Литературная критика

="03_191.jpg" hspace=7> Вий

Споры о том, откуда мы все вышли, думается, никогда не утихнут. И
даже о том, насколько широко возможно толковать это самое
«мы», не утихнут. Дело в том, что любое «мы» очень часто
вызывает открытый или тайный протест. И чем мощнее это множество
«мы», тем вероятнее. А уж насчет того, откуда кто вышел, так
ведь и даже в самом простом, натуральном смысле этого вопроса
возможны различные ответы. Кажется, Макбет еще у нас в этом
аспекте, что называется, попал.

Что ж, давайте будем рассматривать «мы» в несколько более узком
интервале, а насколько узком, пусть каждый решает сам. Вплоть до
превращения «мы» в «Я»!

Предположим, что и действительно некие «мы», а именно русские
классики пера, вышли из гоголевской «Шинели». Тогда получается, с
некоторой точки зрения, в переносном смысле, и если
учитывать то значение, какое до сих пор еще имеет русская литература
как фундаментальное явление национальной культуры, то те
мы, кто вырос и воспитался внутри этой культуры, являемся,
нет, не учениками Дьявола, это было бы слишком круто для нас, а
несколько иначе, все мы - бесовы дети.

Отношения с Чертом, а также всевозможные приключения различного рода
чертей, бесов и бесенят, ведьм – это ведь чуть ли не
главное, чему и посвящена вся мировая литература, и особенно такая
значительная ее область, как русская классическая
литература. Причем, в русском варианте, все, что касается чертовщины,
подано гораздо более занимательно, зашифровано, хитро, и, в
то же время, глубина от этого не страдает вовсе, а даже
наоборот.

В Европе, все-таки, существует определенный литературный порядок.
Бесы и ведьмы отдельно, люди отдельно, причем даже тогда,
когда в человека вселяется бес. Дьявол это дьявол, Фауст это
Фауст, Макбет это Макбет, а ведьмы – пузыри земли. Никакой
путаницы!

У нас же и в этом вопросе мы имеем обилие, но не имеем должного
порядка. Путаницы, как раз, много, неразберихи и суеты. Но, если
подумать, то в этой суете и неразберихе проявляется
постепенно некая система, и довольно упорная система.

Автор Шинели, Гоголь, начал свою литературную деятельность, как
известно, с бесподобного описания бесов и чертей, и их проделок.
«Вий» и «Вечера на хуторе» многие считают пусть
гениальными, но пустяками, но так ли это? С иной точки зрения, это
была, скорее, увертюра, подсказка, ибо я совершенно уверен, что
и во всю последующую свою литературную деятельность Гоголь
ничего, кроме чертей и бесов, не изображал. Еще Набоков
писал, что если приглядеться к Чичикову повнимательней, то легко
можно обнаружить при нем и рога, и копытца, и хвост, и,
добавляет Набоков вывод, это потому, что продавец мертвых душ
является торговым агентом Дьявола, то есть мелким бесом. Я не
совсем согласен, однако, с Набоковым. То, что Чичиков мелкий
бес, это понятно, но какой же он агент, к кому заслан?!
Ведь если приглядеться повнимательней ко всем остальным
героям и героиням поэмы, то и у них заметишь хвост, рога и
копытца, или метлу со ступой. «Мертвые души» – это все то же
собрание чертей, их, что называется, разборки. А то, что
современная писателю и позднейшая критика увидела в бесовском
шабаше некое отображение русской жизни, так это очень
правильно, и очень о многом говорит. Такими же блистательными
описаниями взаимных блудней чертенят являются и Ревизор, и
Женитьба, и Невский проспект. И Шинель, разумеется. И у Башмачкина
имеются копытца и хвостик, только, разве что, рогов
недостает, или есть, но очень маленькие. В этом вся его беда. И я
абсолютно согласен с Набоковым, совершенно непонятно, с какой
стати русская демократическая критика, и вообще, такие
гуманисты, как Достоевский, набросились на Башмачкина со своим
состраданием, перепутав маленького черта с маленьким
человеком. Или они своими зоркими взглядами, все понимая, или не
понимая, просто не видели никакой разницы между маленьким
русским человеком и маленьким чертом?! Очень возможно, при этом
не видели также большой разницы между не очень маленьким
русским человеком и не очень маленьким чертом. Не видели
разницы, потому что разницу можно уловить, сравнивая два различных
объекта, но в русском случае почему-то очень часто
оказывалось, что русский человек и бес с хвостом - это один и тот же
объект.

