Литературная критика

• Начало

Разговорный жанр жизнетворчества. Беседы Дениса Иоффе с деятелями культуры и искусства, созданные для литературно-философскаго журнала «Топос»

Д. И. [оживляясь] Вот и хорошо, стало быть зажгем с
тобой, эт самое, ммм... литературную дискуссию. Вот... Стало
быть, разговоры о Юлии Вербицкой — этой крохотной длинноволосой
кривляке (иz наглых) тебе милее изысканного мыслеслова о
Пепперштейнах? Хм. В смысле Кхе.

Детгиз детгизом, но в нашем деле что решает (люблю
я в себе эти вот интонации не Дунаева, но
атамана Холеного — кем всегда мечтал по
жизни быть) — так что решает? Правильно — интенциональность
нарратива. А она у, прости господи, Бианки или Агнии
Барто — решительно не совпадает с медгермeневтической. Но по
форме — да, сходство имеется, и это
сходство четко просчитано, весомо обусловленно обездюжившей
причиной писать как писать. Детгиз этот их — он
же ясный, слишко видный, чтобы, обхватив его аки рукоять
лопаты, и тыкнуть в мягкое подбрюшье Пепперштейна. Вообще же
книжки детские их папы иzдавна за бабло иллюстрировали, да они
и сами — рябяты-мастаки, в смысле
живописуют.

Ну, а Радов несравненно более эпистемологически слабый. Особенно
поздний — селькуп-якутский адовый Радов-лже-юкагир, пропивший,
сиречь изблевавший последние свои мозги, прости господи.
Обсирающий несчастную Анну Герасимову (правильного человека и
хармсоведа), эдакий хихикающий, выступающий уродец в
программе на ЦТ, посвященной его пафосной казаковой мамаше,
выхОдившей его из наркоманского угара. НеТ, Радов — совсем не
радостный персонаж. Ныне — почти уж как и кваи-кваи-кваи —
квази-бездарный, да? Где ему угнаться за огнистой искрометностью
Мифогенки? (особенно первого томика).

Ты истово не любишь изощренных медгерменевтов, но зато зело уважаешь
вымерший скудоумий сайт Ленин наше знамя.
А мы все это фиксируем, фиксируем, анналы пишут, вазелин
сочится иzо всех наших совокупных дыр:-).

Ну, давай, подискутируй со мной на эту тему... Только не забудь
Монастырского с Кабаковыми (а ты уж, поди, и забыла)... Поэт
Андрей Монастырский — по своей общественной функции — больше,
чем поэт. А ведь Андрей гениальный к тому же художник (читай
мое интервью с Сорокиным). Но он еще и самый необыкновенный
поэт из читанных мною. Его поэтический
книжный сборник — Маленький домик-кря на пути в
Паган — это Масштаб Данте.

А. T. Да я не про евразийский, я про обычный, поздний советский Детгиз.
[немного остраненно] Видишь, всё упирается в умение и угар. Я
же не спорю, что Радов — тритон с заплавленными нервными
окончаниями из унылой банки, и что упомянутая тобой компания, в
отличие от него, умеет веселиться. И вообще они молодцы:
спаслись от восьмичасового дня и, надо думать, спасут детей.
Работать вообще западло. Мне просто не
нравится, что им лень выдумать новую тему. Ведь лень же?
Советская история/эстетика как нефть, на ней можно построить
Арабские Эмираты, но её запас небесконечен. Что они оставят
потомкам, маленьким ануфриевым и пепперштейнам? Пустую пустоту?
Расходовать драгоценные слова на фуфло — хорошо разве? С
изощрённых и умелых, согласись, и спрос побольше, чем с ленивой
зануды (да, да, это я о себе! сегодня мой день и я хочу!
поприветствовать всех моих родственников и кривоносого соседа
Витю!)

Про сайты. Я уважаю не столько вымершие и вымирающие проекты
(смерть шагает по планете — на днях прикрыт на дезинсекцию
блошиный рынок gustow.org, цитадель отечественной технократической прозы —
единственное, кстати, в ней, матушке-прозе, по-настоящему
перспективное направление), сколько подвижников, которые их делают.

Монастырский ходит по уровням — его нельзя забывать.

А нам с тобой надо было встречаться не на пуфике, а в музее
Цуг, там бы я выражалась ясней и позитивней.

Да, если Юля Вербицкая крохотная (выше меня) и
кривляка (кривляки — у Изи Мияке), то не стесняйся, зови и меня
впредь просто: госпожа (англ. dominatrix)
Пахмутова.

Д. И. Красиво про Пахмутову. Добронравовым мне, однако,
не быть. Нефтеносная скважина СовДепа финитит свои залежи, на
нашу долю остается, ты права, лишь немного фиолетового
веселия.

Расскажи, правда, про этого странного соседа Витю. Ты умеешь драться?

А. Т. Странного в соседе Вите (статус: спившийся инженер) —
только его цвет. Нос у него в форме мистической буквы Z не
из-за меня, а из-за гостей. Он очень хлебосольный и приучает
меня к тому же — стреляет десятки. Умеют драться — морские
десантники. А я люблю читать книги, общаться с интересными
людьми, красивый мне фасад в сеченовке слепили, да? Жизнь вообще
занятная, всё время подбрасывает экзистенциального корма. Поэтому я
так люблю реализм. Взять, к примеру (под белые мышки, как
Антея) Андрея Башаримова.
Вот настоящий истукан (в смысле, монумент) документального.
К его писаниям у меня душа лежит мягким боком.

