Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

• Продолжение.
• Продолжение.
• Начало.

Дантес и другие.

Пятое письмо к другу

Ты, конечно, знаешь, чем хорош наш богоспасаемый жанр писем.
Приходишь уже поддатый, и все нравится, включая самого себя. А это
главное. Сначала водка с обильной закуской на фуршете, потом
рюмка арманьяка от Ярослава Леонтьева, архивного знатока
русского террора, на посошок с печешкой.

Про театр «Эрмитаж» вспоминать не буду. Когда это мы смотрели там
«Хармс. Чармс. Маздамс» или как тогда назывался этот спектакль
с Романом Карцевым и Любовью Полищук? 84-й год? Оля
Тимофеева решила, что это начало 80-х, еще ее Мити не было и в
помине. Галя назвала крайний срок — 1979-й год. Не знаю. Мне
кажется, позже, но это уже неважно.

Михаил Захарович Левитин поставил пьесу «Изверг» по своей пьесе — о
Пушкине. То есть о Идалии Полетике, которая, оскорбленная
поэтом, в которого, возможно, втайне влюблена, плетет против
него интригу с использованием своих любовников Дантеса и
Ланского, будущего мужа Натальи Николаевны.

21 декабря. Посмотрел в календарь. Как раз год назад отмечали
15-летие театра «Эрмитаж». Но что это значит, от чего отсчитывать
15-летие, что будет в итоге — совершенно непонятно. Прав
Саша Кабаков — не наше время. Не фига и подсчитывать. Тем более
что «Арманьяк» был замечательный и сразу прочистил мозги,
но не для математических услад.

В роли Идалии Полетики — Оля Левитина. Вчера на прогон втайне пришел
Петр Наумович Фоменко с Калягиным, выпивая накануне до трех
часов ночи и желая проветриться. И вроде бы Петр Наумович,
на курсе которого Оля Левитина училась, остался доволен.

То же и я. Все это показалось мне остроумно. И Пушкин, улыбающийся,
читающий в фойе дурацкие стишки, включая все любимые — от
«Мой друг Павел, держись этих правил» до не помню чего. «Пора,
мой друг, пора» читала, кажется, сама Наталья Николаевна.

Смысл, что Полетика все сплела правильно, а он, гад, оказался лучшим
русским поэтом. Неужели у вас, греки, евреи, французы и
прочие — могут быть такие гадкие национальные поэты? Почему же
русских никак не минует чаша сия? Зато зажившуюся в Одессе
старуху Полетику народ принимает то ли за жену, то ли за
любовницу первого нашего поэта. Когда Полетика приходит в ужас,
а ей еще какого-то идиота демонстрируют, с которого лепили
известный одесский памятник, и он декламирует «У лукоморья
дуб зеленый...», тут и сам Пушкин пробегает со словами: «Не
буду вам мешать». Гале, единственно, что не понравилось, что
дворянки сестры Гончаровы лоб морщили. Считает, что так
нельзя.

А мне понравилось. Я не спал. Я смотрел за спектаклем. Смотрел за
Пушкиным, смотрел за Олей Левитиной, за ее мамой Ольгой
Остроумовой, которая сидела, видимо, со своей мамой, переживая за
дочку. Как сказал позже Михаил Захарович, как можно было
играть плохо между Любовью Полищук и Ольгой Остроумовой?

Потом отмечали двухтомник Михаила Левитина, о котором я написал уже
в «Независимой газете» и теперь больше всего боялся, что
меня вызовут к доске и придется зачитывать текст перед
публикой. Но Наташа Уварова и Ира Озерная пощадили, и, главное, сам
Михаил Левитин свернул торжество после выступлений Анатолия
Кима и Владимира Дашкевича.

И начался фуршет, и после первой же рюмки водки стало ничего не
страшно. И Ира Озерная, вернувшаяся в завлиты «Эрмитажа»,
познакомила меня с Дантесом — Сергеем Олексяком, которого
пригласили в театр из Омска, а он еще и хороший прозаик, и ставит
теперь в театре пьесу, где Ира играет Бабу-Ягу, и обещала
пригласить на премьеру нас с внучкой Варварой. А я вспомнил и
рассказал Дантесу, как мне приснился недавно его прототип. Не
помню, как Юнг называет эти сны, которые запоминаются сразу
и навсегда, допустим, ноуменальные, вспоминая Веничку
Ерофеева — в конце концов, как выпьешь, все родственники.

