в состояние растерянности. «Люди вдруг высыпали на улицы. Никто ничего не понимал. Никто не знал, что предпринять» (воспоминания актрисы Марии Мироновой). «Все люди находились в страшном волнении: «Что же теперь будет?» У всех появилась потребность в общении; вспоминали даже совсем дальних своих знакомых и без конца ходили и ездили друг к другу…» (воспоминания Лоры Борисовны Беленкиной (Фаерман)). Люди обсуждали события у себя во дворе, с соседями, многие устремились туда, где работали или учились…

       Количество свидетельств о том, как люди, узнав о начале войны, стремглав мчались к себе на работу, велико. Уже с первого дня войны начались митинги и собрания на заводах, фабриках, в больницах и вузах, а к вечеру (мобилизация была объявлена в тот же день) стали разноситься по домам и квартирам повестки. Жизнь быстро и необратимо менялась. «В домоуправлении всем раздали шторы из плотной бумаги, ими надо было вечером закрывать окна, чтобы ни один луч света не проникал наружу» (Беленкина (Фаерман)).

       Впрочем, и мирное время не стремилось сдавать позиции. Увеселительные мероприятия воскресенья корректировались буквально по ходу дела. «Вечером в саду «Эрмитаж» пел Вадим Козин. В ресторанах «Метрополь» и «Арагви», судя по «листкам расхода» кухни и буфета, особой популярностью пользовались бутерброды с паюсной (чёрной) икрой, сельдь залом с луком, жареная винном соусе свиная корейка, суп-харчо, чанахи (баранья похлебка), баранья котлета на кости с сложным гарниром, водка, коньяк КВ и вино херес...» (Евгений Кузнецов. Когда пришла война: что происходило 22 июня 1941 года в Москве? – Москва 24, 2016 22 июня). Едва ли активными потребителями паюсной икры были рабочие, но и у партийно-хозяйственной номенклатуры в этот вечер заботы были иные. Гуляла творческая интеллигенция.

       Быстрее всех перестроилось кино. «Впечатляющий пример оперативности властей Москвы. По их распоряжению на сеансах в кинотеатрах после 14 часов того же 22 июня 1941 года перед художественными фильмами (а это были «Щорс», «Если завтра война», «Профессор Малок», «Семья Оппенгейм», «Боксёры») стали показывать обучающие короткометражки вроде «Светомаскировка жилого дома», «Береги противогаз», «Простейшие укрытия от авиабомб»» (там же). А вот базовый репертуар кинотеатров корректировать необходимости не было: антифашистские и антивоенные фильмы вернулись на киноэкраны ещё в апреле 1941 года. На стенах домов уже к концу дня стали появляться первые антивоенные плакаты.

       Показательно, что люди не просто пассивно присутствовали на собраниях и митингах. Многие выступали с инициативами, которые заботливо фиксировали партийные структуры. Поступают заявления о призыве в армию и вступлении в ВКП(б). «На заводе «Калибр» (Ростокинский район) в партбюро поступило большое количество заявлений в письменном и устном виде об изъявлении желания идти в ряды Действующей Армии. Слесарь Крылов в своем заявлении пишет, что желает идти в Действующую Красную Армию и отдать свою жизнь за дело Ленина-Сталина… Работница цеха НКТМ т. Богачева в своем заявлении пишет: «Закончила курсы медсестер, убедительно прошу послать меня на фронт». Комсомольцы тт. Букатина, Степаненко, Еркина из цеха эталона являются донорами, они просят указать им адрес, где бы можно было сейчас дать свою кровь. Комсомолец мастер т. Носов и т. Мамонтов, выступая на митинге, заявили, что они по первому зову партии и правительства встанут в ряды Действующей Красной Армии добровольцами, чтобы с именем товарища Сталина громить врага. В Ростокинский райвоенкомат к 2-м часам дня было подано 40 заявлений от добровольцев, изъявивших желание идти в Действующую Красную Армию. Кроме этого, большое количество заявлений поступает по телефону… В 1-м Московском мединституте (Фрунзенский район) добровольно создана группа санзащиты в количестве 109 человек. Услышав речь т. Молотова, в клиниках профессоров Концаловского и Бурденко выписались 66 больных. Тов. Мараев (Завод экспериментально-режущих инструментов Сталинского района) и рабочий 9-й конторы 30-го треста этого же района т. Козлов предложили войти с ходатайством в правительство об удлинении рабочего дня».» (Зав. сектором информации МГК ВКП(б) Михайлов).