Д. И. Ну, а почему тогда тебе не выйти снова замуж — на
этот раз за Андрея? Вы с ним погодки. Это не сделает вам
погодки! Союз двух писателей из френдлиста, фантастов и
фалангистов... крюолистов-дискжаккеев... Прямо как Симона и ее
Жан-Поль сладострастный...

Какая музыка обычно звучит в твоих чертогах, когда ты читаешь «книги»?

A. T. (Сомнительное слово «фалангист» разлюбезно пропущено мимо
слуха.) Похоже, браки совершаются на небесах, то есть мой
уже совершился именно там. И не думаю, что Андрей сидит в
Северной Пальмире одинокий, как Вебер.

Зато: если у него посреди трассы закончится бензин, а я буду
проезжать мимо на чорном москвиче, то
обязательно выйду и поделюсь горючим. Или — Андрей сломает
что-нибудь бытовое и высунется в окно в поисках чужих умелых рук, я
буду тут как тут, с полным набором струмента. Или там если к
Андрею зайдёт горничная, то я появлюсь в следующей сцене.
Simone de Bovoire sagt „Gott bewahr“. Хотя
я, конечно, понимаю желание зрителя сочетать браком
исполнителей главных ролей, особенно в кино
соответствующей категории.

Про звук ты всё понимаешь верно. Вроде бы уже и спросил «что
слушаешь», так нет, теперь подавай «что играет». И это
правильно, потому что «слушаю» — значит, «нравится», значит, «есть
дома», значит, я это дело тычу в руки знакомым и соблазняю
ознакомиться. Но читать под это «книги»...

Сегодня читала в собственном музыкальном сопровождении: У меня
есть старый патефончик, Только я его не завожу, А потому что
он меня прикончит, Я его в шкафу своём держу, Егор,
принеси, пожалуйста, попить, He Shiva Shankara, He Maheshwara, что,
ещё раз про патефончик? У меня есть старый
патефончик...

А когда мне ленно развлекать себя самой, поёт мой безногий
друг. Есть километровый play-list, вот он и грает. Отрезочек из
него навскидку: Lotte Lenyah, Meteors,
Рубашкин, Masochist Religion,
Rabauken, Lisa Suckdog, Uz Jsme Doma, Szeki
Kurva, Arvo Pärt 49, Erezone, Handel, Nina
Hagen, Control Machete, Шмели, Iva
Bittova, Tom Waits, НОМ, No Respect, Рахманинов,
Chesaria Evora, Paris Combo, ну и так далее, в общем, смысл:
кроме меня это в таком виде никто слушать не станет.

Д. И. Какие замысловатые имена... Для русского-то среднеравнинного слуха...

А почему ты не слушаешь, скажем... ммм...Ministry? Или Napalm
Death... Нравится ли тебе клип и текст известной вашей группы
Рамстайн Du Hast? Очень веселые ребята с
правильно приправленными лицами свежевыжатых лепрозоров. Как у
твоего дружка Илюши Лагутенко... Он так внешне и по манерам
похож на Сорокина...Тролльный мумифицированный прикол новой
песенной культуры — Би ту, опять
таки — полковникам никто... никогда... не вшьет... Знаешь, в
Америке живет такая интересная поэтесса, зовут ее — не
псевдоним! — Юлия Тролль.

У тебя не возникало концептуальной идеи САМОЙ делать тролльную
музыку Пы? Расскажи про твои недавние прибалтийские контакты,
кажется, там все смыкалось к некоему междоусобному жесткому
саунду... Сделай им заодно некий небольшой фист-контрол.

A. T. Ну, я послушала как-то ммминистри в школе. Мне показалось
нннудновато. Что такое Napalm Death, я не знаю. Рамштейн не
люблю, это такое Das Ich для бедных. И для
тех, кому слабо Иоганн-Себастьян-а-ну-полай послушать. В
смысле, Laibach. Здесь все, конечно,
проглядели скрытый тринадцатый линк на статью Бориса Усова (гения,
конечно же) «Николай, а ну полай», про Nick Cave. Кто такой
Илюша Лагутенко — не знаю тоже, мой дружок — это Хаусхофер,
да он, к сожалению, НЕ ПОЁТ. Так-так-так, а мои музыкальные
потуги — есть такие, только это не секс-наркотики-рокенролл.
Сам-то слушаешь что? Судя по знанию аббревиатуры би ту (би
ищет би, тьфу) и неприятной на звук фамилии Лагутенко
(привет, дезодорант «Голубая лагуна»), непристойное?

Я видела Сорокина живьём, снимаясь в «Копейке». Надеюсь, кадр
со мной ампутирован (я в течение пяти минут смотрела на
левую берёзу), правда, товарищи дразнятся, что
нет. Ну, он такой... В общем, я не заметила в нём каких-то
особых манер: не ест вилкой и ножом, не держит платка в
нагрудном кармашке и прочая-прочая.

