Проза

Я никогда еще не видел, чтобы муха с такой неистовостью и цинизмом
насиловала свою подружку. Да еще на столе в кабинете у
следователя!

— Николай Петрович, посмотри, что вытворяют! — сказал я следователю
Ливенсону.— Они тебе сейчас всю городскую отчетность по
раскрываемости испортят.

Следователь оторвался от бумаг. Посмотрел на мушиное
порно-безобразие и сказал серьезно: — Арестуй насильника, зачитай его права
и возьми показания с потерпевшей.

Уткнулся в бумаги и замолчал.

Этим утром всем было не до шуток. В Москве стряслось очередное ЧП.
Накануне поздним вечером коммерсант Бабаянов под усиленной
охраной прибыл на улицу Пролетарская, в дом 7, к своей
любовнице из Перми — Светлане Чиж. Последняя снимала квартиру на
третьем этаже и делила лестничную площадку с черным следопытом
Иваном Нестеровым. Как на грех, следопыт приволок в этот
вечер богатый улов. Два артиллерийских снаряда он поставил у
себя перед дверью и убежал вниз к машине. В этот момент, как
установили эксперты, Бабаянов и его окружение вошли в
подъезд и стали подниматься на третий этаж, блюдя все
телохранительные предосторожности.

Нестеров подогнал вплотную к подъезду арендованный микроавтобус и
вытащил на лестничную клетку первого этажа легкое
артиллерийское горное орудие.

Бабаянов с охраной увидели снаряды и, заподозрив неладное,
постарались быстро покинуть опасное место. Нестеров развернул ствол
пушки в сторону лестницы. В этот момент там и появился
Бабаянов. Телохранители открыли огонь, не раздумывая. Их так учили
в школе охранников. Вмиг нашпигованный свинцом Нестеров
повалился на бок и зацепил карманом какую-то фигульку на
орудии. Горная пушка дала залп, от которого Бабаянова разорвало в
клочья ввиду прямого попадания. Телохранителей взрывная
волна разложила рядом. Они смотрели на судмедэкспертов, как
живые.

В ином государстве над такой историей просто посмеялись бы. Но у
нас, где под каждым кустом мерещатся шахиды, этот случай принял
зловещий оттенок. При проверке совсем некстати выяснилось,
что Бабаянов чей-то там родственник из числа кремлевских
обитателей. Поэтому смешной случай мог обернуться милиционерам
и прокурорам карьерными неприятностями. С занесением в
личное дело и пинком под зад из органов.

В кабинет следователя Ливенсона влетел неуправляемой ракетой
Генеральный прокурор Устьянов. Мы вскочили от неожиданности.
Пышнолицый генпрокурор в ярости мял в руках какие-то бумаги.
Студень его щек угрожающе дрожал. Мелкие черные глазки, как дула
революционных винтовок, бегали по нашим лицам.

— В чем дело, товарищи? — спросил он, тихо повизгивая.

Его крупногабаритное тело упало на стул Ливенсона. Впечатленная
таким высоким гостем, мебель, кажется, даже не скрипнула.
Барским жестом генпрокурор пригласил нас присесть напротив:

— У вас что, товарищи, киллеры теперь из артиллерийских орудий
начинают палить по коммерсантам? Я не позволю вам здесь Чечню
разводить.

Мы ошарашенно молчали.

— Вы кто? — ткнул он в меня по-огуречному округлым пальцем.

— Лахман Константин Самуилович, оперативник МУРа,— представился я.

— Что вы здесь делаете? — наседал Устьянов.

— Вот составляем бумаги об этом несчастном случае.

— Ага! Вы, значит, уже здесь спелись с московской прокуратурой и
хотите все свалить на несчастный случай?

— Я петь не умею,— сказал я.— Пробовал как-то в пятом классе, но
после того, как учитель подал на меня иск о возмещении
морального ущерба, я свою певческую практику прекратил.

Устьянов пристально посмотрел на меня своими маленькими глазками и тихо сказал:

— Идите к себе на Петровку, там, верно, вас заждались коллеги.

— Они арестованы,— ответил я.

— Тем более поторопитесь,— махнул он рукой.— Не заставляйте следователей ждать.

Прикрывая за собой дверь, я сочувствующе посмотрел на Ливенсона. Его
пронзительный взгляд просил меня пристрелить его
по-дружески из соображений гуманизма. Ему предстоял нелегкий
разговор...

