Литературная критика

АРХИВ АРХИМЕДА. [фрагменты ушедшего эона]

Интервью Дениса Иоффе с Владимиром Сорокиным по случаю запланированного выхода в свет перевода на иврит романа «Тридцатая любовь Марины».

«10 вопросов к автору — норма.

20 — разгильдяйство.

30 — наглость.

40 — хамство.

50 — безумие.

Но Ваши 60 — это Высшее Безумие. Поэтому я решил ответить на все».

(из обращения интервьюируемого к интервьюеру)

Наша беседа с Владимиром Георгиевичем Сорокиным изначально была
приурочена к готовящемуся выходу в свет перевода на иврит его
романа «Тридцатая любовь Марины», который осуществлялся мною
по заказу Тель Авивского Издательского Дома «Ха Киббутц Ха
Меухад» (серия «Новая Библиотека» Менахема Пери).

В свете продолжающегося избиения израильской экономической и прочей
жизни палестинскими дикорожьими шахидами, всякое культурное
бытование в террасанктовых пенатах проистекает особенно
натужно и замедленно, обретая вязко-айвовый обертон натужного
геройства и культурного подвижничества. Перевод сорокинского
текста и по сию пору (апрель 2003) не виден в ближайшем
облатковом принте. Пользуюсь актуальной возможностью, дабы
принести Владимиру Георгиевичу свои искренние извинения в связи с
этой задержкой книжной печати.

Появление ивритских версий современных русских литераторов уже имело
некие прецеденты на израильском книжном рынке (Ерофеевы,
Пелевин, Стругацкие, «Антология Современной Русской Прозы»:
«Тело Анны или Конец Русского Авангарда» (куда, впрочем, ни из
авангарда, ни из его конца, не попало ровным счётом
ничего). Тем не менее фигура самого «творца» доносимых до
ивритянина текстов остаётся в известной мере совершенно энигматичной.

Проколоть герметическую сферу этой энигмы тонкими иголочками
вопросов и призвано, отчасти, данное интервью.

1.
(Д.И.)
Владимир Георгиевич, насколько неожиданным явилось для вас наше предложение
«озвучить» Марину сотоварищи языком библейских пророков?

(В.С.)
— Оно вызвало у меня с т р а н н ы й трепет. Предложение китайцев перевести
«Голубое сало» вызвало с и я ю щ и й трепет.

3.
Д.И.
Семитоязыкое бытие текста вашего романа представляется вам чуждым и
малоадекватным первоначальной авторской интенциональности, или же, наоборот,
это может открыть некий неизведанный герменевтический шлюз для нового угла
зрения на ваш текст?

В.С.—
Макроцитата из «Правды» на иврите должна прозвучать как кусок из Пятикнижья.
Это же такой же мертвый сакральный язык ушедшей под воду культуры.

3.
Д.И.
Каков уже существующий опыт переводимости ваших работ на другие языки? На
сколькие из них «Марина» переведена на данный момент?

В.С.
— «Марина» переведена на немецкий, чешский и венгерский языки.

4.
Д.И.
Согласно каким критериям вы могли бы судить об «удачности» того или иного
перевода ваших текстов?

В.С.
— Я в совершенстве владею только русским, поэтому могу судить о переводе
только по отзывам друзей и врагов.

5.
Д.И.
Кого из ваших переводчиков вы могли бы отметить особо? Как обычно протекает
процесс вашего сотрудничества с ними?

В.С.— Петер Урбан,
Икуо Камеяма, Томас Видлинг, Доротея Троттенберг — большие мастера своего дела.
Проблема перевода — метафизическая, а не литературная. Великие переводчики
переводят миры. Подмастерья — слова.

6.
Д.И. Надеюсь
соответствовать, по мере худосочных сил указанным персонажам... Хотя, быть
подмастерьем Слова - не худшая из перспектив для всякого заядлого халдея... Но,
имеется ли определённый аспект «мучительности», связанный с многоплановой
прагматической необходимостью соглашения на осуществления переводов? Не
болезненен ли для вас этот «рациональный» шаг? То есть, я хочу сказать, не
боитесь ли вы за судьбу ваших текстов, столь непреложно вверяемых в чужие руки
малознакомых вам людей? Вот, в частности, за мои, не всегда твёрдые длани, не
переживаете? Читатель иноязыкий ведь не разберёт, что к чему — сравнить с
оригиналом явно не в его свойствах...

