Разговорный жанр жизнетворчества. Инвенции в "Андрея Башаримова". Ортодоксальный Инспектор versus кинический Инкрустатор
Питерский эсотерический чародей и криптослов,
асмодейский лунетянин, проинкрустированный тончайше червленым серебром по
мысленной радуге кукольных изделий, движим Андрей Башаримов, скорее, чем
движется. Апокрифическая ролевая игра оторванного адепта артодианских, отнюдь
не нежных установок Новой театральности, заправляет, как кажется, многими из андреевых
вербальных действий. Да, совсем недавно, если вы не знали, мифическая героиня Немертвого
Журнала Настя Трубачева многомудро сообщила сетевым
"Андрей Башаримов"(=kcn) это на самом деле
изощренная компьютерная программа, навостренная на колкость узоров жестокого
иллюстрирования. Книга Андрея Башаримова "Инкрустратор" была недавно
опубликована в тверском издательстве "Колонна", и вошла в шорт-лист
премии Андрея Белого. Его рассказы появлялись в разных местах, в том числе и в бавильской
рубрике "Библиотечка Эгоиста" журнала "Топос".
Как кажется, более тесного сплетения
ощерившихся физиологии и поэтики, надрывнопупых соматичности и эстетизированного
слова, парнОго запаха неведомых девьих штанин и бурелома реальных поступков,
чем, те, что без ненужных околичностей и расшаркиваний явнозримы у этого
персонажа, придумать будет сложно. Поэтому - дадим ему оторванную арену бахтинософического
Высказывания и в наших, изрядно иллюзорных пенатах.
Д.И. Андрей! Ты возник на моем
горизонте почти два года назад как тот самый хтонический бешеный гном-бескерк в
дневнике frdv
шестипалой семемы. Ты проявился и сразу привлек к себе внимание незаезженностью
мыслеслова, смелостью речений и жестоковыйностью оценок. Казалось, разве может
просуществовать адекватно-полиграфическая медийность передачи твоих построений?
Очень скоро, все читатели убедились в неизбежности этого аккузативноположенного
колонирования. Скажи, чем для тебя полнился эон пред-публичный, тот
давний мир твоего жития вне заголовочных рамок непосредственных излучин
Логоса-слова, воспринятых как персональные берега безымянной реки Зенона и
Гераклита?
А.Б. Рубиконировать на «пра» и «пост»-публичность в моем случае не имеет
смысла. Потому что, как кажется, мне суждено проводить время в некоей континуумной
яме, где тикают часы, а на окне тихо шелестят самими собой шторы. Мой личный,
приватный топос полнился (и продолжает быть полним) разнообразными
вещами и величинами: какие-то люди, книги, компьютерные программы, некая
динамика существования. С возрастом приходит мягкость, углы сглаживаются,
очертания расплываются. Необходимость существования в буквах (будь то буквы худлита,
буквы электронного письма или буквы этого интервью) вступает в некоторое
противоречие с существованием в словах, жестах, поступках. Балансирование на
грани этих двух сред – это именно то, что представляет для меня настоящий
интерес. В этом смысле меня можно назвать актером, наблюдающим за собой и
окружающими со стороны и фиксирующим оттенки собственных эмоциональных реакций
или, возможно, даже компьютерной программой, регистрирующей и обрабатывающей
происходящее. Скажем, я в любом случае зарегистрировал и каким-то образом
обработал вышележащий вопрос; сколько времени мне понадобилось, чтобы уяснить
для себя его формулировку и степень отклонения моей интерпретации вопроса от
авторской – уже не столь важно.
Д.И. Сближая твою деятельность с
тактильной массой актерства, с буераками и валунами станиславского "не
верю", можно ли специально вылущить константу "соматического
представления" из созидаемого тобой
style='font-size:12.0pt'>Homo Ludens
с раскрашеным татуплечом на задней стороне обложки замечательной книги или
когда высовываешь заостренный язык гнетущей иронии, полирующий многие тенеты
удивительного рассказа Гном? Хотел бы ты рассматривать свою активность букводавца-литератора
в качестве определённосортового "публичного притворства", или же ты,
напротив, всегда и во всех возможных
style='font-size:12.0pt'>loci
предельно искренен?