Всё моё междоусобье с эстонскими пэтэушниками — не более чем слабая попытка развлечь наших
несовершеннолетних читателей-почитателей (если после этого интервью наши
читатели не понесут мне корзины яиц и гусей в тряпицах, то
я уж и не знаю). На самом деле, за кадром генералы пьют
чай.

Д. И. Ты, между тем, далеко не единственная жительница моих
коммуникаций, кто знает Живого Сорокина. Я уже даже собираю
коллекцию: «Сорокин в описаниях лицезревших его Тело дам». Не
подкинешь ли чего-нибудь в копилку? Очень бы жела-лось! Лось он
или не-лось?! Внешне — широкий лось в чуть власяном подбородке
и папашином треухе; вегетарианская он душонка или мясоед?
Расскажи, это весьма интересно: как ты попала на съемки этой
фильмы и какое впечатление произвел на тебя Великий Писатель
Земли Русской.

Чая мы же вроде тут сейчас не пьем...

[ищет наощупь вилку, поддеть плавающий в стакане с
кефиром лимон]

Министири вовсе не нудно, на мой скоромный взгляд.
Министри — это как Пинк Флойд. Чистый звук. Лагутенко же
твой знакомец — по Харькову, разве нет? Это же солист
знаменитой на всю ивановскую область группы «Мaмий
Тролль». Их продюссировал какой-нибудь БэГэ... Или нет, я не
уверен. Спросим, впрочем, у Кивовича в его бутике, что на
Кутузовском. Сам я ничего не слушаю. Я интервью только брать
обучен. Но тебе посоветую купить диск Напалм
Детс — неважно какой. Уверен, тебе понравится! :-)

A. T. Из тела Сорокина видела по-мавзолейному лицо и руки. Он
как бы старенький уже. Я думаю, ест сою. Не произвёл
впечатления, может, в молодости он
другой был — гусар, но я
не застала. Хотя, если Сорокин гусар, то кто же в таком
случае незаслуженно забитый андреевским крестом (см. также:
похеренный) на Родине Свен Гундлах?

[надувшись, как братья Монгольфье] Зря ты так про чистоту.
Чистый звук — в пробковых стенАх и на лесопилке (дарю, можешь
ещё поюродствовати над моим подвенечным, нагнать массовку из
кунсткамеры с собачьими лже-полонизированными кличками, всё,
всё можешь!). А Министри — они уже с
червячком.

С Харькiва мне всё больше Les Negresses Vertes
да Hedningardna шлют. У меня и правда там
агент, (привет, Agent Orange), зовут Дмитрием Климовским, но
он только дельное присылает. Сам не поёт. Какое лагутенко,
я и БэГэ толком не знаю. Только первоисточники, только
«Родопи» с длинным фильтром, вышитые золотом кисеты, изумрудные
подвески, сканые набалдашнички (не путать с Epson).
Пластмассовых жемчугов не терплю.

Napalm Death мне, думаю, не понравится: это,
наверное, громкая музыка, а я не могу слушать громкое: у меня
в правом ухе звуками природы порвана
перепонка.

[подливает золотого, как небо, ВР-шного АИ-98]

Д. И. Сорокин — это не гусар, но гусляр, гаерский корсар синдбадного
мореходства-издательства Под Маргинем. Такое...
Коллективное бессознательное московского
концептуализма.

Он и мухоморы едал с Гундлахом — тем же. Потом они
уже и назвали так свое это течение... Изумрудно алмазные
подвески — у Анны Австрийской. В старом советском клипе я видел
такие типа «серьги» на Анне Веске, клоне Премудрости
Ротару. Лиз Тейлор и ее дорогие камешки...

Что тебя наибольшим образом может привлечь в писателе: его биография
или его тексты? В Сорокине какой рассказ вдохновлял более
всего (если читала)...

A. T. [немного агрессивно и с вызовом] Ладно,
реабилитировали мухоморы и вместе с ними LSD, раз их ел,
да рожу пачкал, мэтр.

Я, конечно, не читала Сорокина, более того, я вообще ничего не
читала, кроме надписей на обложке «Золотого диска» да
чернильных пометок на полях в книге «Розенталь» (тоже маргиналии,
да?), так что далее на вопросы будет отвечать человек из
зала. Попрошу на пуфик!

Ч. З. Сорокин впервые вплыл мне в руки, когда я училась классе
в шестом — тонкая книжечка с серой заблюрованной женщиной на
обложке, там были короткие рассказцы, из которых тут же
выстрелил «Падёж». Сейчас, на трезвую (по сравнению) голову,
понимаю, что причина того была, скорей всего, та, что
параллельно я читала Платонова. Но тогда мне понравилось просто и
бессознательно.

Сперва Сорокин подкупил меня, продажного
депутата-бюрократа-иуду, тем, что ловко лепил диалоги. Чувство
было такое, как при виде японского кимоно: поймали шелкопряда
и посадили — живого — на ткань. Смысл был потом. В одной из
рецензий на «Шатунов» Мамлеева автор всё сокрушался о том,
что читатель утратил невинность как способность бояться
реальности текста. Я эту невинность, и впрямь, к тому времени,
потеряла, поэтому ни одна из сорокинских сцен не шокировала.
Они, скорее, воспринимались как найденные часы. Не знаю,
почему, может, оттого, что сразу после рождения угодила под
капельницу, на весь литературный макабр отвечаю
таким вялым узнаванием.