В.С.— Самый большой стыд
я пережил, когда весной 1985 года увидел свою первую книгу «Очередь», изданную
в Париже. Незабываемое чувство неловкости, глупости, идиотизма. Словно мне дали
мой член в красивой целлофановой упаковке. Превращение рукописи в книгу, пьесы в
постановку, сценария в фильм — что может быть ужаснее этого? Только публичное
четвертование на Красной площади.

7.
Д.И. Apropos
«нетвёрдые длани», хотелось бы узнать, что сегодня тяготеет над вами в
физической и духовной жизни, насколько выносима для вас нелёгкая и невыбираемая
пята «телесности», довлеющая над всеми. Насколько это гнетёт вас, как писателя
— эта «власть тела»?

В.С. — Тело — это главный
ГУЛАГ человечества. Ужасно, но надо отмотать до конца по-честному, без побега.

8.
Д.И. Таким образом, выходит,
«Власть тела» более непереносима для вашей конституции, чем, скажем «власть
денег», «власть лаптя»?

В.С.— Сильнее власти тела
только страх. Он древнее тела.

9.
Д.И. Как бы вы
охарактеризовали взаимоотношения искусства (эстетического производительного
существования) и денег?

Насколько, по вашему мнению, может (и должен?) «продаваться» тот или иной
художественный артефакт? Не кажется ли вам, что широкое народно-коммерческое
признание содержит, уже в себе самом, некий знак того, что произведение с гнильцой,
что есть в нём нечто недвусмысленно пошлое, нечто, способное привлечь внимание
слишком многочисленного, и, явно малоглубокого, читательского поголовья?

В.С.— Деньги и
искусство — голодный крокодил, пожирающий свой хвост.

10.
Д.И. Крокодил крокодилом -
изверг зубастый, но может ли «безлакунность» и определённая «цельность» жанра
искупить повышенный интерес примарнейшей публики?

Вот, допустим, я готов согласиться с мнением о том, что лента «Кубанские
казаки», будучи абсолютно герметичной, достойна определённого восторгания
мастерством её создателей.

Однако, и работы Марининой и Перумова достаточно цельны — каждый в своей
жанровой нише...

Как вы относитесь к эти моментам? «Кубанские казаки» однозначно относятся к
полке «киноискусства», а относятся ли к полке «литература» Маринина с
Перумовым?

В.С.— Сила «Кубанских
казаков» в жестком соблюдении позднесталинского имперского канона. Пырьев в
этом каноне, как муха в янтаре. Он сверкает, из него хочется сделать брошь и
подарить любимой девушке. Слабость Марининой в том, что она творит на голом
месте, вне какой-либо традиции. Она просто муха, влипшая в постсовковую
выгребную яму.

21.
Д.И. Что составляет для вас
понятие «религия»? Как вы могли бы определить своё отношение к этому?

В.С.— Религия —
мачеха веры.

12.
Д.И. Мне бы хотелось, если
это допустимо, чтобы вы немного приоткрыли занавес вашего биографического
бытия. Как вы росли, чем определялось для вас нахождение в жестких рамках
советскошкольной жизни? Куда направили свои стопы по окончанию десятилетки?

В.С.— Мое детство
вполне заурядно: я не ел трупы, не жил в пещере, не спал с матерью, не убивал
отца. Не отвечал на удары хулиганов. Ненавидел школу. Свой первый половой акт
попытался совершить в восьмилетнем возрасте в Быково зимой вечером во дворе возле
огромной угольной кучи. Наши с Наташей варежки болтались на резинках, луна
светила, пахло угольным шлаком, вопила электричка. Но я так и не попал. Ох, это
ускользающее тепло!

13.
Д.И. И все же, не могли бы
вы описать некое особое событие родом из вашего детства, которое так или иначе
оказало ощутимое влияние на последующую канву духовного развития?