       Не отстаёт от Москвы и Московская область: «В ответ на объявление Советскому Союзу войны во всех районах от трудящихся поступают заявления с просьбой зачислить их добровольцами в ряды Красной Армии. На митинге на заводе "Электросталь" было подано 10 таких заявлений и в райвоенкомат поступило 4 заявления. В г. Люблино поступило 15 заявлений. Такие же заявления имеются в Орехово-Зуевском, Серпуховском, Пушкинском, Можайском, Ногинском и других районах области» (Информация МГК ВКП(б)).

       Война по-настоящему стимулировала активность масс. Поток добровольцев в военкоматы и трудовых починов на предприятиях не иссякал и в последующие дни.

       Стремительно пустели подмосковные дачи, дома отдыха. «Весть о начале войны застала меня под Москвой. Мобилизационный подъём начался немедленно. Люди спешили в столицу. Стоило поднять руку – останавливались на шоссе посторонние машины и подхватывали людей» (Всеволод Вишневский).

        Тем не менее, значительное количество москвичей провело вторую половину этого дня не на работе, а в очередях в магазины и сберкассы. По очевидным причинам в Москве произошёл всплеск покупательской активности. Товары повседневного обихода буквально сметались с прилавков. «В Свердловском районе в магазине ТЭЖЭ (ул. Горького) большая очередь за мылом, в магазине №102 (ул. Горького) в продаже нет хозяйственного мыла, покупатели берут семейное мыло, которого раньше продавалось по 50 кусков в день, а сегодня за два часа было продано 500 кусков. В магазине №1 «Гастроном» кроме сахара, круп, макаронных изделий, консервов, хлеба и других продуктов разбирают также и кондитерские изделия… По ул. Кирова дом № 26 в керосиновой лавке № 97 очередь выстроилась в количестве 265 чел. Объясняют тем, что еще вчера с полдня керосина не было. Наблюдается также и то, что встают в очередь по несколько раз. В бакалее № 7 по ул. Кирова, 23 большая очередь за сахаром, дневная норма была распродана в 3 часа дня. Такое же положение и в магазине № 2 "Главчая" (ул. Кирова, 19)… Очереди наблюдаются почти во всех магазинах района (в Ростокино – прим.).  Также большие очереди у хлебных палаток, булочных, продуктовых магазинов и нефтелавках Киевского района. В магазине № 43 по Можайскому шоссе дневная норма продажи сахара и растительного масла была распродана до 12 час. дня. Также дневную норму сахара и растительного масла к 12 час. дня распродали и в магазине "Бакалея" № 8. У нефтелавок очереди за керосином стоят по 200-300 человек» (Информация организационно-инструкторского отдела Московского горкома ВКП(б) 22 июня 1941 г.).

        Огромные очереди выстроились и в сберкассы. «В сберегательных кассах района большие очереди за получением вкладов и продажи займа 1938 года. Сберкассы все средства, полученные для нормальной работы на весь день, выдали до 16 час. Район потребовал средств полтора миллиона рублей.  Как правило, вкладчики берут крупные вклады от 3 до 15 тыс. рублей, в таких же суммах продают и заем 1938 года (сберкассы по Садово-Каретной улице, ул. Петровка, ул. Пушкина и др)… В сберегательной кассе № 69 по ул. Кирова, 26, на 3 часа дня была очередь 120 чел., сейчас она уменьшилась до 50 чел.» (там же). «По сберкассам Свердловского района в течение нескольких часов выпла­чено вкладов и выдано ссуды по займовым облигациям 1500 тыс. руб. По Ростокинскому району — 1400 тыс. руб. По 14-й сберкассе, где ежедневная выдача вкладов составляла около 100 тыс. руб., выплачено за 22 июня 500 тыс. руб.» (Из докладной записки УНКГБ и УНКВД по г. Москве и Московской области заместителю наркома госбезопасности СССР Б.З.Кобулову о положении в г. Москве в связи с началом войны, 23 июня 1941 г.)