Подъезжая к Петровке, я подумал о том, что здания, как и люди,
выбирают себе профессию один раз на всю жизнь. Но дома живут
дольше человека. Оттого и судьба у них интереснее. В Кёнигсберге
мне показывали дом, где во времена фашистской Германии
работало Гестапо. В его подвалах стреляли коммунистов и всех
несогласных. После взятия города советскими войсками сюда
въехало НКВД. Оно также стало стрелять всех несогласных, но
теперь еще и фашистов. Сегодня в этом здании работает местное
ФСБ. Даже если в Москве все сначала рухнет, а потом народится
новый режим, то дом 38 по улице Петровка никогда не станет
детским садом или театром. Сюда обязательно въедут новые
карательные органы.

Я шел по коридорам Петровки. У всех встречных были недовольные рожи.
Впрочем, если когда-нибудь вы увидите там довольных людей,
то это будет означать одно из двух: или ГУВДэшники полностью
перешли на коммерческие основы работы, или вы оказались на
Западе.

— Прикрой поплотнее дверь! — сказал шеф конспираторским голосом.

— Что случилось? — Спросил я, присаживаясь на свое место за столом совещаний.

— Ты как не в Москве живешь! — Вспылил шеф.— В этом городе всегда
какая-нибудь хрень случается.

Я, соглашаясь, кивнул: — Давеча наш министр по телеку выступал.
Сказал, что оказывается, мы хорошо работаем. А через десять
минут всех, кто там в ладоши хлопал — арестовали. Вот так
хорошее уживается с плохим.

— Ты министра не тронь, он с коррупцией борется,— сказал опасливо
шеф, повернувшись при этом в сторону двери.

— Да чтоб его пидоры украли! — Воскликнул я.— А мы тогда с кем боремся?

Шеф побледнел, оглянулся на портрет министра и перекрестился:

— Ты мне эти заковыристые разговорчики брось. Тут вот какое дело:
нам всем скоро писец настанет.

Я хмыкнул: — Эту новость я давно уже знаю. Достаточно телевизор посмотреть.

— Да я не про то говорю,— махнул рукой босс.— Помнишь банду «блатняков»?

— Это которые по антиквариату работали?

— Да, только тебя мы к этому не подключали. А сейчас срочно нужна твоя помощь.

Как сказал бы поэт, нехорошее чувство зашевелилось у меня в одном
месте. В смысле, забился в груди колотунчик волнения.

— Внедрили мы туда своего человека,— продолжал шеф.— Но все
оказалось настолько запутанным и сложным, что пришлось внедрить еще
одного. За ним третьего. Потом, оказывается, ФСБ штук пять
туда своих агентов внедрила. За ними Главное управление по
борьбе с наркотиками тоже пяток прислало. В конце концов
бандитов там совсем не осталось. Агенты всех выдавили.
Преступления меж тем исправно совершались. Как же без этого? — словно
оправдывался шеф,— они ж бандитов изображали? Изображали!
Тут полумерами не обойдешься. Я прав? — неожиданно спросил он
меня.

— Насчет этого вам лучше у Инквизиции поинтересоваться,— сказал я уклончиво.

Шеф опять оглянулся на портрет министра и осенил себя крестным знамением:

— Ладно, они пока подождут с объяснениями. В общем, гнусности всякие
исправно творились. Безобразия опять же. Преступления —
одно другого краше, как на подбор. Не зря мы их ремеслу
обучали. А какая клиентура у них была?! Мэры! Министры! Депутаты!
Всем сбывали, никого не обделяли! Тут начальство говорит нам:
пора, мол, разоблачать. Повышать статистику путем понижения
числа преступников. Мы кинулись — а кого арестовывать-то,
ё-моё? Кругом свои люди. Одних арестуешь — ФСБ обидится.
Других — ребята из наркоборьбы запротестуют. Своих — тоже жалко.
Тупик, в общем. А потом ведь ниточки на следствии
обязательно наверх потянутся. А там как начнешь разоблачать, так
самого разоблачат до трусов и в твоей московской прописке
появится слово «карцер».

Но за преступления-то отвечать кому-то надо? А тут еще Инквизиция на
закорки села и ножки свесила. Чегой-то у вас, говорят, одна
банда в Москве прямо в любимчиках ходит? Неужто, говорят,
справедливость в Москве захромала, и заглохло дело свободы в
трясине коррупции? А может, говорят, вы тоже оборотни и
помогаете бандитам?

В кабинет ввалился наш старый знакомый из Главного управления
собственной безопасности, первостатейный Инквизитор, Жмыхов Виктор
Павлович.

— Здорово! — Сказал он фамильярно.— Я тут случайно под дверью стоял
и все слышал.

Шеф слегка побледнел. Оглянулся на портрет министра. Тот по счастью
висел ровно, и его глазки отечески таращились поверх усов.

Я почему-то сразу понял, что Инквизитор опять берет нас на понт. Эти
ребята всегда притворяются умнее, чем их служебные собаки.

