Проза

Знатный город Заканальск раскинулся на левом берегу великой русской
реки Глюквы. На правом берегу раскидывался уже другой знатный
город — Приканальск. Впрочем, теперь уже собственно Глюквы увидеть
было нельзя. Дело в том, что однажды настал момент, когда в жаркую
погоду испарения от ее водной поверхности, наполняя улицы прибрежных
населенных пунктов, стали вызывать человеческие жертвы. Тогда,
по просьбе народных масс, и загнали Глюкву в большую трубу от
истока до устья, образовав, таким образом, самую большую в мире
канализационную трубу, чем жители прибрежных населенных пунктов
очень гордились.

Ну и, постепенно, город Левый Глюк превратился в Заканальск, а
Правый Глюк превратился в Приканальск. Практически название городов
сменилось в результате чрезвычайной гордости их жителей соседством
с самой большой на земле Канализационной Трубой.

Держал Заканальск крутой авторитет Генрих Геннадьевич Кустиков
по кличке Стоеросовый, бандюга немного примороженный, но толковый
и рачительный. Поэтому он держал еще и половину Приканальска,
тем более, что и родом был оттуда же. Однако, как бы ни был талантлив
человек, один он ни с каким делом не управится. Один в поле не
пацан! Поэтому у Стоеросового, как и у всех авторитетов, была
правая рука, главный завхоз и диспетчер Кантемир Бекеша по кличке
Томный. Томный имел мозги и талант так общаться с любым городским
начальником, что через пять минут тому казалось, будто он знает
Томного с детского садика. Одна беда, Томный был на четверть еврей,
на четверть финно-угорских кровей, и к тому же еще на пятьдесят
процентов русский. Может быть, поэтому заканальская братва и не
признавала его своим. А может быть, потому, что Томный шибко гордился
своей ученостью. «Пацаны! — например, вдруг сообщал Томный,— а
вы знаете, что по финно-угорски «ва» означает вода?!» «Ну и чо?!»
— спрашивали пацаны. «А то,— радостно объяснял Томный,— что «братва»,
выходит, тоже финно-угорское слово, и означает некую воду!» Братва,
конечно, обращала в шутку такую обидную непонятку, из уважения
к Стоеросовому. «Живая вода! Ха-ха-ха! — стебались пацаны.— Святая
вода! Мертвая вода!».

Еще у Томного был пунктик, за который он и получил свою кликуху.
Набожный был очень. Он был крещеный, наизусть знал Писание, очень
много молился, ставил свечек, и вслух переживал, но не за убиенных
братков, а как-то вообще, за всех нагих, сирых и гладом поедаемых.
Это даже Стоеросового злило, но терпел по своему немалому разуму.
Понимал, что без Томного, которого он в шутку называл иногда также
и Кардиналой, дела пойдут не так хорошо.

Но бывали и срывы. А точнее, один раз только сорвался Стоеросовый
на Томном. Как-то ехали они кортежем по Заканальску. Впереди джип
с охраной, потом шестисотый со Стоеросовым и Томным, а сзади вообще
целая кавалькада иномарок. Ну, едут и едут. Вдруг Стоеросовый
бомжа пьяного увидал на обочине, и что-то замкнуло в пахане. Тормознули.
Стоеросовый вылез из мерса, за ним Томный, ну и прочие все пацаны
из машин повыскакивали, никто не понимает ничего, на всякий случай
волыны с предохранителей поснимали, а Стоеросовый к бомжу подходит.
Тот сидит у стеночки, пьяный, вонючий, ему вообще все по фиг!

«Слушай! — говорит Стоеросовый Томному, кивая на бомжа.— Че там
в писании-то сказано? Вот, скажем, если ты свой прикид отдашь
этому козлу, то это хорошее дело будет, или нет?!». Томный подумал-подумал,
и говорит: «Хорошее». «Ну, так и отдай!» — говорит Стоеросовый.
А Томный стоит, жмется, видно, что не охота ему отдавать свое
пальто из бутика за две тыщи баксов. Глупо же, а Томный не дурак.
Хотя... если б не дурак был, сообразил бы все мигом, и сразу отдал
бы бомжу прикид. Не сообразил! А Стоеросовый чего-то не в духе
был сильно, схватил Томного за воротник пальто, прямо сдирать
стал силой, мужик здоровый, чуть не порвал вещь. Причем Томный
еще и ерепенится, вырывается, да не вырвешься из клешни. Ну, и
снял, и отдал пальтишко сильно озадаченному бродяге.

