Литературная критика

Разговорный жанр жизнетворчества. Беседы Дениса Иоффе с деятелями культуры и искусства, созданные для литературно-философскаго журнала «Топос».

Желудевый прииск [крохотная лесная поэма]

Там, где Кабаны лиххие
Зорко зыбят в лесость
Руки их стальные
Щупают поспешность

 
Изгиббанья древа...
Роют мордой корни;
КрОны тихо вторят
Призрачно несмелым

 
Их клыкокапаньям
 

Их клыкокапаньям —
В катышах землицы
И в звериных всхлиппах
Испуганно-зеркальных:
Падлы отражений
Сочною рябиной
Пасти разевают:
обозначив спину
По хребту стекают
Гиблые сочленья, 
Туловища Скорби, 
Капельки надежды, 
Падежы Утраты +
я с тобой на пятках —
Я — рОзов на полипах:
Ёк в глАндах брех ангИнный, 
Изморозззь откАшля.
Вымпелы говений:
Пасха наступает!
Небо будет ближе, 
Тромб бэ.ге.шной рожи
Зяблик междубровый:
Выпорхнул и нету.
 
Дикосвин вскрывает 
Прелость подлистовья
Кажущихся лапок
В когтенагребает
Мордами хмельными
Пегоньких лисичек
Высмердов Угрозы, 
Дятлов обретенья
Дулью в темя тюкнув.

В листопада чащу, 
В рёбра — зябью зимней
Наплюётся холод
Хлябью темно-синей, 
Присосется хобот
Морщиной свинорылой
 
Так мои лихие!
Кабанны съ хрякамми
Запрокинутт кколюввы, 
Каркккнутся ссттихами
 
Харкнутся мокротой, 
Ежжатыми словами
Разрыхлят всю почву
Толстыми задами
 
Где желудем несмелым
Высрусь я им в харю —
Так — членисторыло —
Увальнем хрипатым
Хер войдя пугливо
Канет меж клыками
Паюсной икоркой...
Кукольными! брызнул
Водолей скончался:
Ледовитой горкой
Окиян власяный
Ик-нулЁвЫй шкворней
Рабьим курим мясом;

Вереснем неспелым
Зеленым как облатка, 
Как девка-плащаница
Лик схимнисто кажет
Так и я на лапках...
На мягоньких морковках
Проскочу стремглаво
В посвист между пальцев.
В благовест рутины, 
В муторную кашу, 
Размозжив зобато
Илиаzда стремя
Восхищенно дунув
В блескучие сигейя.
НабрякнУв пузато
В веки Мирликия
В чаши на коленках
В пупЫрыш синагОги.

[.(с) Денис Иоффе. Иz цикла Песни улья слоновьих пагод.
Ночь с пятое на десятое марта, Хадера, электрический абажурный
цвето-свет, профиль чернышевый СетоГора Анубисийного. заполночь.
1995.]

Я — «Отче Наш» наоборот, 
Я все слова пихаю в рот.

[.(с) Анастасия Трубачева, 1996.]

Одному усмердевшемуся
дворянину (иz бакинского цЫрка) все чаще видится в книгах
фаюмский портрет. Мне же, по контрасту, снится, ночами
чародейского магического пролета — татуированное мрачное лицо.
Синее... в прожилках китайчатой безнадёги яйцо с Острова Пасхи.
Эдакий досужелепый (под одеяльцем) пук в рассвете, клеврет утехи,
распотрошенный улей, где папьемашиные пчелки петляющим узорцем
выкусывают — вычерчивают прорез магического Иллюзора. Осиная топика
жужжащего млечного мяса фасиальных лепнин Красивой Женщины неминуемо
и неурядно сопровождает все путейное бытие Анастасии Трубачевой.
Гордопоместной выученицы истфака Московского Университета, отобитавшей
в своё время в по-докторантски строгом хабитусе германских архивов.
(Там, в мглистом Дойчланде, читая по-севы не-красова, наша поэтесса
нЕкогда изучала старинные русско-купеческие документы присловий
У). Ее стихотворные экзерсисы пришлись по сердцу не только таким
конгениальным (настиным деяниям) людям новой русской литературы,
как Евгений Иz и Андрей Башаримов, но и, что много значимей, антиподически
примирили в благожелательном вердикте оценки таких неувязываемых
(вечно конфликтующих) в едином поле персонажей как Лев Пирогов
и Дмитрий Бавильский, Дмитрий Кузьмин и автор этих строк... Мы
все ее нефальшиво любим.

Настя Трубачева предстает здесь как жесткая ткальщица тромбических
клавиров, зелия авторесса строго выверенных доз Скорби Слова.
О ней и пойдет речь. Потянется тонким и клейким речейком межногих
интервьюэрских услад всякого совокупного женского колядования
в мрачный день архаичнейшего синологического философа с многозначным
кровяным (девы поймут) именем МэнЦзы.

Д. И.: Ну, что, Настя, начнем? Включен минидиск? Как
слышимость? Чего молчишь? Ты не молчи — ГОВОРИ. Меня, видишь ли,
часто упрекают в последнее время, что я слишком много говорю в
этих своих беседах. Что не даю людям нормально высказаться, иzбыточно
доминирую в пространстве беседы. Что! не беру пример с Гордона
(у него в телеэфирах люди Науки вообще сами-по-себе говорят, а
он сморщенно молчит. Это не лучший пример, кстати). Поэтому здесь
я намереваюсь дать тебе — девушке во всех отношениях непосредственной,
не нуждающейся в специальных зажигательно-провоцирующих экив'eeках
со стороны «спрашивателя» (меня),— по возможности максимальную
«поляну» для самовыражения. А? Ну, какой я, понимаешь, «щедрый»
о? :-)). Нормально ли это в твоем понимании вещей?

Если нет, то построим другую иерархию дискурсива... [молчат
насупленно]

Скажи лучше,— я увереН, людям небезынтересно,— откуда ты взялась,
с кем и как проходили твои «форматирующие» годы человеческого
началия? Как протекала московско-советская школа, что ты привыкала
любить в том ушедшем эоне бытийств? Обижали ли тебя одноклассники,
видя перед собой вызывающе-активную, «высокую девушку-поэта»?

А. Т.: Ррраз-раз-раз... Слышимость прекрасная, белый шУм
катИт в глаза. Начнём, пожалуй, с Гордона. У Гордона красивое
имя, оставляющее простор для толкователя, ему самому и не надобно
говорить, он как пиктограмма.