       Официальная информация о ситуации в магазинах и сберкассах подкрепляется свидетельствами очевидцев: «У гастронома, что рядом с «Диетой», стояла длинная очередь на улице. Я с удивлением спросила: «За чем?» В то время такие очереди стояли только за промтоварами, а продуктов во всех магазинах было полно. Мне ответили: «За мылом и спичками». Вторую длинную очередь я увидела у Центрального телеграфа. Я снова удивилась и спросила. Мне ответили: «Разве Вы не знаете, что война!» – «Знаю, ну и что же?» – «Деньги люди берут из сберкассы, вот что». Так я дошла до Садовой-Триумфальной и повернула на свою Тверскую-Ямскую. Всюду по дороге стояли очереди, но я уже никого не спрашивала. Хотелось домой, к маме. Мама сразу же объяснила, что когда началась прошлая война, то сразу исчезли спички и мыло…» (Нина Бардина, студентка МГУ). «Пошли домой, у магазинов уже начали выстраиваться очереди за продуктами, на что мы смотрели с недоумением и негодованием, ведь мы были уверены, что скоро победим...» (Виктор Адамович, старшеклассник).

            Орг-инструкторский отдел МГ ВКП (б) обращает внимание и на социальный состав очередей в сберкассы: «Произведённой проверкой установлено, что вклады берут в основном работники интеллигентного труда. Например, Бурейко Л. М. – редактор, проживает Большой Платовский пер., 12, кв. 3, взял весь вклад в сумме 5990 рублей. Гурова П. С. - служащая, проживающая по М. Дмитровке, 16, кв. 2, взяла 7991 руб., Лемаев А. И. - инженер, проживает Б. Юшинский пер. 21, к. 1, взял 6000 рублей. Народная артистка СССР Тарасова (МХАТ) заказала приготовить средства, закрывает весь вклад – около 60 000 рублей».

       Но интеллигенция в своём порыве в сберегательные кассы не должна была чувствовать себя одинокой. От неё не отставала и партийно-хозяйственная номенклатура. Зав. сектором информации МГК ВКП(б) Михайлов свидетельствует в записке для служебного пользования: «Заведующий магазином “Гастроном” №21 (Дом правительства) заявил: “Почин в усиленной закупке продуктов сделали жильцы Дома правительства. Они же забирают свои вклады в сберкассе».

       Очереди превращались в своеобразные эпицентры формирования нового общественного мнения, часто с депрессивной тональностью: «Работник Сталинского райсовета т. Артамонов рассказывает, что в очереди в сберегательной кассе № 94 он слышал разговоры о том, что необходимо деньги из сберкассы забрать и использовать их на покупку разных продуктов». ((Информация организационно-инструкторского отдела…)  В этих же очередях возникали новые слухи. «Инструктор по информации Ленинградского района т. Любимцева сообщает, что домохозяйка Кораблёва Антонида Андреевна, 1890 года рождения, проживающая по 1-му Песчаному пер., дом № 6/23, кв. 1, стоя в очереди, говорила: «Завтра нужно становиться в очередь с 4-х часов утра, а то ничего не застанешь». В очереди у сберкассы № 115 гр. Себелев Н. И., 1890 года рождения, работает киносъёмщиком в Главкинопрокате, проживающий по Лозовскому пер., 13, кв. 5, говорил в очереди, что ему якобы известно о выдаче специальных книжек определённым лицам для входа в метро во время налёта и поэтому не всем придется укрываться во время бомбардировки в метро. Себелев имел при себе фотоаппарат, который якобы нёс в починку. Кораблёва и Себелев были задержаны и отправлены в отделение милиции. Многие рабочие и служащие интересуются и задают вопросы агитаторам: «Какую позицию займёт Англия? Будем ли мы только отражать наступление или же сами пойдем в наступление?» Также интересуются вопросом, как будут себя вести Турция и Япония?» (там же).

       В итоге, в этот день денег в московских сберкассах для выдачи вкладов не хватило. В некоторых из них деньги заканчивались уже к 14-15 часам, т.е. через 3-4 часа после объявления о начале войны. «В сберкассах № 52 и 14 (Молотовский район) к 14 час. 22 июня не хвати­ло денег для выдачи вкладов. В связи с этим образовалась большая очередь вкладчиков». (Из докладной записки УНКГБ и УНКВД…) И это обстоятельство усиливало негативные настроения в очередях. Всё, что смог сделать в этих условиях МГ ВКП(б), это послать 90 человек агитаторов по магазинам и 45 чел. по крупным жилым домам района. Но акция оказалась неэффективной: «в Ростокинском районе большие очереди наблюдаются в булочных, сберкассах и керосиновых лавках. В булочной № 10 по ул. Кирова дом № 23/1 большой наплыв людей. Выступления агитаторов не помогают, народ все время прибывает».

