Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

• Продолжение
• Продолжение
• Начало

3. Охота к перемене мест

Железнодорожный вокзал Воркуты встретил меня той же самой безлюдностью,
которой провожал пару лет назад. Люди, доехав до конечной станции,
некоторое время еще шумно передвигались по перрону, но потом вдруг
в один момент растворились — то ли расселись в маршрутки и укатили
куда кому надо, то ли попрятались в близлежащих кустах. Я достал
первую за двое суток сигарету и закурил. Голова пошла кругом,
даже затошнило чуть-чуть. Тут и подбежала ко мне Ленка. «Я думал,
ты уже не придешь». «Как я могла? Не чужой, чай, человек». Да,
ведь и в самом деле не чужой. Два года назад я был женат на Ленке,
даже проводил, бывало, в этом северном городишке свой отпуск.
Ленка — коренная воркутянка, мало того — настоящая патриотка своего
города. Никогда не разделял этой ее любви.

В автобусе чуть-чуть поговорили. Как дела, как работа. Нормально,
нормально. И в самом деле, что с ней могло произойти? С тех пор,
как умер ее отец — а это случилось уже при моей памяти, мать Лены
умерла много раньше — в жизни ее мало что могло измениться. Жила,
работала в библиотеке, может быть, иногда с кем-нибудь встречалась,
хотя далеко еще не факт — обожглась один раз, теперь, кажется,
осторожнее стала.

Приехали, поднялись в ее двухкомнатную. Ничего видок. Ленка всегда
была аккуратной девчонкой, это мне в ней нравилось. Поужинали
борщом. Она все ждала от меня чего-то, слов что ли каких-то. Ну
я и сказал ей эти слова: «Поживу у тебя недельки две. Совсем что-то
невмоготу у себя жить стало. А?». Она сказала: «Живи». Я встал
из-за стола и пошел в душ.

На следующий день встал и пошел на кухню. На столе записка: «Достань
суп из холодильника, в морозильнике есть печенка, я же помню,
ты мясо любишь». Да, мясо я действительно любил, но это еще не
значит, что я буду заниматься приготовлением всяких там печенок,
если есть готовый суп. Подогрел себе суп, поел. Оделся и вышел
на улицу.

Вообще мы с ней из-за пустяка расстались, точнее, нет, не из-за
пустяка — из-за «несовместимости темпераментов», как она это называла.
Попросту говоря — из-за моей патологической лени. Нет, не то чтобы
я работать ленился или жил, допустим, за ее счет — хотя, черт
возьми, и такое было — да, жил, да, не работал. Но не в этом дело.
А в том, что у меня цели никакой не было. Так, по крайней мере,
мне Ленка говорила. А без цели человеку жить нельзя, прибавляла
она, без цели человек уподобляется неразумному существу, животному,
али растению какому, кактусу.

Пошел в одно заведение. Раньше я там, бывало, сидел сутки напролет.
Улицы совсем не изменились с тех самых пор, как я был здесь в
последний раз — та же самая грязь на тротуарах, дворняги стаями
бегают. Лето на Севере какое-то странное, то ли лето, а то ли
нет — можно весь июль в кожаной куртке проходить, даже снег с
утра за окном увидеть (если повезет, конечно), а в конце августа
и жара может на город обрушиться — градусов за двадцать, а здесь
жара плохо переносится, даже не знаю почему.

В баре меня встретил все тот же Иван, похожий на официанта, но
на самом деле хозяин заведения. Его все так звали — Иван, просто
Иван. Это был малый лет тридцати, хотя определить его возраст
точно представлялось уже невозможным — за все то время, что я
его знал, он совсем не менялся, как будто высох, мумифицировался,
как почивший египетский фараон. Дела у него, по его же собственным
словам, шли не шатко не валко, шахтеры со стародавних времен привыкли
употреблять спиртосодержащие напитки по домам и, конечно, никакие
бары им были не нужны, поэтому Иван, чтобы хоть как-то поправить
свои дела, приторговывал из-под прилавка травой. На это дело милиция
смотрела сквозь пальцы — на Севере, я заметил это еще в свои прошлые
приезды, марихуана вообще не является чем-то экзотическим и нелегальным,
она появилась и прочно вошла в обиход еще в те времена, когда
уголь здесь добывали не вольнонаемные шахтеры, а политзаключенные.

Я поздоровался с Иваном, он кивнул мне, как старому знакомому,
словно я только вчера заходил в его заведение и пил здесь водку
с апельсиновым соком. Раньше он справлялся здесь один — заведение-то
небольшое, всего четыре стола и стойка по всему периметру комнаты,—
но теперь ему помогала молодая девица. Черт возьми, думал я, откуда
она здесь взялась, ей явно не место в этом богом забытом городе.
Она была похожа на Мерелин Монро в пору, когда американские подростки
готовятся поступать во всякие там колледжи и тянут из своих родителей
на это дело кучу денег. Вот именно, Мерелин Монро, переставшая
быть подростком, но еще не до конца ставшая женщиной. «Привет,
Мерелин»,— сказал я и заказал водку с апельсиновым соком.