Вот смотри, у християн линия жизни прямая, у параноика Тойнби
спиральная. А у меня это круги, висят один над другим, то есть
надоело мне ходить по кругу, на следующий перепрыгиваю. А выше-ниже
ли — не моя это забота. Рублю хвосты основательно — прежние круги
не люблю вспоминать, не то что на них возвращаться, какое! Но
если так уж надо, пожалуйста, вот тебе кучка прошлогодних квасцов.

По школьной части я была не особо активной, пребывала себе
в ауте, как рыба-луна с откушенными плавниками — ждала, пока меня,
наконец, приберёт Господь, и я реинкарнирую в рыбака Семёна в
палёном ватнике. И мне нравился Сартр! Нравился Сартр, нравился
Камю — до поры, до времени. Потом уже стало ясно, что экзистенциалисты
— кучка (она же горка) не очень уверенного в себе народу, который
почём зря прометался полжизни между красной тряпкой и голубой
устрицей, и что слабо им заменить мою первую интеллектуальную
герму — командарма Котовского.

Кстати, о гермах. Ты видел в средневековых бестиариях человека,
который прикрывается ногой от солнца? Так вот это и есть герма,
она тоже как бы на одной ноге. Каково?

Так, вернёмся к предмету. Платонов и Саша Соколов, эти два
длинных фильтра русской литературы. Без них я вряд ли научилась
бы читать. Ещё один столп моих школьных лет — брат Псевдо-Дионисий
Ареопагит, «О небесной иерархии». А как же.

Прошло какое-то количество лет, и я умерла, ненадолго, на
несколько секунд, наверное — так получилось. Умирать мне не то
чтобы понравилось, просто после этого, немного переломавшись (см.
справочник Splendor Solis), я поняла, что надо менять всё: окружение,
образ жизни и те взгляды, которых нe жаль, что с успехом и проделала.
За мной потянулись тягучие сопли былин, но как потянулись, так
и полопались, что я могу сказать: в узорах моей достоверной биографии
компетентны только ближайшие родственники.

Д. И.: Я все же воспользуюсь на секунду правом «председательствующего»
и нежно прерву тебя с литературой... Расскажи про это.
ВпрочеМ, нет, «про это» мы еще, типа, поговорим :-))... А теперь
— про этот самый, если не полный «аут», так «офф-сайт» школярского
гейма. Удавалось ли тебе писать сочинения? Что думали учителя
русслита, сталкиваясь с тобой? Плевались и стремались?

A. T.: У меня были хорошие учителя литературы. Первый мой
учитель был стиляга и к тому же повелевал красивой женой. С ним
мы читали Зощенку, Набокова и Гаррисона («Крыса из нержавеющей
стали»). А в другой школе была железная дама (да-да, та самая,
с шипами вовнутрь), которая жёстко, по-лотмански препарировала
текст и мне пинговала, очень было хорошо и армонично. До того
дошло, что я заняла [скабрезно хихикает] первое место
на конкурсе сочинений по Москве, причём написала про «Образ степи
у Гоголя и Чехова». Из этого эпизода мне запомнилась только возмутительная
девица, которая полчаса мямлила «Вы понимаете, раковина у Мандельштама
— это ухо», а из собственной работы — слова: «ужика убил — искажённый
и нунированный мотив змееборчества», что-то в этом роде. Тоже,
в общем, манерное говно.

Д. И. Упоминание табуированного имени Мандельштама
невесело напомнило мне о несовпадении наших с тобой временных
школ... У нас, увы, никакого акмеизма нельзя было преподставить
— мрак цензуры...

А когда ты по-девичьи впервые озаботилась материализацией позывов
собственного «телесного низа» (да простится мне сия бахтинская
номенклатура)? Что повлияло на формацию твоих «объектов желания»?
(восстает из праха невидимый Лакан...). Чувствовала ли ты потребность
в творчески вербальной фиксации происходящего с тобой либидиального
процесса?

А. Т. [оживившись, как кулак и батрак–17,
неужто начался прославленный Гнойный Дискурс?] Ударим арифметикой
по ненаучному любопытству. Лет 16 назад. Я, как известно кто,
увидела во сне известно что, ладно, так уж и быть, куст, негорящий,
правда, но на нём были красные цветы, а я сидела где-то поодаль,
ну и как-то всё получилось само. После такого, наверное, полагается,
чтобы и глаза прорезались, и язык вывалился, и уши шум и звон
наполнил (ср. дудящий Роланд), но нет, ничего у меня не прорезалось.
Более того, либидиальный процесс был вовсе не связан с людьми,
да и по сей день не всегда. Супруг порой обижается на моё «видела
во сне механическую саранчу», но понимает, понимает. Мне кажется,
что антропологически-направленное либидо — это пакет на голове.
То ли дело у меня — подмигнёшь фасеточным глазом и легион големов
твой.

Д. И. А что ты можешь рассказать о круге тех молодых
людей, которые сопутствовали тебе в юные годы, кто в принципе
разделял бы твои эстетические устремления и позиции?..

A.T. Да кто же их, такие вот, разделит? Нашлась, конечно,
пара янычар, которые и сами были непромах по части построений
своих персональных вавилонов, ну и где они сейчас?

Если честно, мне и самой сотоварищей НЕ БОЛЬНО-ТО ХОТЕЛОСЬ.
Когда ещё сама точно не знаешь, чего тебе надо,
сложно определить и кто тебе нужен.

Сеть — куда более удобный инструмент, чем совместное обучение
и вообще оффлайновые гуляния, в плане поиска созвучного народа.
В живой риторике просто соврать, в тексте — невозможно. Поэтому
многие из тех, кто сейчас мне близок головой, пришли именно оттуда,
побайтно.

Д. И. Но ведь какая-то «литературно-молодежная» жизнь
теплилась в Москве начала девяностых :-)) ? Как ты в нее вписывалась?
Ты геевски целовалась взасос с Димою Кузьминым? В какие заведения
ходила, каких поэтов слушала? Какие слушали тебя? Или ты была
больше по части «музыкально-роковой» площади бытийств?

А. Т. Не ходила ни в какие заведения. Жизнь-то теплилась,
да только я, как батыр Азнавур, не лезла в гущу, а носила в себе,
чтобы потом сами понимаете. Диму Кузьмина знаю опосредованно —
со всем литературным миром пьёт за меня моя подруга Ирина
Шостаковская, за что ей большое спасибо. Она не только пьёт
лучше меня, ещё и пишет лучше. У меня это и то не позволяют время
и здоровье. А рок, как говорит автоматический генератор текстов,
сосёт. То есть на концертах больно табаком вонят. Я вот сейчас
Шаляпина слушаю, японский нойз «Boredoms», Не Фриппову, но Fritt’ову
песню про воробья, где ещё про мозг, как орех на тарелке, музыка
СКА мне очень нравится и «Corvus Corax», они говорят, что средневековую
музыку реконструируют. Corvus Cornix, кажется, это на латинском
«ворона». А corvus corax, стало быть, бабий староста, правильно?

