Литературная критика

В конце концов, все было только войной слов, или игрой, если хотите,
но только в несколько ином смысле «игрой слов», чем это
всегда имеется в виду, а, может, и в том же самом.

Гулаги в сознании неохваченных пенитенциаром граждан постепенно
как-то обветшали, затарились, зазеленели и перестали давить на
психику презренных обывательских масс, не ставших менее
презренными в процессе освобождения от страха. Пошли анекдоты. Да
об этом и Лимонов писал, мол, у нас была великая эпоха, а
потом пошли анекдоты. Но не только анекдоты пошли, не только.
Были и другие слова и их порядки. Я вспоминаю, чем лично я
жил в знаменитые шестидесятые (детство) и в семидесятые
(юность). Ну да, как все, стихами, песнями, а также и прозой, но
высокой, накаленной до бела. Трудно даже
сказать, что было важнее, песенки или высокая проза в этой
войне. Я знал наизусть все песни Новеллы Матвеевой, Окуджавы,
Галича, Якушевой, Визбора, и так далее, и так далее. Я знал
наизусть сотни и тысячи стихов всех непечатных и печатных,
но своих, наших, а не их поэтов, от Бодлера до Бродского, от
Вийона до Волошина. Я переводил сам Набокова и Замятина и
всюду и всем читал и читал наизусть все подряд, особо не
скрываясь по молодой глупости, но никто меня не арестовывал и
никуда не вызывал, возможно, потому, что я был из гигантского
отряда плебеев, и у меня это было на лице и в анкете ясно
написано. Но все же я каждый день атаковал проклятый
тоталитарный режим то песенкой Новеллы, то стихом Рильке, то шуткой
Хармса, то романсом на стихи Бродского. Со мной были Барт и
Шестов, Гуссерль и Бердяев, Ницше и Хайдеггер. Я читал ночами
и передавал другим перепечатки толстых романов Солженицына и
американское издание воспоминаний Надежды Мандельштам, и
различные сочинения мало кому теперь известных диссидентов, но
без всякой системы. Менялись имена авторов, жанры, качество
текстов, и только.

Материальная сторона жизни, ее физическая часть от всех этих слов не
менялась, и правда маленького человека была (как всегда и
везде) жива только до столкновения с правдой господствующего
в том случае, если человек маленький не был готов идти до
конца, а он, чаще всего, готов не был, слишком разбавленный
изнутри той самой «культурой», которой он и отгораживался
каждый божий день от тошнотворной реальности отношений.

Систему это устраивало, если не иметь в виду тех, кто умел сделать
из совести пусть опасный, но небезнадежный бизнес. С такими,
то есть с Сахаровыми, Щаранскими, Зиновьевыми и сотнями
других «отщепенцев» и «власовцев» происходили переговоры и
сделки, поскольку это были, в сущности, свои, не маленькие люди.

Конечно, система отвечала и массам, но, в основном, только словами.
Чисто формально, так как их было слишком немного, этих слов.
Трудящиеся, народ, партия, социализм, план, завод, колхоз,
ракета. Ленин. Интернационализм и все братское. Вот и все,
кажется. Ну, было еще отрицалово. Тоже несколько ключевых,
тупых и несъедобных словечек, которые уже многие даже не
знают. Ну, это эксплуатация, империализм, формализм
(абстракционизм), ревизионизм, отщепенец, власовец. Власовец мог быть
различных видов, литературный, от физики твердого тела, от
рибонуклеиновой кислоты, и даже власовец по части пролетарской
солидарности мог быть, но не любой, не латентный, не скрытый
«власовец», не сантехник какой-нибудь. Восставший сантехник,
вступавший в схватку с машиной в одиночку, был конкретно,
физически обречен. Для него звание «власовца» было бы
спасением. Да кто ж ему даст! Просто типичная сволочь, и все.

Тем не менее, в войне (или игре) слов, о которой упоминалось выше,
происходило что-то странное. Против жалкого и ничтожного
набора терминов в их уставном, солдатском порядке были брошены
лучшие дискурсы всех времен и народов, а также и
разнообразная талантливая и обаятельная самодеятельность. Такое
несоответствие нападения и защиты просто не могло быть случайным.
Что-то тут было не так, какое-то даже кидалово пипла,
возможно, имело место, и потому я и оговариваюсь, что не война, мол,
была, а игра всего лишь, но ведь и в игре бывают
проигравшие и победившие. Как бы понарошку мочишь соперника в игре, а
он тебя, а потом победитель получает реальные бабки такие, а
проигравший с фальшивой улыбочкой жмет ему руку, типа это
всего лишь игра, что б ты сдох!