А на следующий день все забыто было. Томный и Стоеросовый, как
ни в чем не бывало, друзья-приятели и боевые товарищи. Ну, купил
себе Томный новое пальто в тот же день, без проблем, делов-то.
Правда, один старичилло из охраны, то ли бывший вор, то ли бывший
мент, посоветовал Стоеросовому замочить Томного, и не мешкая.
«Да ты чо, старичилло! — возмутился Стоеросовый,— я без него,
как без рук!». «Ты его оскорбил,— пояснил бывший,— это может аукнуться».
«Ну, погорячился разочек, подумаешь! Да и кто ответку будет делать,
Томный?! Да кто он такой! Он мне всем обязан, и, если б не я,
сидел бы вчера, может быть, вместо того бомжа и балдел!» — отмахнулся
Стоеросовый, сам понимая, что это он сильно преувеличивает.

А дела пошли еще лучше. Через пару лет Стоеросовый уже депутатом
там чего-то числился, и городской голова у него на побегушках
за счастье считал побегать. Уверенно себя чувствовал авторитет,
предпочитая теперь побольше быть Кустиковым, поменьше Стоеросовым.
Хотя, когда как.

«Слушай, Томный! — сказал однажды Томному Стоеросовый.— Мне че
в голову пришло! Слушай, у нас все схвачено, но чо мне в голову
пришло, ты не догадаешься!» Томный с сомнением поглядел на Стоеросового.
«Ну и чо?» — передразнил он слегка шефа. «Да приход тут в Заканальске
самый большой освободился. Настоятелем, или как там у них называется,
в Заканальском Кафедральном Соборе хочу тебя сделать! А?! Как?!».
У Томного глаза полезли на лоб. «Да ты глаза не пучь! — сказал
Стоеросовый.— Я уже все решил. Сейчас Церковь в гору идет, силу
набирает, большое влияние. Опять же, льготы у них по табаку и
водке конкретные. И мне там свой человек позарез нужен. И этим
человеком будешь ты!». У Томного глаза уже на темя переместились.
«Да я уже везде договорился! — продолжал Стоеросовый.— И если
б ты знал, каких бабок это стоило! Ничего, получишь имя православное,
бумаги какие надо уже делаются, ну и матушку тебе уже подобрали,
из семьи потомственных священников. Классная телка, не бери в
голову!».

И Томный исчез. Вместо него образовался отец Иоанн, в миру Кантемир
Бекеша, настоятель Заканальского Кафедрального Собора.

Первое, что сделал отец Иоанн, это добился отказа от всякого участия
Заканальской церкви в льготной торговле спиртом и табаком. Когда
братва пришла к нему с предъявой, бывший Томный вежливо и твердо
отказался с ними говорить. Раньше его бы грохнули в течение трех
дней, но теперь, когда Стоеросов косил под цивилизованного авторитета
и метил в олигархи, он плюнул и отступился, решив пока посмотреть,
чо будет дальше. А дальше отец Иоанн, он же Томный, продал все
свои тачки, коттеджи и участки земли, лишние квартиры и драгоценности,
и все полученные средства перевел на счета различных детских домов,
домов престарелых, больниц и приютов. Даже одежду всю свою раздал
пенсионерам и ветеранам. Питался отец Иоанн крайне скудно, всюду
ходил пешком, много трудился своими руками, и спал по четыре часа
в сутки, проводя свободное от службы время в неустанных молитвах
и радениях о нуждающихся в духовной и материальной поддержке.
Слава его гремела в обоих Канальсках.

Хуже того, в некоторых проповедях Томный призывал неправедно обогатившихся
и окунувших свои руки по локоть в кровь человеческую покаяться,
отказаться от сатанинских помыслов своих. Призывал волка не рядиться
в овечьи шкуры, а усмирить гордыню и вернуть с тайных счетов за
границей отъятые у сирых и вдов средства. Призывал не рваться
к власти презревшего все заповеди господни и законы человеческие.
Имя не называлось, но все понимали, о ком речь. Ситуация для Стоеросового
резко ухудшилась. Нет, не фатально, но все-таки.

И Стоеросовый не выдержал. Нет, пока еще он не готов был убить
Томного, но он решил похитить его на денек и немного с ним побазарить.
О жизни и смерти, и о других понятиях. Однако это оказалось невозможно.
Кем-то предупрежденный, Томный, или отец Иоанн, переехал жить
в ту часть Приканальска, которую Стоеросовый не контролировал.
Службы он стал проводить реже, и всегда был охраняем многочисленными
добровольцами их прихожан. В течение чуть ли не года вся заканальская
братва охотилась за Томным, но без успеха.

Истратив почти половину своего состояния, Стоеросовый все же прошел
в депутаты верхнего уровня, потом быстро вернул свои деньги, но,
несмотря на то, что он теперь вращался в кругу самых влиятельных
олигархов, положение его казалось Стоеросовому ненадежным до тех
пор, пока Томный продолжает свою подрывную работу.