Поэтов я, в основном, читала, если же на звук, то так: звонок,
«спишь, падло? У меня новый стих, слушай!».

Впрочем, поздравляю себя соврамши. Я всё
же была на паре публичных чтений. Слышала, как даёт рэпа команда
Кальпиди. Под конец к поэтам полезли съёмочные группы, и те принялись
цитировать в камеру Пушкина. А я потеряла перчатки и тоже в какую-то
там камеру сказала, что это люди искусства, наверно, подрезали
— правильно, они же бедные, в кофтах и с устремленьем ПРЕСТУПИТЬ.
В общем, понравилось. Строчков отлично читал про подводную лодку.
Подводная лодка, есть ещё одноимённая игра, в
которую я не играю.

И видела Пригова, вот как тебя сейчас, без зубов, в треухе.
Гнилые каналы московского концептуализма. Мне-то, если по уму,
ближе Овидий. У меня под московским окном попадаются не то что
рыбы,— лимонные корки и пакеты, застрявшие в ветвях, так что,
так что...

Д. И. Овидий Надсон рифмуется кальпидий:
гудзон. Овидий был в ссылке как раз в тех краях, киммерийских,
откуда мы с Вадимусом (братом моим) родом происходим. Волошинские
мужи. Иz помещичьего теста созданный зевес: Хлебников
о Максе.— Да, Кальпиди — это такой бавильский выкормыш-поэт, помню,
ага...:-))). Я, кстати, тепло вполне отношусь к его текстам. Правильно
пишет. Даром, что грек.

С Приговым я буквально только что завершил интервью — перед тобой.
Оно публикуется как раз до этого вот — в котором мы сидим сейчас.
Кстати, где это мы сидим? Не опишешь ли этот странный топос?
Ты же здесь местная, да? Душно как-то в комнате, ядреными фиалками
пахнет, пыльцовой молью стокрылой... открой-ка окно, что ли...
Здесь Юлий дух, здесь фрИдой пахнет... :-)) )

А. Т. Фикшен про Фриду мы (ж + ж в тридцатиградусную жару)
смотрели, задравши ноги на десктоп. Мне недавно умные
люди растолковали, что у меня внутри айсберг: сверху
реальность, снизу всякая муть. Вопрос в том, что я умею качать
снизу вверх, а, как правило, народ спускает вниз то, что не может.
Такие дела. Я чуть не сдохла, пока Кальпиди стихи читал. Потом
попустило. Я местная там, где мне нескучно, вот в чём тема. А
мне нескучно нигде. Мой тотем — чайный гриб, чтобы я что-то стоящее
сотворила, мне надо отстояться. И вот я сижу в комнате, отстаиваюсь,
потом открываю окно — и вперёд. Протыкаешь всё, как бычий пузырь,
и идёшь в другое место. Но здесь неплохо. За моей спиной стоит
целая толпа людей, которые не умеют разговаривать. Когда они хотят
поговорить, пинают ногой фанерные ящики. А я плету из этого фиалковые
веночки. Комната — окна романски, порожки германски. Неплохое
вместилище для славянских воздухОв, да? Чтоб не разлетались.

Д. И. А когда, в таком случае, тебе приходится выть?
Выдь на Волгу — там Чудь, Выпть, Выга, Раскольники, Пермяки-Меряфины,
Староверы-Уйгуры, Москали-Многоскиты... а, да?

A. T. Я когда вою, то без таких неМеряных
людей. Вой — это когда дух напролом выходит прокорма ради. Поэтому
Аллен Гинзберг — как сдутый Мураками-матрас. Потому что продул
весь дух, из этого нельзя делать трейдмарку. Я-то на людях не
вою и не всё-остальное... Хотя некоторые шибко грамотные дамы
держат мой синтетический джаз как раз за «утробный вой». Но это
оттого, что у самих в скиту нечисто — образа вниз головой, пауки
в микроволновке.

А многоногие москали — это миф. Вот на трёх осях попадаются.
Жечь в срубах, как говорят мои левые друзья.

Д. И. Эти твои битнические гаера... Мелизматические
призраки артикуляционных звуковых настроек... Ужи навзводе хвоистой
снеди светающих лесов, снедаемых Тоской... Но какие головки тебе
обычно чудятся в пойманных лукошках? Зенки Поймандра? Менандры
отражений? Катышы утехи пришлых Гермесов? Что ты использовала
впервые для восхищения плоти?

А. Т. Что использовала? А ты угадай с трёх раз. Хлопушку?
Нет. Кошку? Нет. Миску? Нет. Марину Цветаеву? Нет. Константина
Бальмонта-Победоносцева? Нет. Три раза истекли, а использовала
я всю доступную сссилу мысли. К слову, ответ на ряд вопросов «Что
использовала» — правдивый и универсальный. А короткие ногти на
среднем и указательном — затем, что так печатать удобнее.

Чтобы приманить пришлых Гермесов, надо делать
дхармопадовый верлибр, а у меня, тамады-заики на хорошей свадьбе,
слова ладные, примерно как сруб из зимнего ядрено-каменного леса.
То есть сечёшь — тамада-газыри-сруб. Вот так ваяется-валяется
традиционалистическое писание. Мне поздно переучиваться.

Давай, что ли, пойдём в режим поиска «все металлы», без дискриминатора
— спроси меня о том, что я есть люблю, а то всё обсцен да инвектив,
а как же белорыбица, блины, расстегаи?

Д. И. У вообщем-то попсового музыканта,
иzвестного под жалобным рабоче-кокнийским именем «Дэйвид Сильвиан»,
есть такой гениальный альбом, называющийся «Алхимия металлов».
Записан он был в чудодейственной в Японии. Ты как соотносишься
с Синто?

А. Т. Синто — религия для средней полосы малопригодная. В
отличие от кодекса Бусидо.

Из этого региона Boredoms слушаю, Акутагаву перечитываю,
ещё, как припрёт, Мисиму. А с последним как-то вышел конфуз. Я
летела в самолёте вместе с японским физиком-ядерщиком, ну и распустила
хвост: Сэй-Сёнагон то, каноны стихосложения сё,— блохи прыгают,
аж платье трясётся. Он так покивал, мало кто, говорит, об этом
знает. И вот тут-то я и спросила: а Юкио Мисима? ПРЕКРАСНЫЙ Юкио
Мисима?