Я, как ты заметил, страшно нервничаю, когда при мне чрезмерно
тащат обломки ДК под строительство биллиардной. Мне не
хочется слушать об этом вовсе, в ещё не до конца обшученном и не
до кости отпрепарированном сегодняшнем миру я чувствую себя
куда уютней. Но Сорокин пишет не отстранённо, как
концептуалист (хотя его так и зовут), он говорит из самого куста. Мне
шибко нравился ранний Сорокин.

Стала потом копать дальше — и «Сердца четырёх», и «Тридцатую
любовь» съела, всё за несколько ночей. А после пригвоздила
модемный провод и добралась до всего, что есть в сети. Такой
достоевский-трип. Было интересно, хотя и покоробила монитор
подзатасканная тема снимания штанов в песочном возрасте, а
также — местами — некоторая протокольность (необходимым
для них наркотиком был феназепам) и прочие
словесные недотыкомки — вроде идиотского пирожка
на месте нормальной человеческой пизды.

Но он молодец, конечно, притом неоцененный — за мальвой,
остриженной под дикую орхидею, у часто не замечают полезный в
хозяйстве белый гриб. Пример. Традиционная претензия к Сорокину
формулируется обычно так: вот ты пишешь про всякое-такое, а
сам: мог бы своих дочерей взять и съесть? что,
падло, заныл? что сопишь, падло? Отвечай чётко и внятно: мог
бы? «Каннибализм в дворянском гнезде», «Молодая
аристократка нашла смерть в печи» — это всё, позаимствовав
раздвоенный язык газет, о сорокинском рассказе «Настя». Публика
пробежалась глазами по фабуле и раскудахталась, не заметив сути
— того, как виртуозно, хотя и с некоторым
опозданием, автор натянул русскую философическую традицию
предреволюционных времён, которая ЗАСЛУЖИЛА. Получилось
отлично: «Толстой своих дочерей не ел» — «Он их и не любил».

Вот, стало быть, «сейчас», год назад, маюсь возле станции метро
«Проспект Мира», возле стоечки с литературным. Продавщица
мне: да ты не стесняйся, бери Сорокина. Тебе понравится. И
суёт мне в руки «Лёд». Я встала со льдом в руках и настроила
глаза на шрифт. Странное дело, читаешь вроде бы одно, а
видишь — как бы это сказать... В общем, придётся сказать, как
есть. Как-то раз я попробовала — да, именно его я и
попробовала, синтезированного. Каждый звук под воздействием слышишь не
так, как он звучит, а напрямую ловишь его идеальную версию.
Та же история с картинкой. И вот «Лёд» показал мне какие-то
неочевидные и не следующие из текста вещи. Начиная от того,
как «надо» писать, заканчивая тем, «о чём». И это сильно
отличалась от книги «Лёд», станции «Проспект Мира» и доброй
тётки — такое странное дело.

Д. И. [расстеряно] Вот это номер! Твоя рецепция Сорокина тотально
совпадает с моей. Ранний и тоже — на едином духу. А все
остальное — с Сала начиная (включительно) —
непереваримая скучь одного литературного приема, иzвестного
заранее.

А кто были соперники Сорокина по мгновенному
чтению, кого еще ты сходным образом читала под одеялом, в един
присест?

А. Т. Клона — обратно в зал, и продолжим, с помощью
Абсолюта, по маслицу. Из современных — как сказано —
Платонов и Соколов. Насчёт Платонова не оговорка, его хоть
сейчас можно звать третьим.

Только эти писатели званому порно-графу не
соперники, они мне вбили куда больше гвоздей в голову, чем
Сорокин. Сорокин — скорее из серии интерьеров: вот нашлёпка Die
Kunst на потолке вкруг черенка лампы, вот разобранный
пулемёт «максим» в масле в тазике под кроватью, «а это подушка
антикварная, её жена моя вышила». Они же — пища, внутрь
проникают. Такая неиссякающая пища. Говорят, Соколов Платонова,
вроде бы, не любит, цепляется к его запятым, но это как
архангел Рафаил к архангелу Гавриилу, несерьёзно же.

[заглянув в памятку — на 15-й минуте надо
выебнуться] Куда чаще я читаю под покровом нощи в ритме
Формулы-1 вот такое: записки Чехова о путешествии по Сибири (не то
что ненавистный «Крыжовник», совсем другое дело), эпистолы
Кафки, последний Археографический ежегодник
(кроме своей статьи, кастрированной на всю палеографическую
часть), и далее везде, кроме платформы «43-й километр»,
алгоритм ясен.

Д. И. В каких серьезных изданиях тебя публикуют! Мое почтение.
Палеография — это чтение истлевших манускриптов по запечатленному
Bild в роговой оболочке написавших их купцов-писцов? Не
могла бы ты спонтанно инкорпорировать самую
заумную часть из этого своего текста в наше настоящее и-вью?
Было бы очень даже к месту. Мы ведь с тобой занимаемся
археологией буквенного звука, да? Расскажи, не кстати, почему ты
так не любишь девического археографа Владимира Набокова? И
что у него ты не любишь больше всего?