А.Б. Лицедейство – некая универсальная величина. Настоящий лицедей никогда
не знает и не может знать «себя настоящего», свою вывернутую наизнанку суть.
Потому что даже он сам, внутренний Автор-Самого-Себя, не в состоянии полностью
контролировать степень соответствия неким эталонам (вечный вопрос по Ницше:
«Кто говорит?», что это за эталоны и не являются ли они частью партитуры, разыгрываемой
в настоящий момент). Любые попытки подобного рода неизбежно вызывают ассоциации
со словом «самоанализ», а потому заранее обречены на провал (как в квантовой
физике – наблюдатель уже воздействует на наблюдаемое самим фактом этого
наблюдения).
По поводу эротического позирования тоже
ничего вменяемого сказать нельзя. Потому что вот сидит человек. За столом. При
этом он смотрит в объектив фотокамеры. Происходит небольшой щелчок - и человек
остается внутри камеры. В ее памяти. В виде нолей и единиц (потому что, в духе
времени представим, что камера – цифровая). То есть возникает удивительная
вещь: после щелчка человек оказывается во-первых, внутри камеры, а во-вторых,
он оказывается представлен (репрезентативен) в виде некоторого набора
цифр, и именно этот набор цифр совершенно внезапно для человека, который еще
секунду назад сидел за столом и смотрел в объектив, а сейчас поднялся и
наливает себе чай, вдруг оказывается способным вызвать, скажем, в интервьюере,
скрывающимся за псевдонимом Денис Иоффе, прилагательное «эротично».
По-моему, это удивительная, хоть мной до конца и не вполне осознаваемая вещь.
Д.И. Вместе с тем,
"эротично" - это, скорее наречие, но "признак" этого
предмета тобою уловлен точно весьмаJ Мою же псевдонимичность,
ты, конечно, ответноходово разлил сермяжной правдой и с этим трудно что-нибудь
поделать. Я же, как английский полицейский тридцатых годов - хватаюсь за
рукоять несуществующего револьвера и пресекаю попытку изменения ролевых игр при
данном рубриковом раскладе: здесь именно я задаю вопросы, а потому о
моей псевдонимичности придется вещать на регистр ниже - в ином текстопложении.
Но не здесь и не сейчас)))
Так как бы ты ответственно
ответил на этот выше тобой высказанный вопрос Фридриха Вельгельма, а? Если упор
зрения будет усекновен до белизны оскала десневого, до парникового эффекта
заждавшихся в окисленном сноотделении глаз... Кто здесь? Как сказал бы наш
общий уральский друг-издатель Вадим Пруссаков...
А.Б. Это весьма важный момент: «эротично» в вышеизложенном
именно что прилагается. Причем даже не относительно меня, но относительно
бинарного массива, набора состояний. Я уже давно исчез, испарился и пью чай, а
«эротично» все еще витает, живет своей отдельной, замысловатой жизнью и, в
конце концов, возвращается ко мне, настаивая на реакции. Впрочем, я весьма
обрадован упоминанием Вадима Пруссакова. Этот момент чрезвычайно важен для меня
по причине того, что я совершенно не знаю ни кто такой, собственно, Вадим
Пруссаков, ни тем более не осведомлен о подробностях его географической
(уральский), частной (друг) и профессиональной (издатель) деятельности. То
есть, в конце концов, вопрос сводится к некой шараде, в которой голос,
раздающийся неизвестно откуда и принадлежащий неизвестно кому (возможно Вадиму Пруссакову,
возможно - нет) спрашивает: «Кто здесь?»