В.С.— Моя мать,
будучи беременной мною уже на 9-том месяце, была вынуждена ходить на
преддипломную практику на завод «Борец». По ее словам, я тяжело переносил гул
машин — ворочался в животе. Вероятно это было самым убойным впечатлением от
мира, в который меня вскоре выдавили. Все остальные травмы только укрепили
первую.

14.
Д.И. В каких рамках
протекала ваша сознательная жизнь? Была ли у вас какая-то минимально бытовая
устроенность в годы так называемого «застоя», те самые семидесятые, к которым
вы себя, наверное, причисляете?

В.С.— Я вырос в
благополучной профессорской семье и с нехваткой денег столкнулся лет в 27.

15.
Д.И. Да, это определяющий
возраст...А кто тогда и чуть ранее составлял - на разных этапах круг вашего
личного общения?

В.С. — Весь круг
концептуалистов от Ильи Кабакова до Паши Пепперштейна.

16.
Д.И. Константа
сексуальности, в том или ином более или менее гипертрофированном виде всплывает
во многих ваших текстах. Как бы вы, в этой связи, определили для себя
сексуальность в её жизненно приложимой ипостаси? Какова динамика вашего
отношения к сексу с течением времени?

В.С,— Сексуальность в
принципе неопределима, как страх. Динамика? Болезненно нарастает.

17.
Д.И. Не является ли, на ваш
взгляд, та ультимативная детализированность сексуального мироощущения, которую
мы встречаем, скажем, в «Марине», неким своеобразным приютом-восполнением
чего-то отсутствующего «по эту сторону чернил»? Род сексозаменителя, по крайней
мере на время самого писания...

В.С.— Я написал
«Марину» за полтора месяца. В этот отрезок времени никого из живых женщин не
хотел. Я люблю мою раскосоглазую Марину.

18.
Д.И. Вы никого тогда не
хотели, но, все же использование тех или иных сексуальных коллизий есть на
самом деле некий усложнённый тип аллегории, интенции демонстрирования
а-сексуального анально-генитальными и скатологическими методами?

В.С.— Интерпретация
собственных текстов — нелепое занятие. Лучше заниматься онанизмом.

19.
Д.И. Интервью, конечнО,
наиболее убогий сорт онанового грезо-греха :)
Насколько является, по вашему мнению, внутрисемейная жизнь могильщиком любых
видов адекватно вдохновляющих сексуальных контактов? Как это происходит с вами?

В.С. — Брак и быт —
главные убийцы сексуальности. Но бороться с ними можно. И нужно.

20.
Д.И. В переводимом мною
вашем романе я обратил внимание на некое особое культивирование однокоренных
женских имен-личин : Марина-Мария-Маша. Хотелось бы узнать, скрывается ли в
этом некий «личный» подтекст?

В.С.— Тем не менее, мою
первую девушку звали Лена Счастливцева.

21.
Д.И. Ко всем ли собственным
текстам у вас сходное отношение, или же есть вещи более приоритетные, а есть,
соответственно, менее значимые, хотя бы и для вас нынешнего?

В.С.— Они все мои
любимые дети, но иногда получают подзатыльники.

22.
Д.И. Рассказ «Желудевая
падь» произвёл на меня в своё время совершенно неизгладимое впечатление :
казалось, что всей обычно вербальной артикуляции наступает конец, что
достигнута некая общесмысловая логическая предельность и неизвестно куда
двигаться дальше. Вы никак не выделяли этот текст из остального «Субботника»?

В.С.— Пожалуй, он
самый  эээээээ ... невинный ?? .

23.
Д.И. Имеются ли какие-то,
пусть теневидные, прототипы для отдельных субботниковых сюжетов? Вот, например,
«Свободный урок» представляется (на мой вкус) чем-то очень знакомым и даже,
отчасти, отдающим неким «дежавю», а «Санькина любовь» преподносит вещи таким
образом, как они и должны происходить в действительности, просто несколько
скрыто от «беглого взора» (там где медленны реки и, разумеется, туманны озёра).
Я бы даже рискнул употребить клиническое «Россия, которую мы потеряли» —
применительно к России «Свободного урока» и «Санькиной любви». Не хотели ли вы
в этих рассказах (в отличие от явно иных интенций прочих составляющих
«Субботника») «пропустить» через обогащающую мясорубку весь старорусский
навязший как-бы-реализм, и продемонстрировать настоящую, а не мнимую,
завершенность метода и жанра?