A. T. Как там у Шекспира — пришла пора снести кровавое
яйцо? Снесу: мне очень нравится Набоков. Настолько,
что я редко об этом разговариваю. Он многих раздражает,
отчасти тем, что не имеет выпяченных психологических и
социальных увечий, притом пишет по-акробатски ловко (см. «не бывает
так, чтоб и красивая, и умная»), от другой части —
отсутствием в его прозе (да и в стихах) морали, выделенной жирным
шрифтом, как в пособиях для
менеджеров-Номер-Один (здравствуйте, вотанисты в волчьих шкурах из деревянных
стеклопакетов). Это заставляет многих вслух сомневаться в
его этической состоятельности. Малахольный Виктор Ерофеев,
помнится, и вовсе ляпнул что-то вроде «проще представить себе
играющего в теннис Чернышевского, чем дружащего
Набокова».

На самом деле, прославленная набоковская безыдейность и
аморализм — брехня. Так и хочется сказать критикам: если вам нужны
язвы общества, таки почитайте его рассказы
или приоткройте «Камера Обскура», если «Лолита» кажется вам
не более чем эдаким волнующим ваших (божимой)
приапов джентльменским романом, снимите с неё платьице в
горох, локоны, маленькую аленькую щель (божимой-2) и прочий
спорадически обсуждаемый в нашей Думе на предмет законности
антураж (педофила педофил на подушки повалил, ну или там изо
рта водой облил), что останется? Останется, мои уверенные в
свободе вашей воли друзья (верный Даль услужливо
протягивает присловье про музей), история человека, который всю книгу
пытается обмануть судьбу. Если это для вас не тема,
верните моего Еврипида.

«Защита Лужина», «Камера Обскура» — на-ка, на-ка, смерд! —
(Денис, попрошу не путать, я не дворянин, а
феодал, дворяне наши с вами общие враги),
«Лолита», сюда ж все поздние экзерсисы, «Ада» — это великий
человеческий документ, поняла, пешка?

Пешка пошла кормить клопов (давайте-ка откажемтесь от мести,
ведь это Бабель, великий Бабель), а я открываю «Ежегодник»
(страницы 95–101). Лимиты статейных размеров не позволили
издать самую интересную часть моей писанины — про буквы: узелки,
усики и петельки. Оставили одну средненькую беллетристику (а
почему б не выразиться и так, последним позитивистам дали
по соплям ещё в том, симметричном веке), ну и сам текст
найденного мной документа. Я, в самом деле, тяну микрофильмы из
купцов, но статья не об этом.

Был в 17 веке одиннадцатый самозванец, Тимошка Акиндинов, в
учебники он не вошёл, но вдосталь покатался-повалялся по
России, Польше, Турции, Венеции, Австрии, Венгрии, Семиградью, был
у шведской королевы, менял религию, просил денег, войска
или просто убежища, в результате его выдал русским Фридрих
III. Начинал Тимошка в Вологде, пакостничал, блудил с приятелем
Косткой, играл в кости, продолжил в Москве, где ограбил
казну и совершил первое серьёзное преступление: перед побегом в
Европу поджёг дом вместе с запертой женой, рассчитывая на
то, что и его сочтут погибшим (детеечек, правда, отнёс перед
этим к соседям). Про его дальнейшие скитанья известно не
всё, там много хронологических несовпадений, потерянных грамот,
на одну из них я и наткнулась, когда работала в Любекском
архиве.

Когда мои записи почитала профессор Князевская, она так и
закричала в сердцах: сволочь был твой Акиндинов!

Между тем, Адам Олеарий держал его за самого образованного из
русских людей. Сохранилась акиндиновская переписка с
соучастником Косткой, так вот, Костка довольно топорно пихает в
текст латинизмы и вообще слогом не блещет, а Тимошка интересно
пользуется языком — не только родным, чужими тоже (это уже к
его переписке со шведами). Мой любимый отрывочек из его
послания о том, как он лежит в лихорадке и представляет, как его
волны накрывают: одна волна пенится, другая
сенится... Здорово, правда? Он ещё стихи писал:
кто вначале скачет, тот напоследок плачет. Моё
любимое обзывательство «вран на нырищи» — оттуда.

Изданная грамота — это письмо царя Алексея Михайловича о сыске
и выдаче товарыщей, которое он отослал
немцам, то есть речь там так-себе-канцелярская.

Я ещё в статье немного пошутила: вставила цитату из «Ртутных
палочек» Александра Бренера про корриду, она пришлась ко
двору. Не всё же соболя да выдры из ондатр, потребны и
бубенчики...

[пытаясь встрять]

Д. И. А... Можно слово, сударыня... Вы столь полны
археографическим Гнозисом, что распирающее Чувство
Пы неприятно холодит рукоять моего револьвера... Все на
свете Бренер. И неизбежен Гробман. Если бы ты знала Бренера
вживе (я тут никакой не советчик), ты, боюсь, его шурцовы
палестинские апельсины не привафлила бы. Бренер — сутяга и мот.
Прожорливый завистник (иz безродных). Расскажи лучше нам про
техники палеографического чтения. Я много лет как уж хочу
правильно прознать про так-как читаемы манускрипты. Скрипт
любого мануса всегда ли доступен правильному прочтению?! Как
работают с рукописными сводами? Ты берешь в пальцы страничку,
разглядываешь ее содержимое...А если страничка надорвется и
треснет — в смысле не выдержит твоих пальцев касания?.. И
куда ты идешь за советом, когда тебе не ясен тот или иной
слог в кодексе?.. Ты бы хотела лицезреть набоковские странички,
поплевать в их святую самость?...