Японец раздулся в круглую даруму и сказал, что вообще-то
он не очень разбирается в современной литературе, у него другие
хобби — семья и пешие прогулки. Палку толстую возьми! В общем,
я так поняла, что он отреагировал, как многие у нас на Лимонова.
Если без дураков на мыльном шесте, то на шест вообще не стоит
лазить, а нужно читать всё в подлиннике. Так что с Востоком у
меня сплошная профанация.

А с музыкой так: ко мне пришёл в гости один обормот и давай
искать кассету группы Japan. Взял в результате Led Zeppelin, японский
концертник. Ну как же: крупными буквами Japan написано!

Д. И. Ты тут вполне к месту Сильвиана поимела в анонимствующем
составе его знаменательной группы... героический был проект. Ты
много бываешь в самолетах? Не хотела ли в конкорде
— слетать на перегонки со временем? КажетсЯ, уже [смотрит на часы]
поздно... ой, чем это у тебя тут так призывно пахнет?? Коньяк
«Наша Марка» и таиландский сушеный цветок?!

A. T. Я готова на полёт в конкорде даже
в составе креационно-кремационной группы по балтийской интеграции,
в самолётах проходит половина моей биологической жизни, и это
мне по нраву (давление на малый таз, мобильность, заоконные виды).

Что же до запаха, то это, как ни банально (см. усы режиссёра
Mikhalkov, духи Junkerskije), иланг-иланг, а вот коньяк не люблю
— это «напиток», он же «пойло», для женщин бальзаковского возраста,
он мылен и обманно янтарен, как мои глаза при должном освещении.
На самом деле они — синие, на самом деле коньяк — синька. Если
бы я заботилась о гармонии цвета, вкуса и своего устройства, пила
бы абсент и резала себе уши, или пила подогретое саке и глотала
востро-загнутую металлическую проволоку, но я думаю только о семье
и работе, пью только воду и не расстаюсь с фильтром Роса, рекомендую.

Д. И. Ты бы хотела тихим пальцем прикоснуться к напомаженным
усам режиссера (одного иz) «михалков»? А мне ведь нравится, когда
ты немного кокетничаешь! :-) Во всякой кокетке — на туфельной
танкетке клобука — есть колготки от кокотки, есть немного чудь-дака,
и чуть-чуть от маркитантки, слизь на варежки легла, выпьем нястя,
где же наааша... отыгрАнная юлА?! Давай, между
тем, выясним, чего мы себе нальем из этого гость-иничного пол-дармового
тороватого бара — в зубы дареному коню плюнуть
норовит сэнмурв... Все делается для восхищения плоти, воскурения
духовинд говИнд для. Паскудж — симаргл — там тенье андребелое
вышекрыши мертвечинно не стояло, где лети лети лети мой ангел
лети кочубЕка — на Мойку — где вислоухие мыши-пачкуны верещат
в белоночевом поднебесье. Петра творенье. Еблыссь. Налью-ко я
тебе «Финляндии» красненькой? Ты не возражаешь?

[журчит, наполняясь, рюмочка]

Чем запивать думаешь?

[пододвигает стакан с содовой]

Гей-го!

Ну... Понеслась, как говаривал Илюша Казаков,
наливая себе сотую баночку трехрублевого коктейля «Акация
зимой»...

А. Т. Я уже прикоснулась до усов гения-среди-удобрения тихим
пальцем в рассказце (здесь надо вставить индульгенное слово «израннего»,
чтоб не прослыть долбоёб-femme) «Спас на говнище», да певец электропередач
на фоне куполов только сожмурился пренатально. Эх, не тот в мине
формат, только Хаббард будет рад. Попьём. Я пью редко, но метко,
третьего дня о вторую стражу в Сев. Пальмире пила пшеничное залпами
аврор, как там наследники серебряного века пишут, с двумя н. Мне
после голубая мышь с жолтыми плебейскими вкраплениями объела ноготь,
воспользовавшись моим бессознательным. Хозяин же мыши торжествовал,
просто так. Ведь это культурная столица. Мама
мыла мойку. Алконост пьёт алкагест.

А-ла Верды (Аида)!

Д. И. Рон Хаббард, слезливый пасынок монтесумы, кажется,
не спешит возрадоваться: давно ужж возгнил в землице нового
света. А как свежи были пубертальные туберозы... Техас,
волосня побегов за коноплей... Как ты относишься к американским
местам бытия? Что в тебе оставил день недвенадцатого сентября?
Ты помнишь эту событийность исламийского морока?

A. T. Да-да, он ещё из орудий по родному месту
мазал. И масло, поди, в детстве воровал.

Почти-десятое не оставило во мне ничего, а чем оно отличается
от девятого и прочих предшествующих? И раньше было ясно, что нечто
подобное полыхнёт. Меня даже возня парней с ненашего юга
в родном подвале не сильно расстраивает: они там какие-то мешки
копят. Тоже всё ясно. Кстати, скоро заведу себе соответствующее
оружие. Народ, у которого есть пистолет, практически
(не от того слова, а от хорошего) непобедим.
Может быть, грудь одну отрежу, для удобства и архетипичности,
но вряд ли буду делать из этого информационные фейерверки — слишком
приватное дело.

Об Америке. Мне бы хотелось её потрогать, понюхать, попробовать
на зуб, пожить там немного, проще говоря. Чтобы немного изменить
настройки жизни — мне это периодически надо делать. Но я же не
могу просто так сесть и приехать. Лучше, чтобы птица Рух перенесла,
или по льду с рыбными обозами Тихий пролив перейти, вот как я
намедни попала в сестру Эстонию. Что же касается «бомбу скинуть
— бомбу не скинуть», the enemy of the enemy is a friend, то, пока
ректальный гром грохочет, оралу нечего сказать. В смысле, и без
меня трибунов куча, их за это селёдочной головой кормят и бобовыми.
Я могу, конечно, как известная развлекательная птица, повторить
«естественный геополитический противник», и что с того? У меня
есть убеждения, достаточно твердокаменные, но спекулировать на
них вот здесь вот, прости, я не буду. И так блевать хочется от
этой онлайновой пиздопляски, где побросали жребии: кто будет либерал,
кто фашист, кто консерватор,— и пошёл народный театр. А потом
все вместе развлекаются ненавязчивой свальной «акулиной».