И вот какая-то большая зала, в которой мы вместе с Галей, и выходим
в прихожую в поисках своих знакомых, а там чуть ли не Сережа
Шерстюк и Салимон, в общем, все свои. И какие-то ребята
военные входят, сбрасывают шинели на вешалку, здороваемся с
ними, тоже наши, они быстро проходят в залу, я спрашиваю у
кого-то: «А кто это?» Он говорит: «Ты что, с ума сошел? Это
Дантес». И вот я ощущаю кожей, что он только что прошел мимо,
поздоровался, был рядом.

Сереже Олексяку это, кажется, понравилось. А тут же были и Сережа
Эрденко, и Александр Шерель, и легендарный Костюковский, и
Полищук, и еще какие-то люди, которых мне называли, но я забыл,
и Оля Ильницкая, и Анатолий Ким, которому я подарил свой
«Год одиночества», а он обрадовался, что 365 глав и столько же
экземпляров, и попросил надписать, а Оля Ильницкая с
подружкой предложили продавать книгу в Одессе, и так было хорошо,
что все любят друг друга, что ничего больше и не хотелось.

Да, о двухтомнике Левитина я писал уже в «Независимой газете», а
третий том начинается с совершенно нового его романа, который в
начале следующего года будет печататься в журнале «Октябрь»
из предыдущего письма. Так что мир тесен, и все сходится. Я
пошел спать. Обнимаю тебя.

Твой всецело и навсегда с искренним etc.

Он приезжал домой, отпускал шофера, записывая ему в путевом листе
время прибытия, наскоро ужинал, стараясь поддерживать с женой
и сыном корректные и дружеские отношения, то есть не вникать
в их причуды, и проходил в свой кабинет. На службе, как в
школе, все определяет домашняя работа. А именно — степень
твоей автономности от дурости начальства, которое, по
определению, приходит и уходит, а Россия остается. Как сказал поэт,
одной Луне Россия уступает, но и Луна — отечество. В
принципе, если ты самоценен, ты и там не пропадешь.

Когда он работает, домашним строго запрещено тревожить его. Даже
звать к телефону. Только в случае прямого вызова начальством.
Когда он работает, нервы его на пределе. Он поистине должен
объять умом то, что выше частных возможностей. Он быстро
входит в созданный им каталог бытия, десяток пройденных
разветвлений, и он уже работает на той глубине многомерного
лабиринта, куда снаружи не попадешь, не зная пути, зато, живя,
пребываешь там, не задумываясь, по самому факту существования
своего.

Он не мифологизировал контору, в которой служил, этого еще не
хватало. Такая же дрянь, как и все прочее. Лишь немного больше
возможностей, и хоть какой-то ветер в парусах. И верность
мундиру он хранил свято, нимало о том не заботясь, просто из
чистоплотности. Предавать друзей, даже иной раз предавших тебя,
это нонсенс. Но по сравнению с тем, что он значил сам по
себе, какое творил авторское дело, вся эта его служба была
такой ерундой, которая потом будет упомянута самым мелким кеглем
в примечаниях к примечаниям, не более того.

Единственное, что нас по-настоящему мучает, когда мы увлечены нашим
делом, любовью, Богом, властью, накоплением денег и их
растратой — это, конечно, сны. Приходится сделать еще десять
шагов вниз, оставляя за собой умопомрачительную тяжесть
дефиниций и экспликаций, прежде чем достигаешь области возникновения
и движения снов.

Однако, даже тут важно не забыть этого нелепого господинчика, его
двойника, который все это пишет, то есть оставляет в вечности,
которую сам он лишь размечает квадратами дней и суждений.
Кажется, у него что-то не заладилось с женой, то ли она его
бросила, то ли он ее. Новый год отмечали порознь, хоть именно
под новогодний праздник когда-то встретились впервые и
давно уже мечтали отметить этот юбилей. Впрочем, ну их, он не
вмешивается в семейные дела. Известно же, почему черт хромает.
Потому что сломал ногу в этих семейных делах.

Молодой писатель Кира Сурикова

Шестое письмо к другу

Есть совершенно железное правило светской жизни. Если ты собрался
идти куда-то, но перед этим зашел как бы для разминки в другое
место, и там оказалось неожиданно хорошо, то ты можешь
спокойно там оставаться и дальше: там, куда ты собирался вначале
и рвешься по инерции сейчас — лучше уже не будет. Не было
бы хуже.