Однако, шло время, и дела шли. От Генриха Геннадьевича Кустикова
многие воротили нос, но в то же время побаивались. Этого было
достаточно. Его уже многие числили одним из олигархов. И тут Томный
как бы вернулся. Он снова переехал жить в Заканальск, возобновил
свои ежедневные проповеди, язвящие и клеймящие сонмы грешников,
поддавшихся прельщению Сатаны, и, как все понимали, среди оных
и Генриха Геннадьевича лично. Однажды, в православное Рождество,
основные братки устроили пьянку-совещание по случаю праздника,
когда перетирались разные вопросы со своими, а потом пили и закусывали,
и все произносили тосты за дружбу и за здравие самого лучшего,
честного и добродетельного на свете человека, а именно Генриха
Геннадьевича... Стоеросового. В ответ Стоеросовый в сердцах сказал:
«Вот вы все говорите о дружбе, о братстве, блядь! А за базар ведь
не отвечаете! Почему среди вас до сих пор не нашлось, блядь, ни
одного,— у него даже горло свело от горького чувства,— Ни одного!
Кто избавил бы меня, наконец, от этой сволочи?!». Все поняли,
о ком идет речь, и виновато спрятали глаза. Только четыре бригадира,
не из самых крутых, но из самых отмороженных, отошли в сторонку,
и тихонько о чем-то перетерли. Стоеросовый, конечно, заметил это,
но как бы не обратил внимания.

На следующий день, рано утром, четыре джипа подъехали к Заканальскому
Кафедральному Собору. Был бледный зимний день, без мороза и ветра,
падал редкий снежок. Из джипов вылезли шестнадцать человек, те
четыре бригадира, и с ними еще двенадцать пацанов. Они подошли
к дверям собора и попросили служку вызвать Томного, ну, типа,
отца Иоанна. «Мы знаем, что он здесь»,— сказали бандиты. Вскоре
Томный вышел, в церковном облачении, и с ним человек двадцать
мужчин и женщин, монахи, прихожане и прихожанки. Братва оттеснила
толпу и окружила священника. Они стояли довольно долгое время,
и просто молча смотрели отцу Иоанну в глаза. Тот не отводил взгляда.
Сцена затянулась. «Что вам надо?» — наконец, спросил отец Иоанн.
«Чтобы ты прекратил свой беспредел!» — сказал один из бригадиров.
«Этого не будет»,— просто, и без всякого страха ответил поп. Бандиты
отошли к своим джипам, и демонстративно стали выгружать из них
бейсбольные биты.

Прихожане увели отца Иоанна в собор, надеясь, что в храме ироды
не посмеют творить злодеяние. Кто-то побежал звонить в милицию,
кто-то запирать двери и вооружаться подручными средствами. Отец
Иоанн остановил и тех, и других, строго запретив вмешиваться и
что-либо предпринимать. «Мы в Храме Божьем, а не в кабаке, чтобы
вызывать сюда представителей мирской власти или устраивать потасовки»,—
совершенно спокойно сказал он, стоя ближе к Алтарю, у одной из
больших икон Божьей Матери. В этот момент шестнадцать человек
вошли в храм. Они неспеша шли к Алтарю, с грохотом волоча по гранитному
полу тяжелые бейсбольные биты. Когда они окружили священника,
тот был все так же спокойно-презрителен к ним, как и на улице.
Сначала один из приехавших с бригадирами пацанов, невероятных
размеров парень с лицом олигофрена, ударил, под страшный крик
свидетелей, отца Иоанна битой по голове. Этого было достаточно,
кровь и мозги брызнули на пол, на людей и на икону. Но и другие
бандиты с немыслимой и непонятной яростью набросились с бейсбольными
битами на уже мертвое тело, превращая убийство в посмертное глумление
над телом.

Потом было следствие, и даже суд, но за недостаточностью улик
все были оправданы. Стоеросового по запросу прокуратуры лишили
депутатства. Потом, в течение года, на него было несколько покушений,
и тот бывший то ли вор, то ли мент, провел для него следствие.
Выяснилось, что на Стоеросового покушались его собственные взрослые
сыновья, давно имевшие свои, полусамостоятельные бригады. За полгода
все их бригады были перебиты, а сыновья пойманы и представлены
папаше на суд. Но не убивать же было собственных детей, и он простил
их, взяв слово с каждого и не веря ни одному слову. Разве что
в раскаяние младшего сына, любимого Кольки, он поверил.

Между прощенными братьями началась война, и вскоре в живых остались
только два его сына из четырех. Он радовался, что Колька выжил.
А через год большая делегация братвы приехала к Стоеросову на
виллу и предъявила некую маляву. В маляве содержалось требование
отойти от дел и передать оные, а также и большую часть собственности,
в руки старшего из его оставшихся сыновей. Стоеросовый подчинился,
но документы по передаче денег, акций и недвижимости на имя сына
Сашки, имевшего кликуху Дикий, оформить не успел. Его хватил инфаркт.
Доктора вытащили его, и он поправлялся, когда однажды ночью к
нему в палату вошел младший, любимый сын Колька, по прозвищу Батрак,
и расстрелял в тело и голову Стоеросового всю обойму пистолета
системы ТТ.