       Впрочем, ситуация со сберкассами достаточно быстро нормализовалась. Деньги в сберкассах появились уже на следующий день и очереди рассеялись. Сократились очереди и в продовольственные магазины, но в первые дни войны эта проблема в полной мере решена не была. Особенно остро дефицит продуктов ощущался на окраинах Москвы и в Московской области. «К 18 часам 23 июня очереди у продовольственных магазинов г. Москвы значительно сократились. За последние 6 часов очереди наблюдались только у 6 крупных магази­нов, главным образом за солью, крупой, спичками и керосином. Очереди у этих магазинов (магазин № 26 «Гастроном», магазин № 34 Ле­нинградского района, магазин № 21 «Бакалея» и магазин № 1 Куйбышев­ского райпищеторга) доходили от 75 до 150 человек. Подвоз продуктов в эти магазины задерживался по причине нехватки транспорта. В июне в районы Московской области запланирован завоз муки в коли­честве 48 тысяч тонн. На 20 июня фактически завезено было только 18 ты­сяч тонн. В некоторой части торговых точек районов области в продаже отсутство­вали продовольственные товары (Ногинский, Мытищинский, Ухтомский, Кунцевский районы). В магазине № 15 Кунцевского района 23 июня к 14 часам образовалась очередь до 300 человек. В продаже отсутствовали мука, хлеб и сахар. В Ухтомском районе за 23 июня было продано 15 тонн соли вместо 4,5 тон­ны, проданных 21 июня. Мыла хозяйственного продано 4 тонны при дневной норме в 1 тонну. В Щелковском районе в течение 23 июня было реализовано сахара в пол­тора раза выше дневной нормы, круп — в 3 раза и хлеба — в 2 раза. В Бронницком районе 23 июня при дневной выпечке хлеба в 6 тонн бы­ло выпечено только 2 тонны. В связи с этим у булочных образовались боль­шие очереди…» (Докладная записка УНКГБ и УНКВД по г. Москве и Московской области № 1/344 заместителю наркома внутренних дел СССР В.С.Абакумову о положении в г. Москве в связи с началом войны, 24 июня 1941 г.).

       Естественно, продовольственный дефицит стимулировал деятельность спекулянтов. «В связи с некоторыми перебоями в торговле наблюдались случаи скупки и спекуляции продовольственными товарами. В Коминтерновском районе задержаны приезжие Пирогова М.К. и Баркилова, у которых обнаружено и изъято 80 кг крупы. В Ростокинском районе задержаны 7 скупщиков продтоваров, у которых изъято 17 кг сахара. Все за 23 июня в г. Москве и Московской области задержано скупщиков и спекулянтов 40 человек» (там же). В общем-то обычная, житейская ситуация, как мог бы отметить булгаковский Воланд, посети он Москву в это время: кто-то с началом войны устремляется на мобилизационные пункты, а кто-то осуществляет спекулятивные сделки. К счастью для страны первых было намного больше, чем вторых.

       И в сберкассы люди стояли не только для того, чтобы брать деньги. Были и прямо противоположные случаи. «На Центральном телеграфе полно народа. Жарко. Потно. Оказывается, очереди в сберкассу. Встретили знакомого капитана Г.Б. Он одет под иностранца. Говорю ему: «Что же такое?» Он: «Сейчас сдал Советскому государству 7000 рублей и даю подписку, что до конца войны, до победы не возьму их». (Дневник писателя Аркадия Первенцева, 22 июня 1941 г.) При этом капитан не стремился превратить свой поступок в пиар-акцию. Отсюда – и только инициалы вместо фамилии. Таких людей в стране было много.

        «Предстоят совершенно невиданные испытания. Сейчас еще невозможно предвидеть ожидающих нас трудностей... Мой долг – быть в Армии... Ты знаешь мою любовь к России и ты поймёшь, что я считаю обязательным быть в первую очередь русским... ...мы не имеем права ставить личные интересы выше государственных... Если мы – представители русской культуры будем сзади, это может привести к плохим результатам» (Это письмо математика, преподавателя Пединститута им. К. Либкнехта Алексея Андреевича Ляпунова своей жене А.С. Ляпуновой, наверное, не нуждающееся в дополнительных комментариях.). Как отличается настроение интеллигента Ляпунова, отказавшегося от любой брони и всеми силами стремившегося на фронт, от настроения ряда других «представителей русской культуры», со скандалом требовавших – в это же самое время – денег в сберкассах.  А.А. Ляпунов закончил войну в звании гвардии старшего лейтенанта, награждён Орденом Красной звезды. А ряд других представителей русской культуры поспешили покинуть Москву уже в середине августа…