И вдруг все кончилось. И лучшие дискурсы как бы повисли в воздухе,
даже несмотря на то, что в когорту влились невиданные ранее
силы. Деррида с Бодрийаром одни чего стоят! Но игра не
получилась. С другой, противной стороны, казалось, не было ничего.
Ведь не считать же за фишки всякую там демократию,
приватизацию, свободу, глобализм, антиглобализм, или стабилизацию.
Или авторитаризм! Да хоть бы и справедливость! Да и вообще
непонятно, что с кем, какое слово за кого!

А «послушай джага-джага» не желаете?!

На самом-то деле, ничего не было с этой стороны, при всех Дерридах и Бодрийарах!

И тогда пришли добрые люди и сказали, что надо таки отказаться от
элитарности и заняться просвещением. Элементарным.

Я тогда сразу подумал, что на самом-то деле, когда я напевал в
семидесятых песенки Новеллы Матвеевой насчет ласковой глицинии,
которая нежнее инея, и даже когда читал Ролана Барта, то не
только играл в слова (типа в балду) с
другими, но и просто ловил кайф, возможно, слегка извращенный на
фоне официального комсомольского энтузиазма, и, в то же
время, такой наивно-чистый на фоне неофициального комсомольского
разврата. С другой стороны, я сразу подумал, что Денис
Савельев насчет просвещения-то прав, хотя и только отчасти.

Так как просвещение ведь не может сразу произойти, чтобы немедленно
народ наш бедный оставил свои заблуждения, опохмелился и
мирно понес с базара не Донцову с Марининой, и даже не Пелевина
с Бавильским, а Павлова с Емелиным да Селина с Батаем!
Просвещение имеет стадии, а в России особенно! И вот одна из
первых стадий просвещения в России заключается конкретно в
физической ликвидации носителей фальшивых ценностей, ибо ведь
просвещенный хоть сколько-нибудь, половинчато, только отчасти,
человек готов уже и своей жизнью рискнуть за
правду (за истинные ценности и соответствие означающего
означаемому), а не то, что чужой, да еще и гадины заведомой!
Радикально вопрос решается слишком! Это, конечно, и во
Франции так было, после Просвещения, это даже всеобщий закон, но
в русском варианте, сами понимаете...

Вся бархатистость наших позднейших «революций» именно в отсутствии
просвещения и заключается. Но и кавычки, собственно, по той
же причине.

Я ничего не предлагаю, а только утверждаю, что «джага-джага» В.И.
Ленину бы не понравилась. И особенно бы И.В. Сталину не
понравилась. Вполне возможно, однако, что у теперешних гарантов и
радетелей народных эта самая «джага-джага» если и вызывает
порыв к просвещению, то этот порыв и ограничится чем-нибудь
вроде награждения Гребенщикова и Макаревича орденами
четвертой степени! Ну дык, так так им и надо, елы-палы, возможно!?
Будут лучше макароны любить!

Про себя я тоже не уверен. Сам я неоднократно обрушивался на всех
святых нашей всеобщей попсы (пока не устал и не стало скучно),
не особо врубаясь в их ответственную стабилизирующую роль.
Что ж, некоторые лекарства вызывают тошноту, но это не
уменьшает их терапевтической ценности. Да ведь не всех и рвет!

Плохо, когда «лечатся» симптомы, а не болезнь! Это плохо, но если
болезнь излечить нельзя принципиально, то хорошо бы хотя бы от
симптомов избавиться! А если симптомы исчезают надолго, то
и совсем здорово. И я бы, в плане такой тотальной борьбы с
«симптомами», будь моя воля, дал бы каким-нибудь
действительным, пусть и тайным, писателям и поэтам не только третью, но
и вторую, даже первую степень бы дал! И ниже я попытаюсь
объяснить, почему, ибо вопрос — политический!