Однако, не стоит забывать и о том, что те тати с пакетами
Tati, кто отрезал
язык молодому сполнителю романсов Владимиру Дмитренко, будут
гореть в Аду.

Хочешь стишок?

Д. И. Ты истовая птица. Все время хочешь летать. «Лишь
только в полете велииик человееек!» Но Кто же будет кормить твоих
детенышей лучинами хвороста, дымовыми проливами, творожком на
бережку? Как с тобой обстоит дело в «марксистском смысле»? Хватает
ли русской поэтессе немецких стипендий?! Вероятно, тебя иzрядно
выручает тот факт, что ты «замужем»... Чем занята твоя половина,
между прочим?

А вирш с радостью выслушаем!

A. T. С мужем мы делим тяготы финансового беремени пополам,
ибо я не инвалид и не принципиальный тунеядец. Мой муж — лифтёр.
Знаешь такую песню «Лифт на небо»? Ещё он прилично говорит языках
на десяти, если посчитать всякий мусор вроде албанского.

А так — меня izрядно выручают те факты, что я не боюсь усопших
и знаю пару иностранных языков. Ну и пара других. То есть иногда
калымлю гробокопателем или переводчицей — смотря по настроению.
Есть и другие оплачиваемые приличные дела. Если настроение исчезнет
совсем, как время в фантастике отечественных авторов, я буду показывать
себя за деньги: сидя на перевёрнутом ящике, демонстрировать синие,
красные и зелёные дермальные узоры. Мне не стыдно. Мне никогда
не бывает стыдно. (Это я разминаюсь в плане стихотворения).

Д. И. Мне не бывает стыдно — девиз,
кажется? Дермальные узоры... Но ведь содержимое твоего божественного
межножья ты бы не показала «публике», верно? Ибо — неловко. «...Теперь
я — лифтер — сижу у тебя в подъезде... Не помню я лица общих детей
и лай дворовых собак...». Тебя развеселило наше то памятное
интервью с автором этих слов? Там тотальность конфликта возводилась
в тающий эргон «работы на публику»...

Муж — лифтер? Ну, хорошо, пусть так. А как твои папа-мама? Они
в Москве, чем там заняты? Как относятся к супругу, песьеглаво
говорящему по-албански? Но лучше расскажи про твоего дедушку —
покойного академика Трубачева — основателя праславянской лингвистики,
выдающегося этимолога, специалиста по этногенезу русинов...

A. T. Ибо на это и без меня довольно любителей, любительниц,
а также истуканов системы «манекен». Супруг — профессиональный
убивец, вот я раз обнажу, к примеру, перси (эст.) или там, если
повыше, Agosti Indicanti сверх дозволенного, а он их перегноем
и того, прикроет.

Его любят все, даже мой покойный дедушка, академик Трубачев.
Москва не так уж и далеко, только этот год у меня выдался разъездным,
а следующий буду сидеть на её урочищах и, как обспрошенный вами
инок Пётр, предаваться Служению, а privatе, farm secrets и teen
lesbian sluts подождут! Как говорил мой покойный дедушка, «аще
обрящется треснувший кочан капусты — срезати», имея в виду, между
прочим, грех.

А убийство по делу такой же грех, как упомянутый академик
— мой дедушка.

Д. И. А кем бытовали твои предки по материнской линии?
Как они восприняли твой брак с профессиональным киллером? Вирши
ты, однако, не спешишь казать налюди...

А. Т. Мои предки по материнской линии шли по линии точных
наук и к браку с сапёром отнеслись с должным уважением. Математика
разделённых тел тоже математика, из меня получится 634 квадратика,
Пифагор не поцеловал в лоб изо всей семьи только вашу, условно
говоря, покорную слугу. Мой муж, вообще, очень положительный (матем.)
человек, не ждал, пока там появится тучка с сумочкой и оросит,
но увидел, изловил и поволок записывать акт гражданского состояния,
на пойманном по пути «запорожце». Водитель был ненормальный и
всю дорогу пел песни о Ленине детскими голосами. РАЗНЫМИ!

Видишь, боец с мышечной дистрофией сражается с неприятелем
с крайней степенью ожиренья? Это форма борется со смыслом. А у
нас они не борются, а дружат в одной реторте.

Почему ты не спрашивал Мамонова про телесный низ?
Думаешь, у него вовсе изжит жиртрест и осталась только благородная
дистрофия? Или побоялся посоха в медный лоб?

Д. И. Ну, мне кажется, достаточно ясно, что я (мы)
практически ничего не боялись, спрашивая Петра
Николаевича... В комнате провисали провода Нервного Напряжения...
Искрило. К счастью, это отображено в конечнофиксированном нашем
тексте.

Значит, как я вижу, твой супруг — он не только киллер, но и математик.
Клейзматик? Неметчина? За что ты любишь тот топос, где живешь?
Почему тебе приходилось перебазировать свои дела в Дойчланд? А?
(вирша все ждем: авось обрящем...)

A. T. Неметчина курит разбавленный полынью гашиш. В сторонке.
Мой муж и я — русские националисты и мода здесь ни при чём, из
моих виршей и проз это должно быть видно. Если проводить этнический
анализ крови, что моей, что мужниной, я боюсь, многие засмущаются
на предмет того, как наши тюркские, чухонские и ещё кое-какие
части пускают нас в эдакий огород. Так что умолчу, а чтоб не смущались,
скажу так: дорогие читатели! Вы сами ходите на сайт Топос,
а потом о субботу день ненастный хлыщете двуглавую змею, так,
что даже мне противно. Поэтому наши анализы — не ваше, выражаясь
языком Василия Блаженного, пёсье дело. Пусть уважаемые читатели
скажут мне спасибо за беззубое слово «националист», но помнят,
что свастика на лбу — это, всё-таки, в первую очередь отрицание
отрицания отрицания, а не солярный символ и прочий орнаментальный
фон.

А топос мне нравится любой, я, как государственный флаг:
где его вкопали, там он и развевается, даже там, где развеваться
супротив физических законов (см. Луна). Между прочим, уже одарила
тебя зараз двумя духовными народными стихами,
а ты их мимо слуха-то и пропустил. Острая струя, стало быть, слух
не режет, придётся писать по старинке, прозой — терпи, казак,
пей прозак. Я не перебазировала в Дойчланд дела, я периодически
езжу туда поработать. А сейчас лечу в сестру Эстонию. Я историк,
Германия богата архивами, а философия для меня не создаёт никакого
double penetration, я же не господин Соловьёв. Пишу про документы
по русско-немецким торговым сношениям 17. века в Нове городе.
И вообще — следующая остановка Средняя Азия. В Европе мне намазано,
но не настолько, чтобы вынуть из зада шило и засесть там навек.