В.С. — Сборник
рассказов «Первый субботник» написан в начале восьмидесятых. Тогда я больше
думал о соцреализме, чем о русской реалистической традиции вообще. Сейчас
безусловно видно, что соцреализм — законнорожденный ребенок ВРЛ.

24.
Д.И. Каким образом, обычно,
происходит у вас амальгамный акт письма? Существуют ли какие-то привходящие
факторы, необходимые для генерации начала самого процесса - на уровне его
гносеологического генезиса?

В.С.— Процесс порождения
текстов протекает у меня как контролируемый приступ эпилепсии.

25.
Д.И. Кто из ныне действующих
русскоязыких литераторов вам интересен?

В.С.— Пригов,
Пепперштейн, Мамлеев, Виктор Ерофеев, Радов.

26.
Д.И. Имеет ли место некое
«биографическое» перекрещение с ними?

В.С.— Хм. Безусловно.
Со всеми.

27.
Д.И. Творчество Евгения
Харитонова вам близко?

В.С.— Местами.

28.
Д.И. Испытывали ли вы
когда-либо влияние со стороны текстуальной культуры Саши Соколова?

В.С. — Нет, никогда.

29.
Д.И. А что вы могли бы
сказать об Александре Мелихове, или о только что поименованном Викторе Ерофееве
— писателе сходной с вами направленности, но как бы более «социальном»... Хотя,
такой его рассказ, как «Персидская сирень», может оказаться достаточно
«разделённым» и с ваших творческих позиций, не так ли?

В.С.— Мелихова пока не
читал. Виктора Ерофеева знаю давно, некоторые рассказы люблю. «Персидская
сирень» — один из самых лучших его рассказов. Но мы с Виктором — обитатели
разных сред. Он порхает в облаках, а я ползаю в грязи. Поэтому и не конкуренты.

30.
Д.И. Концептуальность
Аркадия Бартова для вас плодоносна?

В.С.— Была.

31.
Д.И. Из писателей несколько
более молодого поколения , как бы вы оценили работу уже привлекавшегося к
разговору Пепперштейна сотоварищи? Ну, и вещи замечательного бегунка Дмитрия
Пименова, жестяно-жесткие текстопорождения Олега Гастелло, Егора Радова?

В.С.— Пепперштейн из этой
плеяды самый талантливый. Но он стоит в литературе одной ногой, так как
наполовину художник. Поэтому иногда и пишет этой самой левой ногой. Как
стилиста меня подобное иногда коробит. У Паши просто физически не хватает
усидчивости: некоторые тексты начинаются блестяще, к середине он устает,
начинает позевывать, к концу просто теряет интерес к тексту. В «МЛК» Сережа
Ануфриев его стимулировал, колол в жопу, не давал дремать. В одиночестве Паша
способен порождать стремительно дряхлеющие тексты. В начале — задорная
мальчишеская мастурбация, в конце — выпадение вставной челюсти. Это и есть
«метод Пепперштейна».

32.
Д.С. А во втором
томике-домике, Павел, кажется прекрасно обходится без этого навязчивого
анальножилого шприца... Мда. Но, apropos Пименов — в
связи с не столь давними событиями преследования этого человека со стороны
структур ФСБ (якобы по подозрению в организации известных взрывов в столице),
что повлекло побег писателя в Польшу (почти по Ленинским стопам), естественно
возникает тема «писатель и власть», «писатель и его бытие вместе с остальными
слагаемыми общества».

В одном письме ко мне Милорад Павич горько объяснял долгое эпистолярное
молчание с его стороны : «Тут бомбят меня, мою семью, где уж тут до писем...».
А каковы ваши политические взгляды?

В.С.— У меня же, по
счастью, нет политических взглядов.