Если отбросить в сторону проблемы самоидентификации, то, с большей
или меньшей степенью уверенности можно ответить: «Здесь Андрей Башаримов,
питерский эсотерический чародей и криптослов, чья изощренная питерская
программа навострена на колкость узоров компьютерного иллюстрирования.»
ее декларативную "забавность" - по сути весьма лепое репрезентировани
(местами) моих букв. Ну, добре. Если на секунды пролет предположить, что ты
действительно не твердо понимаешь кто такой Вадим нетемиров Прусаков (о
количестве литер "с" в его номене я осведомлен слабовато), то я, на
тот же секундый впалый задох рискну сообщить тебе, что... Вадим Эдипович
Прусаков это...
ясен мой речевой помет? Птичьего хобота не хватает в этом вопросе, кажется, да?
Сбивчив я порой, интервьюер из меня как из осы блоха... На самом деле, радость
твоя по поводу привлечения сюда к нам Вадима мне понятна: я и сам рад
этому! Кажется, после этого интервью нас с тобой запишут по ведомству
непроходимой монастырской олигофрении! И будут оправданны их вердикты.
Дабы не рядиться в чужие шкуры, я куртуазно поинтересуюсь у тебя о семиотичности
смешения знаковых веществ в креативном тексте. Читал ли ты рассказ
"Желудевая падь"? Думаю, что да. Как ты расцениваешь в твоем
личностном, симуляционно-гноминном (ведь ты - "Андрей Башаримов",
по сути, ничто иное, как зловещий "симулякр гнома" = в тебе
два метра почти - ты здоровенный питерский мужик, но ты хоронишься под тулий
сип низкорослого разговорца. И это дело.))). Тут речь, как ты понимаешь, идет у
меня, отнюдь не о греческой гноме - нравоучительной жанровости скучного вирша,
как и не о гноме нордически-викинговом, об этих скальдах в другораз, здесь же меня
волнует Владимир Георгиевич, под знаменами которого ты, как мы все помним,
изначально был позиционирован редакторскими глазами. Кажется, именно я пошатнул
тогда эту (Митину) уверенность в смотрении на тебя как на рудимент Сркн. В
связи с этим, превращается ли читатель концовки упомянутого выше рассказа во
внучат-гномиков, отшатнувшихсси в ментальном испуге от крайне неожиданного (в
этом и заключается машинерия сорокинско-шкловского "приема") ветеранско-дззедовского
зычного мэээээээээммммммэээээээээээээээээээээээээээээ!!!!
ммммммэээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ!!!!!!!!!
внутренний монолог после чтения этого рассказа, некоторое время не получалось:
так нешуточно впечатлился. Соматический - телесный
очевиден. В тоже время, Сам автор этого текстА, когда я спросил его об
отношении к "Желудевой пади" был очень деланно скептичен.
"Обычный рассказ", сказал он, "кажется, несколько более невинный,
чем его соседи". Я не смог скрыть собственного разочарования услышанным. А
ты бы смог?
А.Б. Тут дело, мне кажется, вот в чем: в проникновении в нас
некой сентенции, некоего составного (в смысле, сложности, многократно
умножаемой нами самими внутри, при немой артикуляции «про себя») слогана, некой
рифмы. Это может быть строка, фраза, мелодия, пришедшая в голову, постоянно
прокручивающаяся и повторяющаяся, аранжирующаяся, производящая
экспоненциальный ряд, уходящий в бесконечность. Неинтерпретируемый фрагмент,
постоянно обыгрывающийся, вызывающийся к жизни снова и снова. Это может быть
словосочетание «в светлом поле замертво я себя выкопал», может быть, как у
тебя, «ммммээээээээээээ....», а может быть – и «гном». Зеркальные артефакты,
внутрь которых проникнуть невозможно. Алебастровые шарики, с которыми нельзя
ничего сделать, кроме как перекатывать в ладонях и радоваться им. Или книга,
оформленная настолько хорошо и аппетитно, что на нее можно любоваться, но не
читать. Понятное дело, автор книги или фрагмента не несет никакой
ответственности за то, что авторский продукт (или его часть) для данного
конкретного читателя (слушателя, потребителя) перешли в разряд артефакта. И
вполне может недоумевать по этому поводу. Хотя возможен и иной вариант, когда
артефакт настолько важен для автора, что он специально пытается закрепить его.