Понимаешь, в очередной раз произошло то же самое. Мы с Галей всю
неделю предвкушали поход в клуб «ZIMA Престиж» на Трехгорном
валу, где был пробный концерт артистов мюзикла «Нотр-Дам де
Пари» и «Метро», который, как оказалось, через несколько дней
пойдет там за большие деньги. Вообще история интересная.
«ZIMA» — зимняя площадка «Шамбалы», возникшая на месте «Пилота»
в начале зимы и ровно на полгода. В начале июня она
закроется, а еще через несколько дней экскаватор сровняет дом с
землей. А пока это стало самым модным местом московской
молодежной тусовки.

Галя возбудилась, конечно, узнав о приглашении нас туда. По дороге
зашли на презентацию первой книги Киры Суриковой, вышедшей в
издательстве «Вагриус». Я уже третий раз в «Bookафе», и все
время это связано с «Вагриусом». Сначала это были книги
Юрского, потом Бобышева. Место хорошее: кормят неплохо, на
полках невероятные альбомы, фото, ню, авангард, татуировки, все,
что угодно, игры. В туалете читают прозу, сказки, стихи.

Конечно, от Киры Суриковой ничего особенного не ждали, и, как
оказалось, напрасно. Первыми в глаза бросились: мама — Алла
Сурикова, потом Саша Шаталов, потом Маша Арбатова, потом наши
знакомые Аня Черняховская, Боря Минаев, Оля Литвякова. Потом
пришли Люся Попенко с Шамилем, которого выгнали со всех работ,
и он живет где-то на Сенеже. Потом пришел Андрон
Михалков-Кончаловский с женой и долго разговаривали с Кирой. Потом
увидели Машу Шукшину и дочку Виктории Токаревой, которая,
видимо, жена молодого Тодоровского. Боря Минаев удивился, что
Андрон Сергеевич так любит Аллу Ильиничну, что пришел на
презентацию книги ее дочери. Дудки. Кира недавно вышла замуж за
Александра Голутву, заместителя министра культуры по
кинематографии. О баснословных подарках невесте, а потом молодой жене,
умолчу. Но презентация была шикарной. За столиками совсем
не так много людей. Множество роскошных блюд — сперва
закусок, потом плова, потом шашлыки, мясо, рыба, прекрасные зеленые
салаты, овощные салаты, вина, водка, шампанское, выжатые
соки... Случайно попавшие сюда журналисты думали, что мир
перевернулся. Бедняги, не могли ни поверить в свое счастье, ни
уйти, ни все съесть.

Но сначала, конечно, была торжественная часть, на которой снулый
редактор книжки призвал автора довести в будущих произведениях
чувства героев до логического завершения в виде половой
жизни. Маша Арбатова подхватила микрофон, заявив, что, видимо,
это заявка «Вагриуса» на порнороман, и вообще лучше было бы
отдать книгу в ЭКСМО. На что присутствующий здесь же Глеб
Успенский, глава издательства, кажется, сильно уже выпивший,
возразил, что ЭКСМО шампанским не поит. Более того, он сказал,
что был редактором первых трех рассказов Киры Суриковой, и
— sapienti sat, то есть люди просвещенные понимают, что
значит мужчине редактировать женскую прозу.

После чего общение приняло сугубо интимный характер. Все разошлись
по трем залам литературного кафе, выпивая и особенно
закусывая, разговаривая, танцуя, фотографируя, познавая окружающую
среду и думая, как мы с Галей, куда они пойдут дальше.

Пошли дальше. И что? А ничего. Грохот, огромное число стоящего
народу. Я захотел было выпить, попросил Галю заказать мне
коктейль. Оказалось, он стоит четыреста рублей. Концертом все и
ограничилось. Когда ехали назад, Галя сказала, что была права:
там были все. «Где?» — спросил я. В «ZIME» — ответила она. И
перечислила: Филипп Киркоров, Белоголовцев, Шац и Татьяна
Лазарева из ОСП-студии, куча телеведущих женского рода от
«страны советов» до «бодрого утра», Катерина Гечмен-Вальдек,
все люди с радио и так далее, включая всех солистов «Метро» и
«Нотр-Дама» с родителями и близкими друзьями. Неудивительно,
что я никого из них не знал и даже понятия не имел. Тусовка
и тусовка, молодые люди, ничего не слышно, все
замечательно. Галя с упоением фотографировала танцующую на каком-то
возвышении девушку, которая при домашнем увеличении фотографии
оказалась откровенным мужчиной. Я ее успокоил, что — бывает.