Кстати, бутылка уже сказала «глок», имея в виду воздушный
пузырь. Найдём ей замену или перейдём на жёсткие стимуляторы?
Эта фраза имеет целью привлечь на ваш ресурс молодых читателей,
у которых ещё не прорезались глазки, чтобы отличить LSD от DXM,
но эти аббревиатуры их уже манят. Выражаясь ясней, приди, скотобаза,
в четыре глаза. Два огненных, два водяных, не мне вам с моим дедушкой
рассказывать. Я даже не буду уточнять, что люся
(«Вспомнила, Люся?») — никакой не стимулятор, чтобы не лишать
все те же метастазы Берроуза удовольствия потыкать кривым пальцем
и найти в тексте пару ошибок.

Таки что? Таки Дионис или Гермес Трисмегист?

Д. И. Мы плавно вступаем в зону Лакированного
трико и мамудийских экзерсисов Ильи
Zда. Это веселит.

Диониийский же герметик — коллекционерский грек Костаки — мусагет,
мистагог и чинуша. Наш весомый камень канадско-посолького хлебосольного
преткновения на Арбате — не на Ордынке.

А кем ты хотела в жизни стать до тогО, как перебазировалась в
архивариусы? [стиха так и не дождались].

А. Т. Да, с ожирением роз всё в порядке: моя четырёхкамерная
ерунда уже предчувствует, что в меру придурошный стих где-то рядом
и в два раза быстрей гоняет церебролизин.

Я уже лет с четырёх хотела стать историком, а где-то в первом
классе не исключала для себя возможностей бесед с говорящими головами,
отделёнными от тел. Правда, ещё не знала «Кого бить? Чем ругаться?
Что делать?».

Ещё один предвыборный слоган: пока я ездила в Турцию за товаром,
мою хрущёвку растащили на дрова. Приходится периодически ВСТАВЛЯТЬ,
чтобы, не дай бог, не напугать путника, случайно заблудшего с
анекдот.ру. Моя Ордынка и Арбат — Капотня, вы слышите меня, расписные
гаражи?

Ты спрашивал, чем закусывать. Закусим имбирём. Хозяйке на
заметку — он похож на земляную грушу. Вот что надо есть, путешествуя
по Азии, а вовсе не носить серое, цвета земли. Бродский носил
и от дизентерии помер. И, поскольку эта лакейская сволочь нас
не услышит, скажу по секрету: меньше всего на свете я хотела стать
женщиной (лови пассаж в духе «кинической головы св. Христофора»).

На Руси повелось, что, если заурядно ориентированная женщина
пишет, рисует, или там вопит «невиновных нет», плюясь подкрашенной
водой, она обязательно соблюдает одну вещь: остаётся верной своему
полу. Либо кутается в горжетку и качает в голове у Блока страусиным
пером, либо, утончённость мечты разлюбив, кажет
срам, как бабуин в девчоночьем платьице. Мне
же нечего показать, у меня нет срама — где срам у стиральной машины?
А у автоматического пистолета? Мне нечем качать. Я люблю смотреть
на правильно одетых и ровно ведущих себя женщин. Особенно радует
ретро, Рената Литвинова там, роса на флоксах. На ретро приятно
смотреть. Да только,по большому счёту, тому самому — с приклеенными
штанами, неинтересно. Как и сверх меры подчёркивать свою гендерную
сущность.

Я же не собираюсь иметь от читателя детей или вступать с
ним в преступную связь.

А? Не собираюсь, не собираюсь...

Д. И. Если у тебя нету бабуинового красненького срама,
стало быть, тебе не «нечем качать», но «нечем кончать» и, соответственно,
«нечем какать». Это место у Ренаты Л. отдано в ренту солоноватой
росе — камушки на пригорке притуленно блестят: опята, что твои
котята. Пушистоушистые мулыжи. Пус пус п!ус...

С читателем вступала в преднамеренную связь иzвестная позо-прошлая
инкарнация г-жи Вербицкой — твоя тезка Анастасия. С романом «Ключи
счастья», его еще почему-то не очень любил Лев Толстой, называя
«Саниным в юбке» (об этом см. мой недавний пост в ЖЖ.). Новая
мише-вербицкая — хлебниковская «Госпожа Ленин»
(знаешь такой текст-текст Велимира?), чем тебе мила — юла эта?
Тем, что вертится и забавная? Расскажи, вообще про своих не друзей,
но подруг — в смысле подпруг, тех, что гнедою уздой подмахивают
в соответственных местах скачки.

A. T. Под срамом я разумею не то, чем я кончаю, или то, на
чём сижу, а то, чего следует стыдиться. llas, к чистым семантическим
истокам! Гоп-гоп-гоп, Ленора! Натрий и калий! Пластмассовые канистры
и алюминиевый ковшик!

Вербицкую не замай, она мне как брат. То есть: чтобы тебе
было понятнее, она мне как брат. А качественно кончает попой,
кричит кикиморой и добротно творит прочие возрастные гадости только
ваш Пригов.

Мои подруги — тебе про них поимённо, да? Ира, Оля, Маша?
Или — можно ли дружить с женщинами (привет, журнал «Космополитен»
в туалете у Ириной покойной бабушки)? Можно, и ещё как.

Кстати, кому со мной сложно всерьёз поссориться, так это
женщине. Наверное, потому, что соотроковицам, или какой там будет
поправка к нашей возрастной категории, почти нереально мне напакостить:
я — так уж повелось — редко имею с ними дела в смысле business’a
и прочего mutual trusting’a, а душевные перипетии — см. про стиральную
машину и пистолет — это несерьёзно. По планете ходит достаточно
мяса, чтобы его хватило на всех, к тому же я в этом плане вегетарианец
(крутит кольчатым пальцем). Это был Голос Разума. А теперь — Терменвокс
Терминатора: если мне вдруг померещится, что ключей счастья у
меня неполный комплект, а недостача висит на узорчатом поясу у
какой-ни-то дамы червей-козырей, и при этом дама, разумеется,
не на сносях, и там ещё пара охранительных обстоятельств, то не
обессудьте: пополам. Даже если пояс толст и с такими, знаешь,
красными кистями!.. Ладно, это был юмор бандерши, теперь скажу
серьёзно: разницы между «м» и «ж» я особой не вижу. Разве что
«м» треугольником вниз, а «ж» вверх.