По размышлении, могу согласиться, что для меня «гном», как артефакт – все же
скорее важен. Если же говорить о позиционировании любого большого текста, то
здесь важно не ограничивать себя двумя-тремя валидными авторами, а обратить
внимание на интенциональность, общую подоплеку, предысторию. Но это, конечно
же, дело не редактора, во многом опирающегося на свой личный вкус, а
профессионального критика, способного, пусть и субъективно, хотя бы попытаться
размотать эту «ленту ариадны» и увидеть, скажем, влияние Дж. Джойса, там, где
кто-то увидит (вполне, кстати, ценимого мной) Владимира Георгиевича, и
разглядеть самое, на мой взгляд, важное – пережитое письмо, авторскую
вовлеченность, повествовательную тотальность, способность подписаться под
каждым словом. Возможно, это можно назвать соматическим письмом. Буквы,
пропущенные через себя. В этом – коренное отличие от всякого монастыризма
и концептуализма. С другой стороны, это возможность отступить и сделать шаг
назад, фиксируя собственные реакции, эмоции, ощущения. Этот вечный отступ – и
есть сама возможность письма. И, конечно, возможность быть компьютерной
программой, регистрирующей и обрабатывающей происходящее.
нравится ощущать себя упорядоченным звеном - компьютерным парубком,
бегущим любых, даже самых заскорузлых силлогистических силков. Неслучайно, ты
никак не подсел на зыбкую кочку болотной олигофрении - что я предложил выше, но
логически перешел к монастырю концептуализма. Тот терем - "вечный
отступ" - поэт Киттуп, почки молодых побегов. КстатИ, соматическое
письмо оно ведь этимологически играет в двоякую такую, как сказал бы Саша Бараш,
- амбивалентную суггестию: ты совсем не призван думать лишь о телосе
своего физического бытия, я бы, на твоем месте, направил зрение в
сторону несравненно более грибную - в ведическую Сому, разливанное озеро
психоделических кудес, клубы боевого чтеца-расповедателя. Вспоминая бескеркнутое,
активно-охотничье представление тебя в начале этого разговора, на ум приходит
отрывок из берлинского романа Бальмонта, написанного в начале двадцатых
("Под новым серпом"). Там, в частности, имеется такой фрагментец:
меткость своего глаза и руки, когда осенью увидел в саду серого дрозда,
сидевшего на самой верхней ветке рябины, увешанной красными гроздьями. Он
приложился и выстрелил. Дрозд упал. Когда Г-йн поднял его, в черном глазе птицы
светилась еще печальным светом жизнь, но глаз уже наполовину был затянут
тусклой пленкой, а в полураскрывшемся клюве дрозда виднелись желтые клыки и
красная ягода рябины, которую он не успел прожевать. В этом черном глазе и непроглоченной
красной ягоде было что-то невыносимо раздирательное. -Г-йн мысленно поклялся,
что он более никогда не возьмет в руки ружья..."