— Как агрегат? — спросил я.— Работает после имплантации жучка?

Жмыхов помял пятерней причинное место: — Работает еще как! Проверял
ужо не единожды.

Инквизитор уселся за стол.

— Лахман, а на тебя между прочим генпрокурор сегодня нажаловался,—
довольно причмокивая губами, сказал Жмыхов, словно дегустируя
меня на зуб.— Очень тобой не доволен. Ты ему надерзил, что
ли?

— Мы про пение говорили.

— О чем? — Выпучил глаза шеф.

— О пении — ля-ля,— я изобразил пение.

— Не знаю, чего ты ему там спел,— Жмыхов просто исходил сарказмом.—
Только он после вашего разговора собрал прокурорскую
коллегию и уволил на фиг практически всю верхушку московской
прокуратуры.

Шеф беспокойно заерзал на стуле: — Константин Самуилович,— обратился
он ко мне официальным тоном.— Я всегда говорил, что вы
хреново закончите свою карьеру.

— Слава Богу, что Лахман не заехал в посольство Соединенных Штатов и
не спел там свои песни,— веско встрял Инквизитор.— Ядерной
войны было бы не избежать.

— Да я про то и говорил Устьянову, что петь совсем не умею,— начал я
оправдываться.

— Во-во! — перебил меня шеф.— Петь не умеешь, а лезешь к большим людям!

— Так вы его хотите того? — спросил шеф у Инквизитора и показал на меня пальцем.

— Пока нет, пущай еще чуток помучается.

Это недоразумение с генпрокурором напомнило мне мои первые годы
службы. Я начинал в спецназе МВД. Времена были шаткие. Недавно
только прошел путч ГКЧП и революционные беспорядки осени
93-го. Как-то на политзанятиях речь зашла о новой форме. Офицер
спросил меня: почему погоны и шевроны у нас не пришиты,
крепятся на липучках. Подразумевалось, я отвечу, мол, чтобы
стирать было удобнее, и шевроны от стирки не изнашивались. Но я
почему-то ответил так: власть приходит и уходит. Одни
политические режимы сменяют другие. А каратели, то есть мы, нужны
всегда. Поэтому чтобы по десять раз не перешивать погоны с
шевронами, намного удобнее использовать липучки. У замполита
челюсть отвисла.

Потом начальство сказало мне с глазу на глаз, что в целом я прав.
Будь они бессемейными и бездетными, они бы также ответили. Но
на меня уже донесли куда надо, и командиры сочли за благо
перевести меня в уголовный розыск. Как подающего большие
надежды по службе.

— Ну, раз не будете арестовывать Лахмана, и то слава Богу,— вздохнул
шеф.— Я как раз хотел внедрить его в одну банду.

— Это вы про «блатняков» говорите? — уточнил Инквизитор.

— Ага, про них, родимых.

— Правильно, а то мы сегодня на совещании все гадали: чего там, в
МУРе, медлят с арестами?

— И чего решили? — спросил настороженно шеф и его кадык нервно
запрыгал, как ополоумевший лифт в нежилом доме.

— А ничего,— по-простецки развалясь на стуле, ответил Жмыхов.—
Прислали к вам, проконтролировать, так, сказать. Коллектив я ваш
знаю. Люди у вас честные. Как сейчас говорят: с
антикоррупционной задоринкой.

— Конечно-конечно,— поддакнул шеф.— Нам ли с недоверием относится друг к другу?

Как говорил мой учитель по оперативному искусству: настоящий сыщик
азы конспирации должен проходить еще в школе. Когда втайне от
учителей и родителей начинает курить, пить и трахать
одноклассниц. Именно из таких неразоблаченных школьников вырастают
потом первоклассные оперативники и черные бухгалтера
крупных российских компаний.

Наши «бандиты» болтались где-то между этими двумя вершинами
искусства. Меня могут спросить: как становятся внедренными агентами?
Или как их еще называют — агентами под прикрытием. Охотно
отвечу: когда начальство сомневается: доверять сыщику или не
стоит, его всегда внедряют в банду. Потом при случае его
можно или наградить, или посадить. Смотря в чем обнаружится
нехватка: в героях или в количестве оборотней.

С первых же часов работы выяснилось, что банда «блатняков»
законспирировалась наглухо. Там служили способные ребята. Найти их
было нелегко. По сведениям агентуры, банда обосновалась в
Подмосковье. Где-то на окраине городка Домодедово. Через
антикварную лавку на Кузнецком мосту я вышел на торговцев, которым
они сплавляли товар. Поговорив с ними по душам, я узнал, что
последнюю неделю наши клиенты новых товаров не поставляли.
Значит, затея с моим внедрением пока откладывалась. Чему я
мог только порадоваться. Счастливая звезда семафорила мне в
полную силу.