33.
Д.И. Из сетевой литературной
продукции — знакомы ли вам тексты такого дорогого мне персонажа, как Евгений И
z?

В.С.— Знакомы.
Cool.

34.
Д.И. Если уж речь зашла о
Сети, как бы вы прокомментировали ту более чем обильную реакцию великого числа
самых разных критиков по поводу вашего последнего романа?

В.С. — Просто: без
комментариев.

35.
Д.И. Не отходя от этой же
темы — окрашенной в сетевые тона, я понимаю, что наверное рискую навлечь на
себя вашу немилость, но, из подчёркнуто антропологических побуждений, всё же
спрошу вашу оценку деятельности такого интернетовски педалируемого субъекта,
как Виктор Пелевин. Вам доводилось читать его книги?

В.С.— Пелевин — писатель
гуманист. Пишет для народа, бережет персонажей. Зря не убивает. Автор полезный
для обездоленного русскоязычного читателя. Как реланиум или фенозепам. А я, к
сожалению, героин.

36.
Д.И. Однако, несчастного
пустотного кокаиниста- Котовского Виктор не уберег... Мда. А кто из
сегодняшних эссеистов представляет для вас интерес? Фигуры плана Аркадия
Драгомощенко, Андрея Левкина, Анатолия Барзаха, вам близки?

В.С.— Из эссеистов
близки Катя Дёготь, Дима Бавильский, Слава Курицын, Лев Рубинштейн, Александр
Тимофеевский, Светлана Конеген, Петр Поспелов, Максим Соколов.

37.
Д.И.Из более академического
сословия, кого бы вы выделили в смысле ценимости их штудий?

Игорь Павлович Смирнов, столь плодотворно пишущий о вашем творчестве, находит у
вас какой-то отзыв?

В.С.— Игоря Павловича
Смирнова я ценю и уважаю. А также: Михаила Рыклина, Бориса Гройса, Аркадия
Неделя, Елену Петровскую.

38.
Д.И. И Вам всегда были
интересны штудии Бориса Гройса?

В.С.— Мне не все близко в
творчестве Гройса. Но есть вещи, которые всегда со мной: «Стиль Сталин»,
например.

39.
Д.И. Б.Г-йс. = Как праздник...
Всегда с Вами... А вот среди представителей классического поколения
ныне живущих филологов, таких, как В.Н. Топоров, Б.А. Успенский, В.В. Иванов,
М.Л. Гаспаров, кто вами читаем и почитаем особо?

В.С.— Топоров. Из
всех перечисленных авторов он творит наиболее нерукотворные тексты.

40.
Д.И. Как бы вы определили
своё отношение к философии и философам? Кто из последних может быть помянут в
контексте учительства для вас?

В.С.— С подозрением.
Ни один философ не смог убедительно ответить мне на три главных вопроса: что
такое человек? что такое мир? кому это все нужно? Философы сильно переоценивают
возможности нашего мозга. Философия — такая же подозрительная наука, как и
психиатрия.

41.
Д.И. В чём по-вашему
пролегает специфическое различие между восприятиями текстов поэтических и
прозаических? Как вы себя ощущаете среди поэтического поля речи?

В.С.— Проза и поэзия
— земля и небо на одном пейзаже. Линия горизонта, полоска леса — самое удобное
место для меня.

42.
Д.И. Поэтический вектор
течения разговора приносит с собой некий «запах женщины». Вот и возникает
вопрос о женской жизни в письме.