style='font-size:12.0pt'>[ навеяно этим: "...набрасывает поверх клюва
лоскутное одеяло, и вместо пустяшных цветных лент из корзинки выпрыгивает живой
длинноухий кролик". А.Л. Гонштейн, "Театр Нарцисса и театр
Орфея", Зеркало, №102, 1993, стр.26]
пытаюсь аллюзивно напомнить тебе твою жизнетелую ипостась охотника-птицелова,
победителя долбленных королей запала. Вспоминается одна историйка рассказанная
мне одним старым деревенским знахарем, из вологодской области. Приходить к
этому дзеду Леше один мужичок - и говорит - дедушка - помогите - на вас вся
надежда - не знаю прямо как быть... Завелись у меня досадные мошки на коже, все
мази перепробовал - ни черта не помогает... На вас вся надежда, все говорят -
только к вам и ходить за лекарством чудодейственным... Ну, дзед Леша - старый и
многоопытный лесовик (уж не знаю, жив ли он сейчас), осмотрев кожу болезного
почесал в затылке заскорузлыми пальцами, напоминавшими разлапистые корни пихты
и выдал свои фирменные безотказные рекомендации. Говорит ему дзед Леша -
"Ты, милок, энто, держись духом не падай, - заупрямилась в тебе природа,
тяжелый случай к несчастью приключился. Рецептура же моя така: разденься до
нага, я тебе венок из веток дубовых сплетенных дам , оденешь на голову -
пойдешь, упрешься в чащу леса - постоишь пару часов - прилетят птички-синички -
всю эту мошкару поганую да повыклюют на хрен из тебя вон. Облегчится жизнь
твоя. Мужик так и сделал: разделся, одел на голову сплетенный венок , ушел
нагишом в лесочащу. Далее рассказывает дзед Леша - ворочается он к нему до хаты
- весь хромает, в кровоподтеках, синяках по всему телу: натурально места живого
нет. Дзед Леша - добрый лесовик - всплеснул руками в зримом недоуменье:
говорит, "Эвона как! Неужто, тебя синички так разукрасили-то, а?". А
мужичок со всхлипом ему и отвечает: "Дзед! Какие на хрен синички! Дятлы
прилетели!"
клювастые дятлы и как ты с ними разговор держал?
А.Б. Дятлов, равно как иных птиц, я иногда наблюдал в лесу.
В лесу находились деревья, на которых то и дело виднелась кора, которую эти
дятлы и вскрывали своими крепкими клювами. Случалось, что процедура коровскрытия
производилась неутомимыми птицами и в непосредственной близости от меня. Но
сказать, занимались ли энергичные создания этим с умыслом или же с прицелом в
мою сторону, я не могу. Обдумывали ли они свои действия? Отвечали ли за них?
Могли ли более или менее вразумительно объяснить? Вообще, в лесу имеет смысл не
слишком заострять внимание на дятлов и иных наших пернатых друзей, а приложить
усилия к рассмотрению жизни у наших ног, тихой, шуршащей, незаметной жизни. В
душистой траве, во прелом мху скрываются удивительные создания: муравьи,
червячки, жуки, ложные опята. Помню, в детстве я приехал с родителями в лес за
ягодами, но вместо черники стал собирать в спичечный коробок божьих коровок. Их
было много вокруг. Когда коробок наполнился, мне мучительно захотелось их
спасти. Я поджег коробок и все божьи коровки сгорели. Я ничего не успел
сделать. Было очень обидно и жалко полезных жучков, которых я на самом деле
очень люблю. После этого я полностью похоронил идею вбросить в муравейник с
черными муравьями – красных. И вообще, с той поры я не произвожу никаких
экспериментов ни над птицами, ни над животными, ни над насекомыми. За всей этой
удивительной, копошащейся жизнью можно лишь наблюдать. И, как мне кажется, эта
способность наблюдать, этот вечный отступ - и есть сама возможность письма. И,
конечно, возможность быть компьютерной программой, регистрирующей и
обрабатывающей происходящее.
Д.И. Ну, ты просто повторил
вышепоказанный бальмонтовский сюжет, где вместо Дрозда и его слипающихся век у
тебя горящие коровки божьи! Та же горечь Разлуки с детством... Странная
атмосфера щемящей телесности и ностальгирования по братьям нашим меньшим
сквозит тут у тебя... Непростительная слабость для декларированного адепта идей
крюолизма… Тела Бъез Органов... Скажи, Андрей, у тебя есть слабости, такие о
которых ты мечтаешь НИКОГДА не говорить? К примеру - слабость Стать Гномом,
упасть в песочницу и втемяшившись в подбычковую пылинку начать разговор о
Главном... Каким ты представляешь своего Гнома? Маленьким толстеньким окурком,
жильцом невесомого дискурсА, или же раскосоглазым самурайским Ронином,
мгновенно исчезающим в момент автопилотного прочтения?