Торговцы отзывались о «блатняках», как об исключительно честных и
эксклюзивных поставщиках. Они нашли где-то уйму картин,
подсвечников, часов, статуэток и прочей старины в хорошем
состоянии. Словно антиквариат хранился все эти долгие столетия в
специальных запасниках и ни разу никем не использовался. Мало
того, специалисты порой не только не могли указать авторство
произведений искусства, но некоторые предметы вообще не
поддавались анализу, из каких материалов они сделаны.

Проваландавшись с неделю в пустых поисках, мы решили идти напролом.
В Москве только один человек, а именно антиквар Зайцман,
знал все про всех на этом рынке.

В темном подвале антикварной лавки, посреди ящиков и пыльных стопок
зачехленных картин, торговец Зайцман достал из бархатной
коробочки золотую осу. Вместо глаз у насекомого сверкали
рубины. Все тело было окольцовано желтыми и черными полосками
тончайшей работы.

— Забавная вещица,— сказал я.

— Забавная! — Передразнил меня Зайцман.— Вы дотроньтесь до нее.

Я осторожно прикоснулся к ней пальцем. Оса была очень теплой. Ее
ажурные золотые крылья прогнулись, словно я потрогал живое
существо. Оса повернула голову в мою сторону, и ее глаза
неожиданно стали изумрудными. Я отпрянул. Зайцман захохотал:

— Не ожидали, да?! Какова вещица, а?!

Я перевел дух: — Думал, у меня галлюцинации.

Оса лежала на бархатной подушке, как ни в чем ни бывало, и
поблескивала глазами-рубинами.

— Она что, живая? — кивнул я на ювелирное чудо.

— Какой там! — махнул Зайцман, захлопнул коробочку и спрятал ее
поглубже в карман:

— Мертвая, как совесть прокурора. Но металл почувствовали какой?

Я кивнул.

— Горячий и податливый, словно живой,— продолжал восхищенно
Зайцман.— А глаза, видели, как поменяли цвет? Ну скажите, какой еще
драгоценный камень может вдруг менять цвет? Ведь не может
рубин стать изумрудом и вернуться в первоначальное состояние.
А этот — МОЖЕТ!

— Это что, они все достали? — спросил я.

Зайцман кивнул.

— А откуда? Хотя бы какие-то намеки на местность?

— Константин Самуилович,— Зайцман спрятал коробочку в карман.— Я
уважаю вашу работу и понимаю ваш отнюдь не искусствоведческий
интерес... Но даже если бы я знал, то все равно не сказал бы
вам. Вы понимаете меня? Эти вещи стоят дорого. Похоже, они
где-то напали так сказать на золотую жилу.

— Да, но мы не знаем, как и у кого они это добывают,— возразил я.—
За этими антикварными безделушками могут скрываться кровавые
преступления.

Зайцман улыбнулся: — Константин Самуилович, вы получше меня знаете
милицейские сводки о преступлениях, скажите: в последнее
время грабили кого-нибудь или убивали по-крупному? Может музеи
или коллекционеров обчищали?

Я пожал плечами, не припоминая ничего похожего.

— Вот и я не слышал,— подтвердил Зайцман.— Значит, эти безделушки,
как вы изволили выразиться, достались им бескровно. Кроме
того, боюсь, когда вы нападете на их след, то можете нечаянно
прервать эти эксклюзивные поставки. Поверьте,— Зайцман
приложил руку к сердцу и витиевато продлил свою мысль.— Я всей
душой за борьбу с криминалом, но когда вместе с преступным
элементом под паровоз законности попадают предметы старины, меня
бросает в жар от невосполнимой утраты научных артефактов.
Надеюсь, вы меня понимаете?

— Вполне,— ответил я.

В подвал заглянул инквизитор Жмыхов:

— Ну, скоро вы там? — проорал он с лестницы.

Зайцман откуда-то знал Инквизитора. Антиквар изменился лицом и
скороговоркой прошептал: — Не говорите ему ничего, ладно?

Я удивленно посмотрел на него и крикнул:

— Сейчас идем, Виктор Павлович!

Мы поднялись наверх.

Я хотел расспросить Зайцмана: откуда он знает Инквизитора, но нам
так и не удалось остаться наедине. Пока мы осматривали
предметы старины, выставленные на прилавок, Жмыхов назойливо
вертелся поблизости. Пришлось оставить все расспросы на потом.

— Ну, вы, наконец, закончили? — спросил нетерпеливо Жмыхов.