До завтра. Твой etc.

Время бежит слишком быстро. Только что был поздний вечер, а уже
наступила ночь. Но, главное, не сдаваться, не думать о том, что
завтра утром рано вставать. Если ты есть сейчас, то
пребудешь вечно. От уличного фонаря стынет на потолке геометрическая
фигура, которую нет сил разгадывать.

В том гигантском строении, которое он творит, думать можно с любого
места. О московских тайнах, о вселенной Лейбница, о лестнице
Баха, о моде на мир мудрых мыслей — причем все закручено в
детектив, кусающий себя за хвост.

Искусство новогодней гирлянды

Седьмое письмо к другу

А вот оборот, противоположный вчерашнему: вялое начало и активное
продолжение. По дороге в Дом Нащокина на выставку Артура
Фонвизина мы с Галей встретили Лену Свердлову, правую руку Димы
Ицковича по ОГИ, ведущую кучи издательских серий и хозяйку
клубов, которая недели три назад ушла в глубокое подполье. То
есть бросила все, как отрезала — издательство и клубы, Диму
и друзей. Телефон отключила и не отвечает. Шла с кем-то на
свидание, с лицом светлым и беззащитным. Тем не менее,
пригласила на Новый год в Билингву в Кривоколенном переулке, где
участие в столе будет стоить 50 долларов, а, кроме того,
будет новогодняя лотерея и приятный круг друзей. Очень
советовала, что еще интересней соотносится с ее подпольем и новой
жизнью.

Тем не менее, дошли до Дома Нащокина, где из VIP-персон оказались
Вячеслав Костиков и Евгений Сидоров, а из друзей Коля
Филипповский, прочитавший очередной анекдот из своей будущей книжки,
которую он сочиняет в метро по дороге на выставки, Игорь
Дудинский, пригласивший нас тут же в галерею при Берлинском
доме на Петровке, где будет водка, потому что здешнее вино он
пить не может, а, кроме того, будет избрание художника года.
И мелькнул Алеша Мокроусов, проездом из Испании в
какую-нибудь Индию или еще что почище. Я хотел было с ним поговорить,
да отвлекся, а потом обернулся, а его и след простыл.

Посмотрел акварели Фонвизина, прочитал биографию, в очередной раз
поразившись, как долго он прожил — с 1882 по 1993 год. И в
первой выставке «Маковца» участвовал, как самый старый, как
ровесник Флоренского, а умер так вообще при нас, могли, можно
сказать, иметь прижизненные его работы, как имеют множество
наших знакомых — от Саши Давыдова, у которого висит портрет
его мамы, до уехавшего заграницу Раца и того же Дудинского,
который сказал, что выставка напомнила его детские
впечатления, когда он рассматривал акварели Фонвизина на собственной
стене. Такое вот соединение классики и музея с собственной
жизнью. И все это на фоне сватовства Гали на работу в
Государственный центр современного искусства в Леониду Бажанову, на
которую она никак не решится, потому что не может считать
оное искусством, а денег, чтобы запродаться, дают так мало,
что не о чем и говорить.

После чего пешком побрели в клуб на Брестской, о котором постоянно
слышу, но никогда еще не был. Юля Логинова организовала
выставку авторских гирлянд под хороший повод отметить наступающий
Новый год. Пригласила она чуть ли не полсотни самых модных
художников Москвы — от Андрея Бильжо и Александра Пономарева
до Влада Мамышева-Монро и Андрея Бартенева. Был приглашен и
наш Павел, но, дозвонившись до него днем, я узнал, что он
был занят, никакая плодотворная дебютная идея ему не пришла в
голову, и вообще он не уверен и так далее.