Ну да, не зря Денис Савельев беспокоится насчет просвещения еще и по
одной важной причине. Есть еще одна сила (кроме питерских,
или тамбовских, скажем), любящая и умеющая просвещать и
прописывать не только рвотные, но и сильно кровопускающие
средства. История. Так это называется. Когда как-то так все
неожиданно, самопроизвольно и некрасиво у нас получается, и очень
страшненько и надолго.

Кто-то спросит, так в чем пафос моей статьи? А пафос мой, и
верноподданнический пафос, в том, что, в отличие от Дениса
Савельева, я предлагаю не отказываться от элитарности в пользу
просвещения, а совсем наоборот, добиваться подлинной элитарности
(даже если и сам я паду невольной жертвой такого
привередливого отбора, хотя это уж крайность!), а, главное, добиваться
раскрутки всяческих авангардистов, концептуалистов,
настоящих писателей и философов, художников,
музыкантов и сумасшедших поэтов, и прочих пока что как бы
маргиналов, до небес — раскрутки, которую, на мой взгляд, просто
обязана организовать крупная буржуазия и высшая бюрократия
России, поскольку иначе просвещения, действительно, им не
миновать.

На текущем этапе нам нужна просвещенная аристократия, а не
просвещенный плебс, или народ, если хотите. Сам я лично не питаю
никаких иллюзий насчет так называемого русского народа. Или
русско-еврейского. Или русско-татарского. И даже
русско-русского, да-да, хотя и в меньшей степени я не питаю здесь абсолютно
никаких иллюзий, поскольку и влияние русско-русской части
социума так же исчезающе мало, а значит и ответственность
никакая! О свойствах этого моего всякого-всякого народа можно
замечательно судить по свойствам его теперешней элиты,
которая недалеко еще ушла, так сказать, от корней, к сожалению.
Есть, конечно, и широта, и размах, знай наших!, и даже
определенная трагическая глубина, и бесстрашие, и стойкость, и
безграничное терпение, беспредельность, короче, в добродетелях
выживания, без всякой остановки переходящая в беспредельность
пороков и всяческих низостей ожирения.

Это не вопрос!

Беспредел, то есть, везде и всюду, который и имел в виду
Достоевский, когда писал об излишней ширине русского (или
русскоязычного даже скорее) человека, каковую следовало бы сузить.
Слышите?! Сузить! О чем и разговор! Человека ведь сузить можно или
тюрьмой, или пространством элитарности. Первое — восстание
масс. Второе — восстание элит. Я за второе.

(В девятнадцатом веке аристократия даже отказалась от русского языка
и перешла на французский в попытке сузить себя саму! Это,
конечно, перебор!)

Надо, наконец, послать рабочих и крестьян (хоть бы и с дипломами!) к
чертям в плане просвещения, оставив им и Маринину, и
Спид-инфо, и джагу-джагу, и любимого товарища Сталина. Вообще же,
для рабочих и крестьян теперь важнейшим из искусств является
искусство винокурения, потому как паленка уже достала!
Одновременно же, наряду с искоренением поддельных спиртных
напитков, хорошо бы сделать так, чтобы толпа испытывала
нравственный страх и трепет перед интеллектуалами высокой марки. Это,
в конце концов, в интересах всего нашего
стабильно-демократического государства, да и человечества в целом!

Поясняю. Возродить все примиряющую игру слов можно только придав
державный статус правильному авангарду, ничуть не трогая при
этом не только в чем-то выдающуюся джагу-джагу, но и любую,
самую бездарную, попсу. Только так и может возникнуть
дихотомия словесной игры, в процессе которой так легко проявляется,
кто на стороне истины и красоты, а кто, извините, уж нет!

И, подчеркиваю, обращаю внимание на то, что мы тут в России опять
обошли весь этот мещанский однополярный мир, создав новый тип
либерального государства — стабильную (стабилизированную)
демократию, или стабилократию, с ударением на последний слог,
как в медицине. Удержать теперь это достижение (путем отказа
от просвещения и повышения градуса элитарности) в
мозолистых руках общественности, не пойти еще дальше — наша задача.

Архиважная задача!

А знаете ли вы, что в доме на Исаакиевской, 9, в котором теперь
прокуратура города Питера, жили когда-то и Дидро, и Малевич,
правда, не одновременно?!