В заведении, кроме меня, никого не было. Быть может, Иван именно
поэтому подсел ко мне с кружкой пива — я что-то не помню, чтобы
мы с ним были в приятелях, видимо, со скуки он меня посчитал достойным
своего общения.

— Откуда приехал? — спросил он.

— Оттуда,— кивнул я неопределенно.

— Я смотрю, ты при деньгах?

Я не знаю, зачем он это говорил, честное слово не знаю.

— Есть маленько,— ответил я.

Он тянул свое пиво, как тянут его закоренелые, но не признающие
своей пагубной привычки алкоголики — неспеша, с предвкушением
того дурманящего тепла, которое вот-вот наполнит каждую часть
тела, и станет светло и радостно на душе. Он тянул свое пиво,
а я тянул свой коктейль, и со стороны могло показаться, что нам
и в самом деле очень интересно друг с другом.

— Чувствуй себя как дома,— сказал он.

— Не беспокойся за меня,— ответил я.

Входная дверь открылась, зазвенел колокольчик — в комнату влетела
стайка переростков — два паренька-пэтэушника предармейского возраста
и девчонка-старшеклассница, по виду которой можно было догадаться,
что все грехи человечества ей далеко не чужды — она была не по
годам помята и затаскана, хотя природа одарила ее миловидностью
и, быть может, даже кротостью — я, черт возьми, не знаю, как это
назвать, в общем, ее можно было бы назвать даже красивой, если
бы не дух истасканности и даже некой порчи, который она источала.
Молодежь подошла к стойке бара и стала изучать винную карту. Иваныч
поднялся из-за стола и прошел на свое обычное место. Мне поначалу
показалось, что ребята пришли покупать траву, а прейскурант цен
на алкоголь изучают только из-за своей нерешительности, но они
взяли по сто грамм водки, бутерброд с колбасой один на всех, а
для барышни еще стакан апельсинового сока.

У меня закончился коктейль, и я заказал Мерелин еще один. Троица
села за соседний столик, один из пареньков — пониже и покоренастее
другого, с щербиной на передних зубах, отчего говорил чуть шепелявя,
с присвистом,— стал в упор смотреть на меня. Я выпил уже один
коктейль, черт возьми, и я не люблю, когда на меня так смотрят.

— Чего пялишься? — не выдержал я.

Паренек, кажется, не ожидал от меня такой агрессивности.

— Успокойся,— сказал он, и еще сказал,— здесь никто не хочет тебя
обидеть. Просто вдруг показалось, что где-то видел твое лицо.

Мне вдруг стало неловко за свою грубость. В самом деле, надо быть
немного сдержаннее. За два года отсутствия я забыл, что люди здесь,
на Севере, проще и прямолинейнее, чем там, на «большой земле».
Я допил свой коктейль и кивнул Мерелин, чтобы она принесла на
всех. Когда она подошла с подносом, я пригласил ребят перебираться
за мой стол. Их не надо было долго упрашивать.

Мы выпили по коктейлю, потом еще. Потом тот, с щербиной, сказал:

— Мы должны его проучить, этого так нельзя оставлять.

И я сказал:

— Да, мы должны его проучить.

Вчетвером мы выкатились из заведения. Было где-то около двенадцати
часов дня. Мы пошли подворотнями, о чем-то громко переругиваясь
между собой и размахивая руками, мы, как заведенные повторяли
— его надо проучить, его надо проучить,— и дошли, наконец, до
какого-то двухэтажного деревянного дома. Перед подъездом была
скамейка, а на скамейке сидел седой и пьяненький однорукий старикан.
Мы подошли к старикану, взяли его в кольцо, и Маринка — так звали
ее, эту кроткою, потасканную девчонку,— Маринка сказала:

— Ты испортил мне жизнь. Отец, ты испортил мне жизнь,— сказала она.

И щербатый сказал:

— Ты ответишь за это.

Он ударил его, ударил по лицу, брызнула кровь, и пятно на старой
застиранной майке стало быстро расти. И эта кровь как будто отрезвила
меня, отрезвила Маринку, отрезвила всех — и щербатого, и второго
— лица которого я не запомнил.

Мы вернулись в заведение Ивана, но пить уже было невозможно. Посидели
немного для приличия — и разошлись. Я вернулся к Ленке в квартиру
и заснул, не раздевшись, на диване.

Поздно вечером мы сидели с Ленкой на кухне, курили, пили горячий
чай. За окном было непривычно светло — к белым ночам, настоящим,
заполярным, привыкнуть невозможно человеку, который не родился
здесь, не вырос, который не впитал их в себя, как впитывается
элементарный быт, на который не обращаешь уже внимания, потому
что глупо обращать внимание на быт, глупо и совсем ненужно. И
Ленка сказала мне:

— Ты совсем не изменился. Тебе не страшно вот так вот запросто
прожигать свою жизнь? Тебе не страшно? — спросила она меня.

— Мне страшно,— сказал я.— Мне страшно вот так вот прожигать свою
жизнь. А что я должен делать, Ленка. Научи меня, Ленка, что я
должен делать,— сказал я.

Потом мы отправились спать. Она — на свою кровать, а я снова на
диван. Мы спали до утра, как убитые, и снилось нам, что мы снимся
друг другу, и не было ничего лучше этого сна.

Окончание следует.