Зайцман в этот момент увлеченно рассказывал, за что Венере оторвали
руки, и вертел при этом статуэткой античного Аполлона, держа
ее за причинное место.

Я быстро свернул историческую лекцию, распрощался с антикваром, и мы
вышли на улицу.

Возле машины я закурил, размышляя, под каким бы предлогом отвязаться
от Инквизитора. Но, видимо, в это день все умные мысли
старательно меня избегали, а квота на оригинальные идеи была
исчерпана.

— О чем вы так сосредоточенно думаете? — поинтересовался Жмыхов.

— Виктор Павлович,— сказал я, усаживаясь в машину,— мне надо ехать в
Домодедово. Там может быть опасно. Предлагаю вам остаться
на Петровке, так сказать, для связи.

Инквизитор хитро улыбнулся: — Чего вам там Зайцман показывал в
подвале? — и плюхнулся рядом на сиденье.

— Да так, с вещдоками знакомил.

— Понятно. Но я все равно еду с вами. О чем бы вы там с Зайцманом ни
договорились. Все-таки я курирую это дело,— и он снова
хитро на меня посмотрел.

Я решил наплевать на его подозрения и промолчал. До Домодедово мы не
проронили ни слова. В новостях по радио передавали прямой
репортаж о задержании новых «оборотней в погонах» из МУРа.
Жмыхов пялился в окно и чему-то сладко улыбался.

Найти дом «блатняков» оказалось нелегко. По словам агентуры,
двухэтажный особняк стоял где-то на отшибе Домодедово, возле кромки
леса. Пока мы ехали среди покосившихся домишек, я размышлял
о том, как все же неуютно и безутешно на Руси. В таких
кособоких домиках непременно найдется портрет предка в
гимнастерке и пилотке, обрамленный в деревянную рамку. Куча
заброшенных, ненужных предметов по углам. Затхлая печка, телогрейки,
дырявые валенки. Какая-нибудь старушка, со слезящимися,
подслеповатыми глазами, выходит каждый вечер на скамеечку и
провожает взглядом редких прохожих. От всего этого у
каких-нибудь впечатлительных туристов щемит сердце, и они скорее
пытаются покинуть эту страну. По соседству со старой Россией
растут кирпичные особняки людей хорошего достатка. Но и тут
чувствуется некоторая особенность и напряженность в архитектуре.
Каждый пытается совместить планировку своего просторного
дома с крепостью. Ведь такие маленькие окошки вряд ли хорошо
освещают огромные комнаты даже в самую солнечную погоду. А
веранду или балконы отгораживают от мира пуленепробиваемыми
стеклами. Такие дома словно рассчитаны не на отдых, а на
пережидание внезапной и длительной осады.

И старое время не хорошо, и новое — неприглядно.

Я вздохнул. Жмыхов по-прежнему пялился в окно, изучая местность. А
может, придумывал новую гадость.

Мы проехали мимо дома, по приметам похожего на усадьбу «блатняков».
Внимательно осмотрели окна. Ничего. Дальше дорога вела в
лес. Проехали по мосту через речку. Навстречу попалась местная
старушонка. Я остановил машину.

— Простите, вы ненароком не знаете, мы тут друзей ищем, они
антиквариатом торгуют.

Старушонка оценивающе осмотрела нас и заметила: — А шо, друзья вам
не сказали, где живут?

Я сделал вил, что замялся: — Да понимаете, выпили мы тут намедни
крепко, они мне рассказали, как доехать, да я позабыл. Все
туманом проплыло...

— Ну, дело молодое, господа гуляют, а у дворовых похмелье, только проехали вы.

— Да ну! — удивился я.

— Ага, повертай назад, да меня подбрось заодно.

Старушка без церемоний залезла на заднее сиденье.

Я только порадовался такому обороту. По дороге я рассчитывал
побольше узнать местных новостей, особенно о житейских подробностях
«нашего» дома. Попутчица оправдала мои ожидания. Как
следует всякой старушке, она пристально следила за распорядком дня
своих соседей из особняка. Сначала, по ее словам, там было
неугомонно. Нарядные дорогие машины сновали толпами.
Веселье, смех, музыка и пьяные песни то и дело рвались на улицу
поверх забора. Но примерно с неделю обитатели особнячка словно
вымерли. Поначалу деревенские думали, что хозяева отсыпаются
с похмелья или уехали. Но малолетний внучок старушки
заглядывал за забор и видел, что роскошные машины стоят на месте.
Поскольку местные жители принимали «блатняков» за новых
русских, то нарушить их одиночество никто не решался.

Высадив старушку возле ее дома, я поблагодарил за помощь.
Постаравшись вложить в слова как можно больше теплоты и сердечности.

— Всегда рада помочь родной милиции,— ответила она благодушно и
махнула на нас ладошкой.

