Жизнь как есть

Валентин Семенович Мартемьянов

Энергия борца лучилась от него: заражая и поражая – даже в пьянстве, которому был пристрастен, он словно одолевал силу алкоголя, и, способный выпить много, отключался просто минут на десять, выйдя в соседнюю комнату, чтобы, вернувшись, дальше вести стол…

 Застолий было много: он всегда вёл их, реплики сверкали порой, и фирменные присказки его, типа: За нас с вами и фиг с ними, или – Этим маленьким бокалом, но с большим чувством… – казались свежими, несмотря на повторы…

 Дядя Валя вёл застолья – умело, как профессиональный тамада, а когда подходило время садился к пианино, или, склонив несколько вогнутое лицо к решётке струн, обращался к гитаре.

 Он был не просто музыкален – обладал профессиональным оперным тенором, и, беря уроки в частном порядке у Матовой, некогда знаменитой солистки Большого театра, познакомился с отцом моим, чей баритон был бархатен; а у Матовой жила мама, приехавшая из Калуги, откуда происходила и Матова, учиться в Москву, и осевшая в метрополии уже навсегда.

 Как из нынешнего далека – смешного для истории, столь смертельно-серьёзного для человека – представить их встречи у Матовой в пятидесятые годы?

Полы скрипели, быт был крепко настоянным на основательности: буфет и шкаф – предметы мебели, испещрённые витыми и резными деревянными украшениями, принадлежавшие некогда Матовой, -сопровождают меня всю жизнь…

 Раздаются бодрые голоса – молодой дядя Валя Мартемьянов, молодой отец; чай на столе, сдобные булочки; уют камерной обстановки…

 …Мартемьянов, профессор-юрист, не признал слома 1991 года, и, предчувствуя худшее, включился в силовую борьбу – за возвращение былого, где было столько необходимо-хорошего…

 Вот он говорит моей маме (отца, ушедшего рано, уже не было тогда): Ляль, мы жили при коммунизме и проморгали его.

Вот он – депутат ГосДумы от коммунистов – он не расстался с билетом, сопровождавшим его большую часть жизни, и не отказался от суммы убеждений, сделавшихся в одночасье не модными.

За модой не стоит следовать – если знаешь суть.

…а вот он – на похоронах отца: маленький поминальный зал, и пустая покамест лодка гроба, и дядя Валя тянется, чтобы выбросить из неё золотистую случайную стружку, а я говорю ему: Нельзя, Валь, приметы плохая… из гроба что-то вынимать…

 Он смотрит на меня… даже несколько растерянно: с отцом дружили четверть века, и спрашивает:

-Папа хоть попрощался с тобой?

-Нет, Валь, - отвечаю, замирая сердцем, прокручивая ленты воспоминаний, как сопровождал отца в больницу. – Нет, не попрощались.

 Его убьют через семь лет – Валентина Семёновича Мартемьянова: убьют на улице, и останется адское действо нераскрытым.

Но пока – всё прекрасно: в недрах большой комнаты нашей квартиры снова накрыты пышные столы, и Мартемьянов, пришедший первым из гостей, наигранно поводя ладонями, говорит: Ляль, благолепие какое! Даже страшно приступать…

 Вскоре станет шумно, людно, весело; застолье пойдёт бодро, и чёрное пианино (от Матовой, конечно), ждёт, когда дядя Валя сядет к нему…

 Будут петь…

Сильно зазвучит мартемьяновский тенор.

Бархатно польётся голос отца.

Полётный тенор Виктора Дубинчука (академика-физика, также когда-то учившегося у Матовой) наполнит квартиру прекрасными созвучиями…

…а вот – из фрагментов детской памяти, уже разъедаемой кислотами времени: концерт в Доме учителя, Валя выступает, пригласил нас; я ребёнок совсем…

Валентин – в строгом сером костюме – встречает в фойе: он вибрирует, он подвижен избыточно, он перемещается быстро, и я, не понимая в чём дело, спрашиваю отца: Пап, что с дядей Валей?

- Волнуется он сынок. Волнуется перед выступлением.

Валя пел что-то из Гуно, из партии Валентина…

…тогда они жили на Ленинском проспекте, в огромной, плоской коробке дома, на семнадцатом этаже, мир с которого казался игрушечным.

 Был у них кот – толстый и чёрный, наименованный Сексотом; не обращая внимания на взрослую людскую суету, он спит на книжной полке, плавно свесив длиннющий пушистый хвост.

Татьяна, жена Валентина, говорит: Почки по-русски Валька приготовил. Долго сочинял.

А Валентин – в рубашке навыпуск и домашних штанах уже схлестнулся с отцом: Нет, Лёв, ну кого великим шахматистом назвал, а? Фишера! Нет, вы подумайте! Ладно бы сказал – Алёхин, или Капабланка, а то – Фишер, выскочка этот!

Оба играли в шахматы превосходно…

 Валентин сочинял песни на стихи Есенина, они звучали по радио; чуток к художественному слову и сам писал в рифму, но не показывал, не ставил на эту карту: ещё бы – своего поля достаточно: много монографий по юриспруденции, масса статей, учебники, преподавание, потом – думская борьба…

…квартира уже другая, и район совершенно другой – пролетарский вполне, но квартира обширна, и Ластик – колли – добродушен, встречает всех, улыбаясь…

 -Ляль, вот вилок капусты ухватил, - говорит Валентин, разводя руками, - и рад, понимаешь…

Мелочь быта…

А приехали – поговорить о стихах моих: меня не печатали тогда, и Валентин, имея обширный круг знакомств, стремился помочь.

 Не пили в тот раз, сидя в его кабинете; гитара около письменного стола, всё просто, бытовая избыточность претила Валентину…

 Говорили… о возможностях продвижения моих текстов, потом на поэзию вообще переключились…

 За окном струилась майская прелесть.

  Осенью деревья линяют, пройдя период византийской цветовой роскоши.

Цветы, укоренённые в памяти, теряют лепестки…

Кто позвонил, сообщил о смерти Мартемьянова? Не вспомнить.

Пышность похорон была логично, учитывая социальную ступень, которую занимал дядя Валя; богатство поминок тоже вписывалось обосновано в этот сценарий: офис Вольского был обширен; а мы, старинные друзья, собрались вместе потом – в квартире…

В. Дубинчук, сидевший рядом с женой дяди Вали, Татьяной, поднялся с рюмкой, произнёс:

- Физика утверждает, что энергия не исчезает бесследно. Значит, за этой жизнью будет продолжение.

Валентин был атеистом, смеялся над возможными вариантами посмертия.

 Сияние доброй и умной силы, исходившее от него, было столь велико, что ощущаю его и сегодня.