Полсотни художников не было, но десятка два было. Были гирлянды из
сушек и рюмок, из открыток современных художников и всяческих
декоративных плетений. Лежали и сидели куклы в человеческий
рост, Сергей Цигаль, который буквально неделю назад
проводил здесь одновременный сеанс своих художественных
произведений и кулинарного искусства, сделал гирлянду из обезьян и был
поражен, что накануне года зеленой обезьяны он только один
допер до такой очевидной идеи. Кстати и вспомнил обезьянку в
цилиндре и фраке из позавчерашней премьеры Михаила Левитина
в театре «Эрмитаж», поразившись ее пластическому сходству с
нашим национальным поэтом. А на мои сетования, что я не
поспел на его кулинарный вернисаж, обещал, что повторит оный в
«Майоре Пронине» у Андрея Бильжо в самое ближайшее время,
когда вернется после старого Нового года из Китая, куда,
кстати, и все тот же Бильжо едет.

Другую «гвоздевую» гирлянду сделал Леонид Тишков: фотопортреты
членов политбюро от Горбачева еще без пятна, Язова, Ельцина и
прочих, глаза которых освещены мигающими лампочками, что
производит эффект одновременно устрашающий и комический.

Каждый художник посматривал с ревнивой гордостью на свое творение, а
тем временем подали водку, вареную картошку, селедку,
соленые огурчики, куски мяса и квашеную капусту. Тут и народ
пошел активно в лице не только художников, но и арт-критиков,
которые обошли все нынешние вернисажи, начиная с Купреянова в
Академии художеств, того же Фонвизина и закрывающуюся
галерею современного искусства на Неглинке, которой предписали
покинуть помещение в 48 часов — и сказали, что у Юли Логиновой,
организовавшей эту выставку, больше всего народа и веселей
несравненно.

Действительно, дым стоял почти столбом. Приготовленную еду и питье
подобрали до капли и крошки, новую можно было заказывать уже
за деньги. Жена все того же Леонида Бажанова, которой
принадлежит клуб, проявила, как всегда, сметливость и деловую
жилку. Я, оставив Галю в хорошей компании и разговорах, поспешил
домой, чтобы написать тебе это письмо. Когда натягивал на
себя куртку, вошедший дяденька сказал сопровождавшим его
девушкам: «Э, да тут вся компания сидит».— «И даже больше
того»,— сказал я, улыбаясь. Он внимательно посмотрел на меня и
согласился: «Да, и больше того».

С наступающим. Твой искренний и с превеликим почтением etc.

Он вызвонил его, чтобы срочно встретиться и объясниться. Дело не в
том, что он так и не ответил ни на одно письмо. И не в том,
что, приходя на работу, он, улыбаясь во все стороны и
раскланиваясь, подобно внутреннему китайскому болванчику, буквально
был вынужден спасаться бегством, а потом долго и мучительно
приходил в себя, не спал ночами и, наконец, решил вовсе не
являться в присутствие, а там, как будет, так будет,
поглядим.

Он должен был объяснить ему, каким таким странным образом год словно
прыгает через веревочку — то до Нового года, то сразу
после, и опять непонятно где и когда. Дело в том, что сразу надо
было объясниться. При первой встрече. В крайнем случае, во
время второй. Но ни о деньгах, ни об условиях сотрудничества
ему так и не хватило решимости высказаться.

Теперь же, когда он пишет им о самом сокровенном, как бы разыгрывая
бездну на краю, они делают вид, что ни о каких письмах его
не просили и ни на одно не отвечают — мол, это собственное
его решение информировать органы обо всех, кого он встретит, а
также о чем каждый из них говорит. А они с краю. Их хата не
лубяная, а ледяная, хотя все точно знают, что именно —
лубяная. И каждому понятно, о чем речь. И думают, что он, мол,
за это дело получает гонорар. И много желающих подсчитать
деньги в чужом кармане. И уже в интернете пишут, что в голову
придет, благо под псевдонимом, и ответить некому. А следы
ведут все туда же, в лубяную. Его не проведешь.

Целый день звонил. То занято, то никто не подходит. То занято, то
никто не подходит. Наконец на третий день дозвонился до
секретарши. Назвал себя, она сказала, что передаст, и положила
трубку. Что она передаст? Что это все значит? Он в полном
недоумении.

Апокалипсис, но сейчас

Восьмое письмо к другу

Привет. Я давно не был в галерее WAM, хоть она в двух шагах от
бывшей моей редакции «Времени МН», сразу за Елисеевским. Помню,
что год назад я куда-то лез по черной лестнице на пятый этаж,
и была квартира, состоящая из множества комнат. Теперь то
же самое оказалось уже на первом этаже. И то сказать, кому-то
крупно повезло поменять первый этаж на пятый, всем в
результате лучше.