А в частной жизни я к телу очень хорошо отношусь — за его
способность меняться и доставлять удовольствие. Надо ли говорить,
что я разве рыболовные крючки себе в губы не совала — чего не
сделает гедонист в поисках украденных экстазов.

Д. И. А как ты лично относишься к провокативной проблеме
секса с подружками? Ты могла бы, скажем, нежно
пососать чужой бабский клитор? Интересуюсь почти не праздно, но
для тайной лесбийской анкеты. Что тебе в данном вопросе подсказывает
терменевтический Голос Разума — азимут
задом на?

A. T. Не могла бы. Я гетеросексуал с заскорузлым хитином.
Я вообще ЧУЖОЕ стараюсь не трогать. Так что для меня, лично (слово
«лично» было ни при чём, но я знал, что ей понравится (с) Г. Миллер),
хуже лесбийского секса разве что секс с Виктором Ерофеевым. Даже
не так: любой с контакт с ним и его твореньями, уж больно он хуёвый.
Виктор Ерофеев хуёв, как памятник Окуджаве на
Старом Арбате, с такой страшенной расщелиной промеж ягодиц, что
моя обманчиво изящная рука уйдёт в неё по локоть, если что.

Понятно, что под лесбийским сексом здесь разумеется лесбийский
секс напоказ. За коммерческую перверсию надо мазать ворота (<i>яшмовые
— тихо подскажут начитанные девочки), скажем так, дёгтем.</i>

Я не Катрин Денёв, с чужим клитором во рту я буду похожа
на дворника с раздавленным хабцом, а какой смысл что-то делать,
если это нельзя показать?

Суть Интернета, в котором, как игла в яйце (см. также: amphallang),
висит мой смысл: в каждую минуту жизни тебя видит каждый из семи
миллиардов населения земли, каждая многоножка, каждый фонарный
столб.

Д. И. А мне вот почему-то кажется, что ты бы подумала
о Ерофееве иначе, если бы он тебя, как Кисину, включил бы в какие-нибудь
свои «Цветы зла». Полюбишь и козла. Ты бы хотела у него опубликоваться?
Я бы вот точно хотел. Если бы был женщиной. Я бы всего хотел тогда.
А так — ничего не хочу.

Скажи, как, по-твоему, выглядит идеальный журнал? Если бы ты могла
и хотела таковой создать? Неужели ты Вербицкую бы там печатала,
а того же Ерофеева — нет?

А. T. Если бы я была Кисиной, не спорила бы с подругой на
стольник, что к 35-ти годам успею попасть на обложку журнала «i-D».
Когда мне будет надо, я опубликуюсь там, где захочу.

Сколько будет стоить условный стольник через 10 лет, кто
же знает... Ладно, отдам как-нибудь.

И не надо меня сравнивать с курящими женщинами, я их не понимаю.

Меня и так, случается, хвалят те, кто неблизок. Думаешь,
я после этого лезу целовать их прямо в рот? Не
лезу, боюсь дизентерийной палочки.

Я бы не печатала Ерофеева, у него нет вкуса и он не умеет
обращаться со словами. А Вербицкую я не столько читала, сколько
с ней общалась. Из того, что знаю — стихи у неё отличные.

«Мой» идеальный журнал (а сюда поставим вооот такой
бельведер) должен был бы процентов на 60 состоять из
визуального и уж точно не содержать художественной литературы.
Только документальное или то, что способно за него сойти. Фотошоп
допустИм — рот фронт, заретушированный Троцкий! Надо, конечно,
поосторожней с названием, журнал «Наш» уже есть. Хороший.

Д. И. Допустим, цветной фото- вкладыш
чуждых нашим -жоп... Вложила бы и была таковой
— Fugitive & Nasty... A Ерофеев, зато, умеет обращаться с женщинами.
У него молоденькая девочка — жена, годящаяся Виктору Владимировичу
во внучки. Я бы хотел вести вместо него телепрограмму Апокриф
на! канале Культура. Если бы платили много денег
и не заставляли при этом приглашать нимфоманскую «Машу» Арбатову
или смачную Дуню Толстую. Я бы даже согласился ебсти вместо него
его эту недоразвитую девочку — она, кстати, фотохудожница (иz
записных). Не очень красивая, зато бойчее, чем твоя ... ... .
Скажи, ты когда-нибудь видела раком пригнувшуюся толстенькую ... голой?

Интересный бы тебе вид открылся. Небритый, фалло-литературо-центричный,
чернодырый.

A. T. Как в жопу ебаться — все фотохудожники, как сказал
бы мой знакомый, тоже, кстати, фотохудожник.

Молодая жена-это не показатель. У кучи в ночи более-менее
известных тех-кому-за — молодые жёны. А ты попробуй, поживи с
полупарализованной Петрушевской, попробуй, вырви её из нечистот
дома престарелых, отмой, научи пользоваться пультом от телевизора,
не прячь, когда нагрянут родственники... Это я по книжкам о её
судьбине сужу, человек же всегда ваяет автобиографию,
что бы он ни писал.

Я считаю, квази-буддийская свинья на четырёх опорах, она
же фамильная тёзка известного Психопата, куда более оскорбительна
с виду, чем глянцевая журналистка в той же позе — последняя, в
отличии от первой, что бы там ни говорил славист/германист, честно
делает своё дело. Хитрым филологам подавай Брунгильду со слогом
Андрея Белого и личиком критской Коры, но таких в наших краях
обычно на корню побивает градом.

Если девочка В. Е. так уж и бойчее ... , то отчего история
не сохранила даже её имя?

Смотри, Миша Вербицкий
мне как-то поведал свой сон. Будто есть такая компьютерная игрушка-стратегия,
в которой надо совершить путь от амёбы к венцу творенья, за венец
же там вовсе не человек, а создание по имени КЕЙТМОСС. И вправду
венец: приятная на вид голова, в ней вакуум, а в нём совершенно
независимо друг от друга плавают Слова: сансара, гламур...
По крайней мере, об этом вопиют ейные интервью, все вольны точно
так же ковырять изюм из моего.

Вот, а Ерофеев куда гаже, потому что сыплет архетипами, не
имея элементарной подставки в виде палки или пня, как у римских
копий греческих истуканов, да при том ещё и нехорош собой. Он
такой же «классик» и «гуру», как торговец духовной литературой
из подмосковной электрички — пророк Моисей.

Да, я тут подумала (пузырьки взвились) и решила, что тоже
была бы не прочь вверить тебе программу Автограф,
а на пороге студии поставить показательную гильотину для тех,
кто не умеет говорить, а туда же.