А.Б.
жестокости, Тела Без Органов) и реализма. Вполне реальных божьих коровок,
пылающих в коробке прижавшись друг к другу. Настоящего леса. Ягод. Деревьев и
дятлов на них. И наблюдателя, присутствующего где-то на опушке, среди березок.
Это способность к памяти и постоянная готовность к восприятию, к
записи. Контент записи – не важен. Важен момент запечатления: вот эта
тропа, вот – лежащий возле кустов велосипед, вот – приглушенные голоса за
кустами малины, там пьяные милиционеры живут половой жизнью с девушками,
которых они привезли на служебной автомашине. Вопрос о Главном здесь не стоит.
Здесь стоит вопрос фиксации, кадрирования мгновений. Иными словами, крюолизм –
это фотоаппарат. Гном, как мне кажется – это такой компактный человек. С другой
стороны - это нос. Гном как-то связан с носом. Я не боюсь стать гномом.
Потому что каждый из нас отчасти гном. Но лишь отчасти. Потому что тотальный
гном подразумевает возможность всепроникновения, решительности, неукротимой
настойчивости, близости к железному колчедану.
Д.И. Натурально Гном увязан с носом.
Это практически одно и тоже понятие - как карлик-нос из детской очень страшной
сказки. На уровне вополощения этой темнокрылой экзистенции. Мой личный
Гном-кузнец, был не Носом, но Чернозубом, зихронским повивальным малышом-кумекой.
Рубка папы и шкода мамы = его берендеи. Им был покойный лжеюзер Кухуллин, ты
знаешь. Однако, это к делу не относится.
Как я понимаю, в крюолизме - ключевая
концепция - это "истинность видения". Точность передачи и ее землефильство,
близость грунту произрастания, удобренной матерности почвы. Нефальшивое куплетирование
всех без исключения азбуковин. И, если возникает неверная интонация, беспомощный
всхлип, натужная трель из миндалин межскулья, то все пропадает в мареве непроявленных
литер. Становится грустно: текстуальность безвозвратно избегает жизни
(единственно возможной, как река). В этой связи возникает герменевтический
вопрос: всякий раз открывая свою книгу, всегда ли ты видишь там одно и
то же?
А.Б.
вытесняющий собою все иное, как неистинное. Крюолизм – это, скорее, честность
и способность к тонкому ощущению момента. Пальцы, пахнущие спичками.
Хоронящийся в темноте светодиод. Знакомая голова на подушке. Честность также
заключается и в том, чтобы использовать слова, наиболее подходящие моменту
вспоминания, интерпретации вспоминания или же составления вспоминания. И не
те слова – это вообще самое страшное, что может быть. И не только в
обсуждаемом явлении крюолизма, но и в литературе вообще. Каждый раз, открывая
свою книгу, я оказываюсь на разных страницах и читаю различные предложения.
Какими-то предложениями я доволен больше, чем остальными, какими-то – меньше.
Но я никогда не стыжусь того, что в этой книге заключается. Хотя, несомненно,
есть ощущение, что можно и нужно не останавливаться, но двигаться дальше, к
иным горизонтам, к иным темам. Например, меня интересует тема идеологического
подполья, столь знакомая нам по прошедшему веку и трансформировавшаяся в век
нынешний. По-моему, тема подполья тоже как-то связана с гномом. Вероятно
потому, что гном – это подпольщик внутри нас.
Д.И. Любопытно, что выстраивая свой артодианский
крюолизмус, настаивая на неизменной ощущенческо-фактической верности
эстетических построений Слова, ты пришел - возвернулся, замыкая круг, к шкловско-бриковой
литературе факта - к ЛЕФу...