Там была презентация шестого номера одноименного журнала, целиком
посвященного Апокалипсису, а также выставка «Апокалипсис сего
дня», где молодые художники иллюстрировали Откровение св.
Иоанна Богослова в стиле комиксов. Идея неплохая, поскольку
комикс отчасти совпадает со средневековыми иллюстрациями, а
отчасти просто позволяет подурачиться. Ну, а что еще делать с
книгой конца света?

В журнале же были вполне пристойные статьи Умберто Эко, Якова
Кротова, Александра Меня, да мало ли кого еще. Кроме того, впервые
была прочитана лекция о способах производства, различения и
интеллигентного пития виски. Для художественной среды
хеппенинг вполне, можно сказать, уникальный.

Мы с Галей выпили, согрелись, отметили, что нам понравилось —
каждому, естественно, свое, и, не слишком задерживаясь, пошли в
клуб на Брестской, о котором писал тебе накануне, а сейчас
поэтому отмечу только событие, а не место. Один день — одно
место: железный закон моих писем к тебе.

Пришли вовремя, как раз заканчивалась торжественная часть
презентации огромной книги Марины Райкиной о Галине Волчек. Волчек
выступала, рассказывая что-то смешное. Кругом была тьма
литературно-театрального народа. Ирина Хакамада, Наталья Селезнева,
Александр Левин, Владимир Успенский и Александр Жолковский
из одного из предыдущих писем, тьма знакомых издателей и
журналистов, начиная с незнакомого Александра Хинштейна и
знакомого Александра Ливерганта, ныне работающего в «Иностранной
литературе».

Наташа Перова, спросив, как у меня дела, предложила выступить на
«Маяке-24» в «Звездной гостиной», которую ведет Дарья Донцова,
а записывает ее хорошая знакомая. Я сказал, что дик и боюсь
выступлений. Наташа сказала, что можно записаться заранее,
что я могу прийти с Галей и тому подобное, выдающее в ней
чуткого и понимающего сумасшедших человека.

Вообще-то я договорился здесь о встрече. Вчера позвонил Саша
Гаврилов из «Книжного обозрения», что со мной хочет встретиться не
известный мне Олег Ряженов, директор издательства
«Пальмира», который заодно стал и главным редактором ее после того,
как Гоша Урушадзе возглавил маркетинг НТВ. Что-то такое он
сказал, и передал трубку Ряженову, который сказал, что хочет со
мной пообедать, то есть накормить обедом. Я не обедаю, но
сказать это было бы неучтиво, и поглядев в календарь, я
назначил встречу в клубе на Брестской, где, кстати, будет и
Гаврилов, чтобы нас познакомить лично.

С «Пальмирой» мне не то, чтобы не везет. Но как-то я не поспеваю за
их передвижениями и не особенно понимаю, чего они хотят. На
этот раз Олег, когда мы сели с ним за столик, выложил три
идеи закрытого элитного клуба, где главы НТВ в лице Сенкевича,
Живова и Набутова встречались бы с главными редакторами
(раз), с писателями, продюсерами, режиссерами (два), с людьми
международного уровня типа Швыдкого, и кого-то он еще назвал
(три). Я сказал: отлично, но вот Галя, которая как раз
возвращалась к столику, натанцевавшись в другом зале — она именно
тот человек, который вам нужен. Саша Гаврилов,
сосредоточенно питавшийся, подтвердил это.

Ряженов торопился, он в другом зале оставил человека, которого тоже
специально пригласил сюда, и предложил встретиться в самое
ближайшее время. Мы потихоньку потянулись с Галей к выходу.
Между тем, запахло кофе, и музыка играла отличная. Галя
уходила с неохотой. В дверях столкнулись с Олей Ильницкой,
которая тоже, кажется, завершала большой светский вечерний забег.
Тут же уходил Жолковский, беспокоясь, как было написано в
его книжке, о — свитере, книгах, шапке и прочих вещах.
Одновременно он беспокоился обо всех оставленных вещах в фильмах,
которые он смотрел. И еще о старике Моченкине, следившем за
сушкой.

Мы пошли с Галей к метро, беспокоясь о фотографиях, которые она
наснимала. Впереди каникулы, большой, надеюсь, пробел в нашей
переписке.

Обнимаю тебя. Твой всецело etc.

Окончание следует.