Как-то на последней иерусалимской конференции, посвящённой современной русской
литературе, я, по вине своего журнального фотографа, опоздав к началу, вынужден
был сесть на единственно свободный стул, находившийся, как ни странно, между
двумя сидящими дамами, а именно — Татьяной Толстой и Майей Каганской. Я чисто
физиологически, телесно ощутил отчётливейшие волны плохокамуфлированной
ненависти, исходившие от двух этих особ, которые, фокусируясь, скрещивались
где-то в районе моего затылка. Будучи внешне абсолютным инкогнито для каждой из
них, я иначе, как медиумическим специфически женским органоном (возможно
избито-известным, общедоступным, маленьким, укромно гнездящимся в жировых
раздвоенностях) не в состоянии объяснить их столь эмоционально ясное,
телепатическое понимание моего полного и безоговорочного дискурсивного
неприятия их вместе и каждой в отдельности, в качестве семиотических «фигур
текста», или, вообще, вербального творчества. Досточтимые дамы — Толстая и
Каганская почувствовали, совершенно не вербализируя и не сговариваясь ранее
между собой, что де, вот — пришел враг. Началось инстинктивное отвержение его, как
инородного тела, из их пространства. Между тем, они и не догадывались,
насколько обоснованной была их «телесная» реакция.

Как по-вашему мнению соотносится (в том числе и конкретно-исторически) Женщина
и Литература? Такие сегодняшние персоналии, как Вера Хлебникова, Надежда
Григорьева, или окрашенная в несколько «монастырские» и «анти-кабаковские»
полутона — Мария Сумнина, вызывают в вас отклик? Как вы находите Марину
Рыбакову, Марусю Климову? (корни имён последних трёх не могут не вдохновлять
вас) Из более «засвеченных» имён, интересно ваше мнение о Нине Садур, или о
такой, на мой взгляд весьма интересной (как словесно, так и чисто внешне)
литературной диве, как Алина Витухновская?

В.С.— Ёбсалакс...
Средство для поноса. Женщинам наиболее естественна поэзия. Проза для них
неподъемный груз. Женщины-прозаики напоминают несчастных существ женского пола,
долбящих ломами рельсы. В сущности, пока еще ни одна из женщин в прозе не
достигла мировых вершин. Влагалище мешает — женщина творец по природе. Но никто
из женщин не решился зашить влагалище в пользу прозы. А жаль.

43.
Д.И. Вам доводилось читать
каких-то русскоязычных израильских авторов? Что вы об этом думаете?

В.С.— Читал. И даже
что-то думал. Но сейчас уже плохо помню.

44.
Д.И. Зная ваше прошлое как
живописца, хотелось бы узнать, кто именно из людей, обретающихся в этой сфере
(на протяжении всех исторических периодов) имеет общую релевантность для вашего
творчества?

В.С.— Леонардо,
Вермеер, Босх, Малевич, Дали, Дюшан, Уорхолл, Кабаков.

45.
Д.И. Ваше отношение к
продукциям Ильи Кабакова претерпевало некие изменения в течении времени, или же
оставалось более или менее неизменным?

В.С.— У меня и к
Малевичу отношение постоянно меняется. Все картины — объемные вещи, они
медленно поворачиваются вокруг своих тайных осей и мы видим их под новыми
углами зрения. Я ужасно люблю раз в год смотреть на первый рисунок Кабакова,
который я 22-х летний увидел у него впервые в мастерской. Непередаваемое
наслаждение.

46.
Д.И. Как вы оценивали работы
Жигалова, Абалаковой, Монастырского?

В.С.— Монастырский —
гений. Абалакова с Жигаловым — достаточно средние художники.

47.
Д.И. Из современных западных
авторов, кто в первую очередь имеет важность для вас как читателя?

В.С.— Не знаю что и
сказать.

48.
Д.И. Такие люди, как Астуриас,
Маркес, Пинчон, Павич, или, скажем, волховед Фаулз не интересовали вас в своё
время? А иная линия — Буковски, Гинзберга, Берроуза и пр., не получила в вашем
лице своего адепта?

В.С.— Павич и
Берроуз.

49.
Д.И. Вы любите читать на
иностранных языках?

В.С.— Нет, а что?

50.
Д.И. Какая музыкальная
культура оказала на вас наибольшее влияние? Что представляет для вас наибольшую
ценность в музыкальном творчестве?