— Как это вы узнали? — удивился я.

— А вот по нему,— старушка указала на Жмыхова.— Задумчивай, бритай,—
она вздохнула, сопереживая милиционерам,— так косють вас
нонче, так и косють, все по тюрьмам да лагерям рассылают,
точно в 37-м году,— добавила она грустно и пошла прочь.

Мы осторожно перелезли через забор и, пригибаясь, побежали к дому.
Присев под окнами, я прошептал Жмыхову, что надо обежать
особняк кругом. Может, найдем незапертое окно или дверь. По
счастливой случайности, которую в критические моменты от судьбы
не дождешься, мы нашли распахнутое окно. Словно его
специально открыли к нашему приходу. Мне это не понравилось. Жмыхову
не понравилась вообще вся затея с проникновением в дом.
Во-первых — это незаконно, во-вторых — открытое настежь окно
оченно напоминает западню.

— Виктор Павлович,— прошептал я,— прикройте меня, покуда я туда залезу.

Инквизитор облегченно вздохнул, что из нас двоих дураком оказался
именно я, и дослал патрон в патронник.

Одним рывком я подтянулся на подоконник и перевалился в комнату.
Сразу же раздался выстрел. Пуля с визгом расщепила надо мной
оконную раму. Мелким звоном посыпалось стекло. Я шустро
переполз на четвереньках за диван. Вторым выстрелом разворотило
его спинку. В горячке боя я схватил себя за член и взвыл от
боли и досады. Пистолет висел рядом. Выхватив, наконец,
оружие, передернул затвор и пополз к дальнему концу дивана.
Невидимый стрелок предугадал мой маневр. Третья пуля раздробила
паркет прямо перед моим носом.

Тут одна за другой защелкали по потолку пули. Визгливо засвистел по
комнате рикошет. Я сообразил, что это Жмыхов, таким образом,
прикрывает меня с улицы. Но поскольку окно находится
довольно высоко от земли, то он со всей дури лупит в потолок.
Ответом ему стала не менее стремительная очередь. Все так же на
четвереньках, как маленькая лошадка, я выскочил из-за дивана
и проскакал за кресло. Мельком заметил человека с
пистолетом. Вид его мне показался странным. Но времени на детальный
осмотр совсем не было.

Обнаружив мою передислокацию, стрелок взбесился, страшно закричал и
принялся палить в кресло, не переставая. Я вжался в пол и
лихорадочно соображал, когда же у него закончатся патроны, и
дадут ли мне сделать хоть один выстрел прежде, чем убьют?

— Убирайтесь в свою преисподнюю,— заорал истошно стрелок. В кресло
ударили еще три пули.

По его голосу я понял, что он сильно напуган. Причем боится не
милиции, это точно. Делать нечего, надо было раскрыться.

— Спокойно! — крикнул я из-за кресла.— Милиция! Прекратите стрельбу!
Мы из уголовного розыска.

Я слышал, как стрелок всхлипнул и что-то уронил на пол. По всей
видимости, пистолет. Но проверять я не стал. Мне еще в детстве
говорили, что пуля летает быстрее человека. А любопытство до
хорошего не доводит.

— Стоять! — заорал где-то Жмыхов,— Константин Самуилович, вылезайте,
я держу его на мушке.

Я поднялся из-за кресла. Инквизитор держал на прицеле стрелка. У его
ног валялся пистолет. Рядом на журнальном столике лежало
штук двадцать снаряженных магазинов с патронами. Я понял, что
если бы перестрелка затянулась, он бы легко переиграл нас по
боеприпасам. Мы-то по-старинке

до сих пор ходим с двумя магазинами в шестнадцать патронов.

Вид стрелка ужасал. Одежда свисала с него клочьями. Он был грязен, в
разводах крови, не брит, словно месяц валялся в какой-то
канаве, а чужеземная армия утюжила его танками и коваными
сапогами. Наверное, даже защитники Брестской крепости смотрелись
бы на его фоне джентльменами из английского королевского
клуба.

— Присаживайся,— кивнул я ему на кресло.

Стрелок опустился без сил. По лицу его потекли слезы, оставляя на
щеках белые дорожки. Я достал удостоверение и показал ему: —
Вот смотри, мы тебя не обманываем. Мы из уголовного розыска.

Стрелок ничего не сказал, только еще пуще заплакал.

Жмыхов подобрал его пистолет. Убрал свой ствол в кобуру и уселся
напротив, внимательно наблюдая за голодранцем. С улицы
донеслись какие-то вопли. Мы удивленно переглянулись с Инквизитором.

— Пойду, посмотрю,— сказал я и выскочил на крыльцо.