A. T. Я знаю, что Бренер альфонс. И пусть тот, кто никогда не
столовался за чужой счёт, побьётся со мной за него на коэльях
или на других таких же бесполезных предметах. Впрочем, он и
сам за себя боксёр.

С рукописями я работаю так. Сперва пытаюсь прочитать, если не
выходит, беру аналогичный текст, только уже изданный,
сравниваю с его публикацией — и учусь. Чтобы понять шрифт, надо
каждую его деталь написать-нарисовать самой. Если совсем худо,
спрашиваю «а что это может быть» у архивариуса. Как правило,
один из путей ведёт куда надо. А бывает и нечитаемое, да.
Но реже.

Набоковские странички — нет, пожалуй, не так интересно. Из
кириллических шрифтов мне нравится тот, что на берестяных
грамотах, нравится упомянутая скоропись 17-го (современные
компьютерные квазианалоги — sergij_h, slavon_g, mazur), круглый
шрифт, придуманный в серебряном веке!, простые печатные вроде
ариала. А Набоков, подозреваю, пользовался совсем
другим.

Акакий Акакиевич — c’est moi.

Д. И. Набоковские страницы обделили
Нобелем. Его приз достался рыжему еврею по имени Иосиф. Твое
неприятие Бродского было изначальным, или же ты отторгала его
лиру лишь опосредованно, сопоставляя его
тексты с его куриозными взглядами на поэтологическую жизнь?
Маразматический прeдсмертный фильм, снятый в дохлой Венеции —
толстый и одышливый Рэйн, глупые комедианты-журналисты,
топящие в своем подобострастии последние остатки
профессионализма.

МраК, да и только.

А. T. Какое там изначально, мне его стихи (надо сказать,
лучшие) читала в детстве мама. Она мне вообще читала и показывала
только хорошее, вот, например, в возрасте 2,5 лет открыла
предо мной альбом Хиеронимуса Босха. Мама, спасибо. Ты,
пожалуй, единственный человек, по-настоящему повлиявший на мой
вкус.

Потом я выросла и наложила руку на это — пароход баржу везёт —
собрание сочинений. И подумала — нехорошо, на 95% вода или
просто пыль вроде «Джона Донна». Ну, на стенки, ну, в
альбомы, ну, еще туда-сюда.

Позже узнала за-сценные подробности — «Мы сделаем из тебя
классика» — и прочие присохшие волоконца на эмалированном донце.
Мерзость. То, что он писал в прозе (статейно),- вообще
потуги олигофрена, да что там, у олигофрена интересней бы вышло.
Ну и голос, конечно: радиоисполнение «Осеннего крика
ястреба» по скрипучей евнухоидности может тягаться только с осенним
криком павлина в вольере, подстуженного московским
морозцем. А если к этим носам и ртам братьев Chapman ещё
прививисектировать мою нелюбовь к Ахматовой... Мне сейчас скажут из
розовой ракушки на краю эстрады: воевать с покойными нехорошо,—
и хлопнут крышкой. [задушевно] Но я не воюю с
мёртвыми, я воюю с символами. Ведь дешёвый эпатаж — это
всё-таки не моя делянка, боюсь, что полезу туда, да и получу соли
под хвост от хозяина: ампутант Елисеев с целлулоидным
черепом — человек серьёзный, травмированный, боевым протезом с
перепончатым Пастернаком сражается, палит из дробовика по
мифическим дроздам.

Про занудного Рейна (не Rheingold, ох не Rheingold) — странно,
но его томик мои умеющие читать знакомые обычно носили в
одной связке с Сапгиром, который мне как раз вошёл по самые,
выражаясь куртуазно, альвеолы.

Сейчас, пока к моим синим брызгам тянется —
осушить — маникюр любительниц и любителей истинно
поэтического слова, поставим-ка винил пожалостней.
Лотте Лениа — песни из спектаклей по Брехту. Под неё, Лотту,
если верить Gavin Friday, косили дублинские трансвеститы —
in feather boa, like Lotte Lenyah...!

А Нобеля я дала бы св. (СВятой СВолочи) Игорю Холину.

Д. И. Очень точно (точечно) про Иосифа. Вот ты, стало
быть, любить изволишь Курта — оперного. Когда последний раз
тебе доводилось попадать в оперное действо? (с той стороны
зеркального стекла, но здесь рассвет и мы... не
потеряли ничего, сегодня тот же день, что был вчера...)

А. T. Курт жив, Валера плюс Серёня, Маня дура. В последний раз
— в школьные времена. Сейчас из доступных увеселений
осталось кино (dvd, реже большой экран с рекламой бмв),
магнитофонные катушки, чтение вслух месяцеслова, хотела ещё недавно
сходить в театр, да преподобный Пётр облаcкал — всё отменилось.
А Каллас у меня по-дворницки в mp3.

Заметь, политкорректность не позволяет мне подобрать юбки и
завизжать синтезированным на третьем пентиуме кастратом
Фаринелли при виде той стороны, прости господи, зеркального ЕГО. Я
просто это дело чинно игнорирую. А ты — ещё бы руками
поел.