Несомненно, тема подполья напрочь
связана с гномом, но, бери шире - с троллью - с ХТОНИЧЕСТВОМ,
одержимо создававшимся во многих архаических культурах в разное время.
Подземные токи, молитвенность темного индоевропейского демоничества -
издавна фокусировали поэтическое внимание... Осмелюсь порекомендовать тебе
такие важные штудии, кои наполнят твое воображение верным мифопоэтизмам гноминого
подпола: Altheim, F., Terra
Mater, Giessen, 1931., А в своей известной монографической штудии о дакском
загадочном боге-пифагорейце Залмоксисе, (не чуждом и твоих, Андрей, журнальных
интересов ( http://www.livejournal.com/users/zalmoxis
) Мирча Элиаде, увязывал известную хтоническую природу этого персонажа
(встречающегося еще у Геродота) с этимологией самого имени его: Zalmoxis от
общего корня zamml - означавшего землю ( Трак. zemelen,
вычленяя обще-индоевропейский корень обозначающий, по Элиаде "почву"
,"землю" - ghemel - zam). Не случайно, что этот
"умирающий" невысокий бог уходил "под землю" - через
пещеру. См. Eliade,
M., Zalmoxis. The Vanishing God. Comparative Studies in the Religions and
Folklore of Dacia and Eastern Europe, Chicago, 1972, pp. 44-45.
Portrait of Hekate", American Journal of Philology, 102, №3, 1981,
pp. 243-260; Karouzou, S., "An Underworld Scene", Journal of
Hellenic Studies, №92, 1972, 64-73; Pollard, J.R., Seers, Shrines and
Sirens, London, 1965; Но
Goddesses and Female Demons, Munster, 1995, где
по
сопровождаемая
"псами
не сумел их избегнуть в последнем куплете своего "Ангельского
поцелуя".
Так, что твой подземный
гномический ведун может оказаться не только не "обочинным", но,
скорее, магистральным агентом всякой демиургической работы. Расскажи,
Андрей, с каких лет ты впервые ощутил неизбывную "наземную"
(афишируемую перед собственным жизнетекстом) потребность запечатлеть себя в
качестве литератора: когда ты впервые начал "серьезно" писать и где
это происходило (под партой, в школьной курилке, на соломенно-дачной тумбочке,
или лежа в ванной с запретным некурительным табаком)?
А.Б.
существует лишь момент складирования, записи по памяти. Крюолизм – это
литература эмоциональной интерпретации факта. Эмоциональной не в
плане амплитуды, скачков в подспудных оценках и подаче материала, а в плане
тонкости ощущений и оттенков. Именно где-то там и возникает правда.
Сравнение гнома с Залмоксисом,
несомненно, интересно. Невысокое создание, существующее в противовес
полуденному миру, тихо и незаметно уходящее под землю, в какую-то
онтологическую нору, находящееся там неопределенное время и непонятно что там
делающее. В этом дискурсе чувствуется древность и глубина. Он близок мне.
У меня есть большие сомнения по поводу
того, что считать серьезностью в письме. Если предположить, что
серьезность однозначно идентифицирует процесс осознаваемой работы
над текстом, то почему же нельзя считать серьезной работу над текстом,
выполняемым методом автоматического письма (неосознаваемая работа,
драйв). Пытаться что-то писать я начал довольно давно. Помню, в лет восемь или
девять написал стихотворение «про козу». Как она пыталась что-то выговорить, но
в конце концов ничего не сказала. Нельзя исключать, что это некоторым образом
связано с имманентной невозможностью всякой окончательности, всякого
неизбывного высказывания. Потом писались какие-то кусочки в школьных тетрадях,
на последней странице. Прозаические зарисовки, белые стихи, страницы,
заполненные почему-то словом «Небоська».
Д.И. А ты бы не мог сейчас навскидку
продемонстрировать собственный некороткий экспонат "автоматического текстописьма"?
