Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Вот уже не думал, что окажусь там трезвый. На площади Борьбы то
есть, где памятник Ерофееву и бабе его. А началось все с другой
бабы — бабы Шенкмана. Я с ней встречался у Белорусской.
Пришел, как всегда, на сорок пять минут раньше срока — чтобы
подышать спокойненько на морозе. Дышать пошел, ясное дело, в
рюмочную — любимую, что перед мостом.

Рюмочной нету!

Пошел на Грузинский вал, в «Кулинарию». Тоже любимую, еще при
большевиках прикормленную.

Нет «Кулинарии»!

Есть только три подряд кабака — один хуже другого. Но там ведь не
только миллионы-миллиарды, заработанные в газете ложью и
клеветой против законно избранного президента тратить придется,
там надо сидеть (а я как раз копчик тут по трезвому делу
сломал — только стоя могу бухать) и ждать (часами!) официантов в
русских народных рубашках. А там уже баба шенкмановская
волнуется. Пошел к ней трезвым.

Стою. Девочка подходит, лет десяти. Как дойти до казино «Голден
палас», спрашивает.

— Ну, если от журнала «Октябрь», то направо, а если от газеты...

— А если отсюда? — переходя на грубую матерщину, перебивает девочка.

— А если отсюда, то вам так-то и так-то,— это баба подошла уже, шенкмановская.

— Хотя,— продолжает она,— прогуливать школу ради занятий
проституцией не перспективно. И вообще — так себе профессия. Вот
стукнет вам сорок два с половиной, а образования нету...

— Ничего,— успокаивает шалашовка,— с моим образом жизни и философией
я и до 18 не доживу.

Ну, дело хозяйское. Обтяпали мы дела газетные, стали про Шенкмана
говорить, который как раз ногу сломал (потому и встречались мы
не с ним лично, а с бабой его).Баба говорит:

— А он тут рядом умирает, напротив памятника Ерофейчику вашему. 59-я
больница. 118-я палата. Шенкман. Только фамилию можно и не
называть — они все равно ее ни прочесть, ни произнести не
могут. Скажи просто: еврей из 118-й палаты.

Пошел. Тем более, что сменная обувь всегда с собой (вдруг в
вытрезвитель заберут или еще что). А в палате у них весело! Двое
вообще из Тушино. Но только смотрю: кроватей четыре, а мужчин
пятеро.

Четверо перебинтованы, а один просто так спит, в ногах у товарища.
Оказалось: брат одного из пациентов. Пришел навестить с
гостинцем. Выпили, конечно, подрались. Ну, вот он и уснул.
Тушинский, разумеется, парень.

Мне дурно стало — без водки пришел!

А тут калеки мои стали спящего под кровать пхать. Дескать, обход
может случиться — обеда лишат. А у всех ни руки, ни ноги не
работают, костыли в пьяном угаре переломали, по полу бинты,
лужи мочи и крови, человеческие фрагменты. Братка тушинского я
в шкаф упаковал — все равно пустой (одежду свою они
пропили). А тут Шенкман (в бреду, наверное) кричит:

— Ты мне, Лесин, книжек тащи побольше, а девка ноутбук приволочет,
писать буду тебе в газету...

Ага, думаю, ноутбук. Как раз на четыре бутылки дешевой паленой водки
обменяете. Под бдительным оком каменного Венедикта
Васильевича.

Выглянул я в окошко, плюнул кому-то на меховую шапку, забрал у
Шенкмана все ценное и поехал бухать. В Тушино.