Да, по мобильной связи кассельская диаспора меня корит чорным
словом за незнанье Напалм Дес. Видимо, и правда надо будет
послушать...

Д. И. Да там слушать особенно и нечего... одна шумовая
завеса — как от напалма газовый дым. Эту группу принято
слушать в специальных резиновых масках. У тебя имеется в закромах
такая?

Петр — это супруг, или Николаич — Мамонов?

Скажи, кого из современных мудрецов ты предпочитаешь читать для
расширения кругозора? Гадамера или Левинаса? Шлейермахера или
Кассирера? Справедлив ли, по-твоему, тот мисогинный миф,
который утверждает женскую неспособность к написанию «тяжелой
философии» (И ведь действительно — ни Платона, ни Абеляра, ни
Фомы Аквината, ни Декарта, ни Лейбница, ни Шопенгаура, ни
Виттгенштейна не было покамест среди женского поголовья...
такая вот неполиткорректная статистика вырисовывается,
понимаешь...)

А.Т. У меня есть газовая маска. Иначе бы я интервью не
раздавала (вильнуть, вильнуть рыбьим хвостом из матерчатой
сумки).

Пётр — это Мамонов (тоже супруг, но Чужой).

Из философов у меня на спине у коня — Платон, Боэций, Спиноза.
Первых двух уважаю, трудами последнего руководствуюсь.
Современных знаю панорамно, перечитывала в последнее время как
раз (простите, добрые люди) Шопенгауэра да Броделя. С Фуко
никаких ретроспектив, читаю только ново-изданное. Потому что
старое знаю наизусть. А мой экземпляр «Истории клиники»
благополучно делает второй круг среди любителей позаимствовать. Но
вот что скажу. Весь этот салон до полной бесследности
вытирается бабьим платочком нашего Розанова. Вся остальная
философия,- по сравнению с его записками жирным пальцем на
бумажных огрызках,- ничто, в обидном смысле.

Тема «женщины и философия» и впрямь какая-то
неловкая-нериотгерррловская. Из всех именитых мыслителей на женщину тянет
только Иммануил Кант, и то если сильно обчитаться апокрифов о
скрытой папессе. Скажу по-нашему, помнишь несчастную Ипатию,
ту, что порезали ракушками (для пущей, надо полагать,
символичности)? То-то же. И писаний от её не осталось — всё
изничтожили жадные, грязные, развратные раннесредневековые монахи.
Деревянных памятников архитектуры было гораздо больше, чем
каменных, но они хуже сохранились.

Если серьёзно, то женщине гораздо проще самоутвердиться, чем
мужчине. Оттого и любомудрия ей не так свойственна. А ещё у
женщин (некоторых) сильнее развита совестливость: я бы
удавилась со стыда, если бы наупотребляла тут слов типа симулякр,
говорение, сакральность и тому подобное.

Д. И. Кем бы ты, женщина-мать, хотела, чтобы становился в
своей новенькой жизни твой сын Кеша? Расскажи, вообще, про
радости твоего материнства...

A. T. Сссам ты Кеша!

Сын, я думаю, разберётся, кем ему стать. Во всяком случае,
склонность к точным наукам у него куда больше, чем у меня, это в
отца.

Что можно сказать? Я счастлива.

Д. И. На этой милой ноте, мне кажется, будет вполне
справедливо прервать наш разговор. Мне думается, что твои
читатели сумеют теперь с большей определенностью воссоздать
портрет, относящийся к предмету их инвенций. Спасибо тебе за
диалогическое долготерпение: меня выдержать, думается, не каждый
может... :-))) )

A. T. Хотелось бы список невыдержавших (уж не Грета ли Гарбо из
Габрова — женщина-автор романа «Кысь»? или, может быть,
ложносатанинский говорящий помидор Stogoff?)...

Спасибо за то, что вовремя урезал пеньюарную часть беседы, за
стихи про жолуди, ну и за слова «твои читатели» (два десятка
офисных бездельников и четыре филолога заметались по
вольерам липких клавиатур, а вот купальщики в земле, что потом
торгуют пуговицами с протухших немцев, сами ничего не читают,
это я им пою всё сладким, как пищевая добавка, голосом по
телефону, если вдруг настаёт нужда).

Спасибо, спасибо...

P. S. Д. И. По следам Пироговских
местных Размышлений о Недрах американской певицы Мадонны поговорим
и мы о Русской Мадонне — Борисе Борисовиче Гэ. В финитное
заключение стоит подметить одну специальную деталь, ферментно
зыблюемую то тут, то там в нашем шальном говорении. Этой
дактилоскопической деталью и оказывается сей катыш
бе-гешной скорби, бородистый ворчун, друг Роберта
г-Рэйва и Брайана Ено-та — питерский Кобзон Духа — романсный
певец Борис Б.Грр-иямщиков. Наши вышевидные каверзные
пол-разговорца затрагивали отдельные аспекты «музыкальной жизни»,
окружающей нас временщицкой пост-современности, и кому, как не
этому Енотовому Другу, олицетворить в своей скептической
чуть брадатой (не без уникального колечка-резинки) физиономии
Зелий Смысл? Недавно я смотрел ночной копрофагический
(на Пееервом КАНАле — пришептывает
пафосный голос, похожий на ТВ-великого Кормчего — Константина
подберезовика Эрнста) эфир Димитрия Станичника Дыброва, где
присутствовал означенный рок-персонаж с «новыми песнями»
собственного сочинения. На пол-пути во МХАТ. Он разогнал останки
былого рыбного Духа, уволил-упразднил хан-Татарского
халатистого Дудиста, изгнал эквизитно-гитарную Тень Великого
Ляпина, прогнал самую Мысль о замечательном Дюше Ром-ве. и т.п....