Кто-то скажет, что я преувеличиваю, но взгляните на облик наших
современных публичных людей, политиков, бизнесменом, шоуменов.
Разве у многих из них не торчат из-под фраков и юбок все те
же хвосты?! Если теперь положение таково, то почему в
девятнадцатом веке оно должно было быть радикально лучшим?! Тем
более, что и «основатель» русской цивилизации девятнадцатого
века, Петр Первый, еще при жизни считался большой частью
общества попросту Антихристом. Нет, я понимаю различие между
«реальностью» и «дискурсом», и предлагаю, в виде исключения,
пренебречь им. Поскольку, с другой точки зрения, кажется, не
существует никакой другой мыслимой реальности, да и та под
вопросом, кроме «Я». Все остальное – своеобразный «дискурс».

Разумеется, Достоевский являлся самым бесспорным и успешным
наследником Гоголя в деле, если можно так сказать, продолжения этого
адского эпоса. Одни «Записки из мертвого дома» чего стоят!
Другие примеры я даже приводить не хочу, с Ф.М.Д. все ясно.
Но не думаю, что он был один в поле воин. Думаю, что он имел
право сказать это слово – «мы»! Насчет «все», это вряд ли,
конечно.

Не знаю, почему, но какая-то чертовщина мерещится мне иногда даже в
самых утонченных, в самых «метафизических» стихах Фета. «А
счастье где, не здесь, в среде убогой, а вон оно, как дым. За
ним, за ним, воздушною дорогой, и в вечность улетим».
Слишком просто, ясно и тяжело, так слишком, что думается – уж не
соблазн ли это?!

Но до Федора Михайловича, и до Гоголя, до Шинели, был ведь и Онегин.
Уже в Онегине, в Евгение, присутствует некая
двойственность, как бы совмещение Черта и Фауста в одном лице. Это и
приводит к недоразумениям. Онегину вроде бы никто не предлагал
никакой специфической сделки, но живет он так, как будто
заключил таковую. И заранее отвергает возможность проигрыша.
«Нет, я не создан для блаженства»! И не проигрывает. Когда
захотелось блаженства, в оном было отказано. И не случайно.
Впереди странствия, и вечная жизнь, так как смерть –
удовольствие, Черту недоступное. Онегин бессмертен.

Печорин. Печорин, мне кажется, уже в той же степени человек, в какой
Грушницкий – бесенок. Я бы присвоил Печорину звание
человека. Лермонтов, вслед за Пушкиным, продолжил тему, пожалуй,
самого главного русского беса, то есть беса мелкого, на фоне
которого даже демоническая личность смотрится простым
смертным. Лермонтов же и подчеркнул этого мелкого русского беса
главное свойство – какую-то странную, дерганную, цирковую
глупость, глупость даже при наличии, вроде бы, и ума, и хитрости,
и расчета.

А еще раньше были Иван-дурак, да Емеля-дурак, самые культовые
русские сказочные герои. Они симпатичны, но они с чертями водятся.
У них, конечно, печки ездят, и ведра по воздуху летают, но
менее дураками они от этого не становятся. Вот эти Иван да
Емеля и трансформировались, возможно, затем в мелкого
русского беса, заселившего разнообразные углы российской
словесности, то есть, те, что не заняты почему-то, оказались бесами
покрупнее.

А когда взялись, наконец, очень большие специалисты этого дела за
изгнание бесов из русской литературы, то, разумеется, почти
всех и изгнали. Но и литература что-то того, не сильно теперь
чирикает.

Впрочем, надежда остается. Бесы имеют обыкновение возвращаться. Они
уже возвращаются. К нам, к нам же!