В.С.— Романтики прежде всего. Шуман, Шуберт, Шопен, Брамс,
Вагнер. И Скрябин. И Шёнберг. И Стравинский. И Шостакович. И Кейдж. И «Битлз».
И «Роллинг Стоунз». И «Лед Зеппелин». И «Пинк Флойд». И Изабелла Юрьева. И Ханс
Альберс. И Лала Андерссон. И Цара Леандер. И Вадим Козин. И Петр Лещенко. И
Нина Хаген. И Дэвид Боуи. И «Рокси мьюзик». И Брайен Эно. И Леонид Десятников.
И «Мумий тролль». И Брайен Адамс. И Шина Ринго. И Утада Хикару. И «Йеллоу
манки». И Земфира. И Аркаша Северный. И Бунчиков и Нечаев. И просто радио в
машине.

51.

Прямо таки приговская азбука выпестовывается - выыыымерли все на
шаааа - шумман, шуббертт , шоппенн...  Сергей Летов в своё время говорил
мне о вашей совместной с ним работе, произошедшей в Германии. Не могли бы вы
остановиться поподробнее на этой коллаборации?

В.С.— А ведь мы еще не начинали. Не о чем и рассказывать.

52.

Д.И. Вы любите кинематограф? Догматические ленты г-на Фон Триера и
остальных «красавцев» вас занимают?

В.С.— Да. Не очень. Я предпочитаю блокбастеры. Мой любимый фильм
девяностых — «Элиенс-4, Возрождение».

53.

Д.И. А работы Йоса Стеллинга, Райнера Фассбиндера, Джима Джармуша,
Питера Гринуэя, имеют для вас значение в плане осмысления кинематографичности,
как искусства «невысказанного»?

В.С.— Фассбиндер и Гринуэй — да. Но далеко не всё. У того же
Фассбиндера 80% бездарных фильмов на немецкую злобу дня. У Гринуэя есть
невыносимо скучные фильмы.

54.

Как вам понравилась последняя кинолента Алексея Германа?

В.С.— Герман — мощный режиссер, настоящий Творец миров. Фильм
замечательный. Лучший русский фильм конца века.

55.

Д.И.Были ли вы в своё время близки с таким замечательным человеком кино,
как Игорь Алейников?

В.С.— Не очень близко, но был. Не могу сказать, что мне близко
творчество братьев Алейниковых. Юффит гораздо интереснее.

56.

Д.И. Не уходя от некромантии, с кем бы из кинематографистов вам
было бы интересно заняться реализацией собственного проекта?

Что вы думаете об экранизации уже готовых ваших текстов?

В.С.— Со многими режиссерами я нашел бы общий язык. Пока же мы
имеем фильм «Москва» по моему сценарию. Вот смотрите что получилось.

57.

Д.И. Мад, результат, говоря мягко, неблестящ! А насколько трудно жить русскому
писателю в сегодняшней России? (Вынося идущих в жопу за скобки).
Допустима ли для вас политическая или коммерческая ангажированность в качестве
средства к существованию?

В.С.— Меня ведь трудно ангажировать — слишком странный материал. В
каком «серьезном» деле он может пригодиться?

58.

Д.И. А как справляются в этих условиях писатели «уходящего» поколения —
например Битов, Вознесенский?

В.С. Они лапу не сосут. Как и, вообще, все шестидесятнички.
Потрясающее умение продавать себя при любых режимах.

59.

Д.И. Вы считаете, ваше творчество может оказать своебразную
эмоциональную поддержку воспринимающим его читателям? Я, к примеру, готов
признаться, что один ваш замечательный вербальный «манифест», мелькнувший в
одном из текстов, весьма скрашивает трудности бытия.

Так, всякий раз сталкиваясь cтой или иной затхлой и
подлой жизненной ситуацией, населённой схематическими и примарными экземплярами
рода человеческого, зачастую тихо цедишь сам себе сквозь зубы — «гной и сало»,
«гной и сало».... И, надо сказать, что это отрезвляет, успокаивает и даёт
нужный взгляд на вещи. Взгляд извне...

В.С.— Если кому-то пригодилось «гной и сало» — слава Богу. Хоть
какая-то польза для человечества.

60.

Д.И. Какое обращение вы могли бы адресовать ивритскому читателю
«Марины», которое бы немного ввело его в необходимый для восприятия романа
настрой?

В.С. «Дорогие евреи! Любите Марину. Она бы бесплатно дала многим
из вас».