Давай о ком-нибудь обоюдно любимом, а?

Д. И. Давай, давай, конечно. Очень смешно и правильно
о Петрушевском! Достоевский был в нелегальном кружке Петрушевского
и страдал на выселках. Это наложило отпечаток на всю его споследующую
карьеру... Надо бы твоего героя — то же — ту даже, да? Ленин наше
все...

Вот мне интересно другое — что ты думаешь о современных формах
литературной жизни как таковой? Надо ли тебе «ходить в литературный
клуб» — читать-вострить язык декламации? Не ощущаешь ли ты в свои
германские визиты некий дефицит подлинно русского духоборческого
общения?

A. T. Мне не надо сидеть, как бескостному мальчику, в литературной бочке, а надо — правильно
сказал — общаться. Когда я в Германии, езжу в
Берлин и Гамбург, общаюсь там. Есть довольно мощная диаспора людей,
которых я нашла по сетке, сразу поняла — свои! Хочется их поназывать.
Есть девушка по имени Нара
Рагимова, которая в своё время очень помогла с переводом некоторых
мои текстов на немецкий. Сама пишет бронебойно. Из той же компаньи
— дизайнеры, девушка по имени Слава
Финкельштейн
и молодой человек Олег Заярный,
когда в Германии русские группы на гастролях, он часто плакаты
и флайеры делает, ну и что посерьёзней тоже.

В Берлине живёт царь-баба Вика
Баркова. Даже так: человек-атомная бомба. Если она покажет
кусочек сиськи, полюса земли изменят своё местонахождение и Храм
Христа Спасителя снова уйдёт под воду. Но Вика не покажет, она
очень скромная. Зато впечатляюще читает свои стихи. А вы спрашиваете,
почему у берлинского епископа — такого, с синими волосами,— каждый
месяц — новое облачение. Его корсеты и намордники силой соседства
разрывает на части.

Очень хороша Нуне Барсегян (с ней недавно интервью в РЖ появилось), психолог по профессии. Ну и пишет,
конечно. Сейчас не пишет только памятник Окуджаве, а мы все пишем.

На малоизвестной оси Кассель-Фульда обитает очень юный, но
уже очень деятельный человек, более известный как DJ Gan. Его
миксы про грязную зелёную бумажку слушают миллионы,
но как-то не догадываются скинуться по десятке ему на нормальную
студию.

Кроме этих людей, есть множество другого народу, который
вроде не занимается ничем особенным, но от этого не менее мне
дорог: университетская профессура, поляки-перегонщики машин, бывшие
министры Прибалтийских государств, нелегальные эмигрантки из Дагестана,
футбольные болельщики из-под Франкфурта, дети, с которыми общается
в Германии мой сын.

Ещё развлечение: зовут на местные сборища spoken word, ну,
там я по-немецки и английски читаю.

В общем, современная литературная жизнь от меня далека, это
какое-то место, где надо жить с одними и теми же девушками и клянчить
денег у меценатов, насколько я понимаю из обрывочных звуков, что
оттуда доносятся. Поэтому ближе — интернет.

Что же до самой совр. лит-ры, то я, опять же, не считаю себя
экспертом, читала для этого маловато. Но, по моему разумению,
есть две ветки, на которых русскоязычную прозу благополучно разрывает.
Это неоакадемизм (аккуратно выписанные метафоры, тщательно выстроенные
фабулы, ну или там аккуратные безумия) и тексты, сляпанные по
принципу «сделай сам» — из зала лезет на сцену мальчик с руками,
на треть торчащими из кожаных рукавов, и берётся за ОСВОБОДИВШУЮСЯ
басуху. Поёт о том, что знает, и это иногда неплохо продаётся.
Надо бы скрестить филолога с этим мальчиком и посмотреть, что
получится. Но мальчик ленив, а филолог брезглив.

Д. И. Кто выживет в Истории Женских текстов: американская
Полина Барскова или немецкая Вика Баркова? Ответ — по-лицейному
един: Тень Баркова. В исполнении блестящих филологов
из Москвы, Пильщикова и Шапира. Ее — эту тень — написал не Данте,
но Пушкин. Когда был юн и сильно кюхле кудряв. И «с Божьей помощью»
г-жу Керн еще, увы ей, не «проеб» (нет цензуры
— это иz пушкинского письма, научно иzданного еще великим отцом
текстологической пушкинистики — профессором Цявловским (Цявловский
— это как Циолковский для изучения Пушкина А. С., или как Ньютон
для понимания земного утяжеления).

Ты мне, однако, расскажи (это ведь интересно) о своих впечатлениях
от чтения (или не-чтения) Пепперштейна и Ануфриева (какого-нибудь
из томов). Как ты относишься к медгерменевтическому праксису и,
шире, к монастырскому концептуализму?

A. T. В истории женских текстов выживут, как положено, крысы
и членистоногие.

Вот так и знала, что ты не обойдёшь медицинской герменевтики...
«Не выспался и не высрался»,— сказал бы Пушкин, когда б на этом
месте Цявловский разомкнул ему уста, и таким образом избежал бы...
но спрошено было у меня. Ответ будет по-европейски сух и по-славянски
жидок. Говорит Европа: menya podtashnivaet ot
spekulyazij na temu tonkogo mira i ot psilozybovoj temy kak sredstva
vyhoda na nejo. Говорит Средне-Русская Возвышенность: тема иных
измерений войны сильно захватана освобождённым словом [привет,
товарищ Кисина], но при этом мало кто помнит, что начиналась-то
она в детгизовских книжках, извините, извините, извините. Про
гарцевание по реальностям я бы лучше почитала в книжке альтернативно
одарённого автора Егора Радова «Змеесос», она короткая и квинтессенциальная.
Тоже, кстати, «Детгиз». А ещё лучше — на кефирных коробках. Психосоцреализм
надоел. Это поделом, что в его эпицентре выросла голая жолтая
палка Пелевин.

Впрочем, как любые химзависимые, Ануфриев и Пепперштейн умеют
ловко выворачивать слова и приделывать им неизвестные науке части
тела, за что, конечно, не могу поаплодировать [аплодирует
свободной рукой]. Если меня это приблизит к твоему идеалу
женщины, то сознаюсь — в некоторых местах я глупо похихикала.
Терпеливым читателям — бонус: в третьем томе
«Мифогенной любви» всё куда интересней.

Окончание следует.

Публикации Анастасии Трубачевой на ТОПОСе:

• Орфопоэпия как памятистый аметистоисток
• Стихотворения