Особняк напротив занимался пламенем. Стоявшая у забора иномарка была
перевернута и смята. Вокруг толпился народ с косами, вилами
и дубинами.

— Что происходит?! — заорал я с крыльца.

— А что у вас?! — крикнули из толпы.

Судя по виду, крестьяне были настроены очень серьезно. На всякий
случай я достал свой жетон и поднял над головой.

— Мы из милиции! Уголовный розыск. Брали бандитов.

— Тфу-ты! — сплюнули крестьяне,— А мы-то думали, по всей стране началось!

Разочарованная толпа бросилась тушить особняк и ставить покореженную
иномарку на колеса. Я вернулся в дом. Виктор Павлович,
видимо, не проронил ни слова после моего ухода, предоставляя
вести допрос мне.

— Кто вы? — спросил я стрелка.

Тот уже успокоился и тупо смотрел на узоры ковра.

— Я офицер ФСБ,— проговорил он после паузы.— Работал по заданию
руководства. Сообщите на Лубянку.

— Хрен тебе,— сказал я.— Мне знакомы эти фокусы. Приедут, все
перепутают, напортачат, застрелят кого не надо, потом всю вину
свалят на нас, а себе оставят медали. Постарайся, сынок,
вникнуть в наше положение и отвечать на вопросы. Где остальные?

— Убиты.

Мы обменялись с Инквизитором взглядами. Виктор Павлович достал
потихоньку пистолет и, держа его наготове, стрелял по сторонам
глазками.

— Кем убиты? — спросил я.

— Не знаю,— все также глухо сказал агент ФСБ.

— В доме кто-нибудь еще есть?

— Нет, я один.

— Слушай, парень, так мы далеко не уйдем. Давай, рассказывай все по порядку.

Стрелок посмотрел на меня жалобным взглядом и понес какую-то
околесицу. Несколько лет они торговали антиквариатом. Однажды,
расширяя подвал для ящиков со стариной, рабочие провалились в
подземный лабиринт. Строителей сразу выгнали. «Блатняки»
исследовали коридоры, которые оказались древней подземной
каменоломней по добыче белого камня. Неизвестно, за каким чертом,
кто-то из «блатняков» решил не останавливаться на
достигнутом. Во время странствий с фонариками по коридорам они нашли
несколько старинных статуэток и медальонов. Настроение у них
поднялось. На рынке антиквариата эти вещи приняли с
восторгом. Платили больше обычного и требовали еще. Ни по каким
каталогам находки не проходили, и их можно было почти легально
вывозить за границу.

Подземные коридоры тянулись на многие километры. И только один из
них они прошли до конца. Штольня оканчивалась широким низким
залом. Со стародавних времен здесь валялись несколько
вырубленных блоков. На одной из стен проступал широкий серебристый
экран. По всему выходило, что древние рабочие наткнулись на
него, когда распилили стену на очередную порцию блоков.

Дальше я отказывался верить рассказу стрелка. «Блатняки» стали
встречаться с людьми, которые выходили из экрана. По ночам он
словно покрывался росой. Размягчался и становился клейкой
упругой массой. Люди из-за экрана приносили отличные старинные
вещи, а взамен просили овощи, фрукты, мясо и прочую снедь.
Торговые сделки совершались довольно долго. Но неделю назад
загадочные торговцы пригласили «блатняков» на свою сторону
экрана. Они похватали ящики со свежими овощами, мясом, и
проникли внутрь. Там на них кто-то напал. Причем нападавшие убивали
и неизвестных торговцев, и «блятняков». В суматохе стрелку
удалось прорваться на свою сторону экрана. Его пытались
преследовать, но ему удалось отстреляться. К счастью, нападавшие
побоялись преследовать его в глубине коридоров. Всю эту
неделю стрелок ждал или возвращения своих товарищей, или
вторжения неизвестных убийц. Выходить на улицу он просто боялся.

— У них там что, голод? — осклабился Жмыхов.

— Не знаю, может, и голод,— не замечая иронии, ответил стрелок.

— Хороший обмен у вас получался,— подвел итог Инквизитор.— За ведро
картошки — ведро золота. Извини, сынок, но такого не бывает.

Стрелок промолчал.

За окном летний вечер окрасился бликами милицейских сигналов. Судя
по возникшей толпе бесполезных людей вокруг дома, приехало
высокое начальство. Я подарил Инквизитору недовольный взгляд.
Он ответил тем же, словно говоря, что это я позвонил
начальству. Пришлось встречать высокую депутацию. Навстречу уже
поднимался по ступенькам шеф. Лицо его, как всегда, выражало
озабоченность и недовольство окружающим пространством.

— Добрый вечер! — приветствовал я.