Результат вышел из отдела Убойной Силы. Что может объединить Мысль
об этом Дыбровском эфире?

Презрение присутствующих Ведущих — Гостя и Хозяина Студии,—
артикулированное ко ВСЕМ-ВСЕМ — звонящим и сидящим. Презрение,
возводимое в Куб. Причем презрение, целокупно подпадающее Халтуре
— случайному пересечению «чесовых» мастерских. Добро б
Гребенщикъ сидел в любом месте Диаспорического Ужаса —
концертируя как заезжее мАсковское Чудо... Когда «никто не видит»,
«никто не знает».. НО.. в Центральном Русском Эфире — на Самой
«inовой» Передаче Всея Масковской Кольцевой Дороги... явно
выходит накладка. Ведь, ВСЕ, вся ивАновская
ясно видит насколько теперешнему Г. Б. НАСРАТЬ
на то КАК он воспринимается Публикой, насколько он
по-буддийски невозмутимо ЛЕНИВ, плох, артистически ненужен, неретив,
стар, устал, убог, кошмарно агитационен... Но эти два
друга-закадыки обладают Именами — мультимедийным многодолларовым
капиталом, позволяющим им НЕ Фильтровать рынок Хазар. Они
вдруг ДУПЛЕТОМ начинали голосить одну фонему: «ООООООООО — Йок!
Хо!»,– отвратно кривляясь, гнусавил Дыбров. «ААА, ООООО, Хык
ХоК!» — радостно вторил ему Борис Горисович.

Все в этой «музыкальной» программе было чрезвычайно интересно и
занимательно. Кульминация же гребенщиковского Презрения к Любому
Слушателю, кажетсЯ, достигАлась в исполнении поразительного
текста гребенщиковской свеженькой песни «ЧЕЕЛОВЕЕЕК ИЗ
КЕЕЕМЕЕЕРРОВВАА!» — Абсолютно бессмысленный
чуть-рифмованный пурген, помноженный на кретинические перемигивания с
фокстротным пер-гидрантом «ОН СКУП НА СЛОВА КАК
ДЕНИРО!».

Великий текст. Великая Музыка — блестящая аранжировка — чудесный
гитарный звук великолепно сочетался с худосочными плетьми рук
тезки-Бориса — клавишника (из кээспешных зарослей дубрав),
который, реагируя на Гребенщиковскую извечную тихую
англоманскую Команду «Well, Oh yes, Ye, Allright!», начинал что-то
такое нажимать на клавишном агрегате... Все это, между тем,
крайне грустно. Гребенщиков не исписался, не кончился, не
поплохел. Он — МУТИРОВАЛ. Это ДРУГОЕ СУЩЕСТВО. Врун и наглейший
бездарь, клинический фальшивомонетчик Звука, всегда
обманывающий окружающих. (На вопрос о посещении им Церкви говорит:
«а я вчера, собственнО, в монастыре быыыллл...». Но
не очень-то верится. Не был. Лежал на «буддийском» диванЕ,
курил вонючий план да водку жрал с прихлебателями. А вот эту
нефритовую наштанную нэцкэ мне подарил
Самый Великий Баюн — Живой Будда, живущий... да-да, в
КЕЕМЕЕРОВО!).

Вопрос «КОГДА Умер Гребенщиков» становится все
более актуальным. В том эфире некто
Евграф (почти мальчик) прислал ведущему Станичнику
электронное злое сообщение, где назвал дату Конца Б.
Г.: Конец Восьмидесятых.

Я же эту дату несколько умоложу. Начало их.

Рождение и МГНОВЕННАЯ Смерть Бориса Борисовича произошли на
протяжении Единственного Гениального Альбома
«Треугольник», (хм... стихи Гуницкого, му-зыка... хороша, но ЧЬЯ?...)
которыЙ, впрочем, был создан не означенным (кассетно
озвучившим его) Г. Б., но Великим Капитаном, Благословенна его
память.

P. P. S. А. Т. Вослед за многоуважаемым
интервьюером, сделаю подарок многоуважаемому яндексу и я:
девушки в купальниках, моющие средства, модные тенденции,
развратные малолетки, задний привод, досуг.

Копирайты-копипейсты:

• Фотография: дигитальная камера, S.C.
• Илл. 1–2: Отец Заярный.
• Илл. 3: идея — А. Т., адоб иллюстратор — Отец Заярный.
• Илл. 4: идея — А. Т., адоб иллюстратор — Слава Финкельштейн

За виршами — на эту страницу, за прозами — ко мне в стол.

Публикации автора на ТОПОСе:

• Орфопоэпия как памятистый аметистоисток
• Стихотворения