Это вовсе не зазорно, даже Владимир Сергеевич Соловьев (философ русских) этим
занимался - таким тихим рукастым бормотанием - призывом гностической сущности
Софии, которая неизменно оказывалась воплощенной в... крохотную психическиотклоненную
кликушестарушку-из-провинции Анну Иоановну Шмид-т. Так как будет выглядеть
автоматический сван-удовлетворитель Эндрю Башаримов-сан?
А.Б.
демонстрация подразумевает акт вменяемой и полностью осознаваемой подготовки
к демонстрации. Автоматичность же выступает всегда как внезапность и
неосознанность. Как беспамятство. Закрыл ли я дверь, выключил ли плиту, пожал
ли протянутую руку, написал ли буквы. И вот уже веселые бомжи выносят ценные
вещи и мебель, на плите сгорает эмалированный чайник, незнакомый человек
испуганно вырывает руку и шарахается в сторону, а клочок бумаги с буквами
исчезает в мусоропроводе. Автоматичность – это способ ухода от ответственности,
способ отклонения просьб с помощью перевода дискурса на другой уровень, где
аннулируется сами понятия отказа или принятия предложения. Автоматичность – это
еще и способ не писать.
Д.И. Именно! Способ не писать! Писать
не так! Будем жить - мальчиши - плохиши - дальше - в погребах всемерной отлуки
- отлыни - скорби кудес. Не пропадай! Ономастика явится в твои пределы и будет
лукава! Как, эта , писанная как бы [мной] от лица твоего мыслеслова:
ял, наврупплен, хек, напровесть, буур, хххна хххна хннна, набудур, могол-на-протир,
грыб, даппертут, грум - не грржымайл, ан- нус вотру, пук - пододеляль, нык, вам
в ничто, сартрр, тпрусаков, тепь, ляч, ярый скол. Испаган ввела в осчину хлюпь
, не только древесину, мы товыарищи чины - дрожь и бячество умны. Х**просвет, культурнедолга,
оторочьнеслапсь немого , христо продувной кумыс? Дядька Холин: обреист! Он борит
, настойно-только , несть мышиной блин кудла, обструпите моииий войлок - мразь подружечки
войлА! Я сПешал волАном, дОле, нннезатАк , не пых , не вел, ниневийство -этттто
дОбре? Где ты песенку бубббнил? Твой израИль - царство скорби - бег немытого м*длА
- обойдусь, идиттте на *** - всем дала и мне дала! Руп на йык, на дольбоматер, капрофагистый
нгадел, бро, бджола , навекоградил, непробел, непргундел. Мут, и Ка , навеки вместЕ,
я егупецкий стрелок , хуй тебе и ККККККропивницкий - он твой , блин , сермяжий
срок. ОбдрочисЬ, ппроказник Деня , мажь ты руки в октябре, со всей ттвввоей
дружиной : Темироом- ебучим джинннном , Бавом-сукой в кипедже, тпрусаковым и
Антоном - я с тобою - ВИНИПУХХХ! Мглисто-налгому присловью - дык просух и дык протухх.
Жобб набряк на углетине, як и мерзко варкотня - лыпоблиная скотина чур.меня и чур.мення
, f
захода , деня - вражеский прикол - напоюсь задротом-деней - чтож, я хуже воробьья?
Ты, начитанный невежда - бойсь меня, и бойсь меня? Тыгыдымский Конь - скачуйя, прагскокпрыг!
Тыгдым тыгдым! Разве я писать гораздый - так как ты, бумажный Х**, атыбатьей, небезРожья,
ничерта, **ена вышь, нет проблемы, саквояжья - дык промысть, прупЕнь гоВнист, ролевыыйя,
опенгеймы , оппа, паю- нык ручья , буль тЫхны , омандовенья, лок конья, стрекач
ныньЯ, луб горючий , диббезделья нульоставший червеслов, я напрощеневезДЕльный
, ыфонетический зарок: стек и вЁд:
Б О Р О Б О Д У Рья!
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