       Предположения о том, как будут развиваться события на фронтах, разнились.    Писатель Александр Афиногенов в своём дневнике назвал начавшуюся войну «последней войной». «Миллионы погибнут. Но миллионы и выживут. И спасшиеся будут жить в новом мире — без войн. Какая тогда будет жизнь?..» Афиногенов отдаёт себе отчёт в том, что война потребует огромных жертв, но при этом верит, что эти жертвы не будут напрасными: послевоенное время станет временем торжества коммунизма, т.е. высшей социальной справедливости.

       Поэт Евгений Долматовский осмысливает ситуацию не столь масштабно, как Афиногенов, но и в его словах присутствует та же жертвенность, готовность служить Родине: «Я вполне серьёзно заявляю вам, это (известие о начале войны – прим.) вызвало у меня жуткий страх, и сразу же мучительно засосало под ложечкой. И тут же на смену страху пришла твёрдая решимость служить своей стране».

       Значительное количество людей, во многом под влиянием советской предвоенной пропаганды, было уверено, что война не затянется, а сами военные действия РККА будут иметь наступательный характер. 25 июня школьник Георгий Эфрон записывает в своём дневнике: «Вся Москва вчера гудела о том, что Красные Войска взяли Варшаву и Кёнигсберг,- но это, вероятно, только слухи. Во всяком случае, немчура получает по носу...» А вот ещё одно свидетельство: «Некоторые – и таких было, поверьте, немало, не только мальчишки, но и взрослые, - даже радовались. Мол, вот, наконец-то мы сможем этому проклятому Гитлеру и его генералам набить морду! Сейчас наша непобедимая Красная Армия покажет фашистам свою мощь – и, как говорится, “малой кровью, на чужой территории” освободит германский пролетариат от гнета нацистов!..» (Степан Махотко, войну встретил ребёнком). Невольно подобным настроениям подыгрывали газеты, свёрстанные ещё в мирное время. Так, например, «Красная звезда» 22 июня публикует на первой странице огромный фотоснимок с подписью: «Подразделение мл. лейтенанта А. Воробьёва преодолевает водную преграду», на котором группа, состоящая примерно из двух взводов красноармейцев в полной выкладке с оружием, переправляется по воде на резиновых надувных камерах-плотиках. И читая эту подпись, возникает естественный вопрос: куда устремилось на своих лодках подразделение Воробьёва? Вряд ли бойцы стремительно уплывают вглубь советской территории. Висла и Одер в этом контексте кажутся более естественными целями.

       Но тот же С.Махотко, в итоге, сообщает и следующее: «Порой среди людей, столпившихся возле уличных репродукторов, даже возникали споры и перебранки: за и против войны. И всё-таки большинство было подавлено услышанной информацией».

       В ситуации растерянности общество ждало выступления И.В. Сталина. «Все в тот день недоумевали, почему по радио с обращением к населению выступил Молотов, а не сам Сталин. Среди горожан ходили слухи: любимый вождь будет говорить со своим народом по радио чуть позднее – в 4 часа... в 6 часов... в 8 вечера…» (С. Махотко)  Но такого выступления не случилось ни в этот день, ни на следующей неделе. Первое «военное» обращение Сталина к народу прозвучало только 3 июля 1941 года.

       Положительные прогнозы относительно хода войны включали в себя и элементы марксистской идеологии с её лозунгом «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!». «Я воспринял сообщение о начале войны чуть ли не с ликованием. Как же наивен был я тогда! Я испытывал удовлетворение, потому что мне показалось, что началась «священная война», в которой к нам присоединится «германский пролетариат», и мы общими усилиями свергнем Гитлера» (Лев Копелев, студент). Подобный энтузиазм отчасти разделяли и советские газеты в самом начале войны, но он быстро прошёл.

       В итоге, ближе к истине оказался Афиногенов. В Великой Отечественной войне погибли миллионы. Война потребовала от советского народа огромных жертв. Но эти жертвы не были напрасными. Советский Союз уничтожил немецкий фашизм и придал мировой истории новое направление. Но, увы, эта война не стала последней, да и о торжестве социальной справедливости в сегодняшнем мире говорить не приходится.