Шеф не ответил. Подойдя поближе, он кивнул на опаленный особняк
напротив: — Это что за Сталинград вы тут устроили?

Я опешил: — Вообще-то задержанный находится в этом доме. И его арест
мы проводили здесь же.

— Понятно,— буркнул шеф.— Приятно слышать, что хоть к этому
безобразию вы не имеете никакого отношения,— и прошел в дом.

Как только я пересказал шефу фантастическую версию стрелка, босс
созвонился с ФСБ.

— Пусть они сами разбираются со своими сумасшедшими,— прокомментировал он.

Лубянские постояльцы примчались неестественно быстро. Словно сидели
в лесу за деревьями. С ними приехала и знаменитая группа
«Альфа». Я только подивился, насколько серьезно контрразведчики
восприняли бред своего коллеги. Впрочем, в делах
государственной безопасности я мало что понимаю. Может, у них там и
похлеще вещи случаются. Недаром все чекисты круглосуточно
имеют вид пасмурный и недоверчивый. Словно они с рождения
сомневаются в окружающей их реальности.

ФСБэшники о чем-то втихую посовещались, еще раз допросили стрелка,
но уже без нашего участия, и ушли к машинам. В их действиях
сквозила таинственность и серьезность момента. Я посмотрел в
окно. «Альфа» экипировалась по-боевому. Рядом возник шеф: —
Сейчас они проверят ту дырку. Вот ребята! Мне бы таких.

Я покосился на шефа. Интересно, понял ли он, что оскорбил своим
замечанием весь наш отдел. Впрочем, самому отделу это уже все
равно. В Матросской тишине им сейчас иные мысли приходят на
ум.

Вскоре все было готово для вторжения. Отряд «Альфы» спустился в
подвал и зашагал к серебряному квадрату. Из чистого любопытства
мы хотели пойти следом, но какой-то чин в штатском,
остановил нас: — Ребята, не стоит туда идти. Это секретная операция.
Кроме того, мы взяли расследование в свои руки. Так что
отдыхайте.

Мой шеф насупился, но, видимо, ФСБэшный чин был очень крупным,
поэтому гневной реакции не последовало. По мне, так вообще все
было здорово! Гора с плеч. Мне уже надоело это дело, за
неполных пять часов меня чуть не убили, заставили выслушать
бредовую историю свихнувшегося агента, оскорбили, сравнив с
«Альфой». Поэтому я мечтал поскорее вернуться домой.

— Я поеду, пожалуй? — спросил я у шефа.

Он кивнул.

— Никуда вы сейчас не поедете,— встрял все тот же ФСБэшный начальник.

Мы с шефом удивленно на него уставились. Кто он такой, чтобы
командовать Петровкой 38? Понятно, когда какое-нибудь важное дело
уходило под контроль ФСБ. Так было заведено с незапамятных
времен. И всегда считалось нормальным, чем-то вроде древнего
обычая. Когда оперативники с Петровки раскапывали что-нибудь
стоящее, тут же возникали опера ФСБ и забирали успешно
раскрытое дело. Вместе с орденами и повышениями по службе,
которые полагались за эту работу. Но никогда опера с Петровки не
спрашивали ребят из ФСБ: можно ли им ехать домой.

— Дело секретное,— продолжил чин из ФСБ.— Вам какое-то время
придется побыть здесь. Кроме того, Константин Самуилович,—
контрразведчик нацелил на меня палец,— вас еще надо допросить. И
вообще, советую вам забыть о том, что здесь было, и о чем вы
узнали.

— С радостью выполню ваш приказ,— сказал я.

— Кто-нибудь еще, помимо вашего шефа и Жмыхова, общался со стрелком?
Может, он звонил кому-нибудь?

— Я хотел звонить.

— Кому? — тотчас напрягся ФСБэшник.

— В Скорую помощь.

Он понял, что над ним издеваются, и сказал строгим голосом: — Я
смотрю, вы больно разговорчивы, Константин Самуилович.

— Живу в одиночестве,— пожал я плечами,— много слушаю радио, а с ним
не больно-то поболтаешь. Вот и облегчаюсь разговорами на
службе.

— Смотрите, как бы я не облегчил вас на вес ваших погон и
удостоверения. Еще раз предупреждаю, все, что вы здесь видели, надо
забыть.

Я притворно оглянулся по сторонам и просил: — Где я? Кто эти люди,
что снуют вокруг?

Шеф улыбнулся. Он уже привык к моим выходкам. Тем более ему
понравилось, как я подколол конкурента из ФСБ.

— Хватит паясничать,— сказал уязвленный моей непочтительностью
контрразведчик и ушел в другую комнату.

Продолжение следует.