Лаборатория слова

De natura rationis

non est res ut contingentes,

sed ut necessarias contemplari.

Spinoza

 

Книга Дениса Безносова «Клетка черепахи»[1] воплощена и оживлена через такие рудные истины искусства, что искать в ней гривенники человеческих правд – дело почти кощунственное. Гораздо ценнее (и вернее методически) будет послушливое натурфилософское наблюдение за предельной процессуальной формой этого сочинения, некоторая кавваническая практика запоминания-различения пластов и пластий проинтонированного книгой мироустройства, – можно сказать (слегка перефразируя Бориса Асафьева), что без такого пристального анагогического наблюдения невозможен и самый прогресс общего поэтического восприятия.

Приступая к таксономическому исследованию явленных миру кодексов, в первую очередь осознаешь, что это распахнутое обращает самогó малообъемным таксоном мира, явленного в систематических текстах. Прорываясь сквозь неведомые небеса с квадрантом и астролябией, мало смириться с наваливающимся новалисовским (эн)циклопизмом задачи мироописания, – стоит светло понять, что здесь осыпаются сами опоры на мудрость Эвдокса и Гиппарха, а каждый совершённый библиокосмос есть Mundus Novus не в парционно-территориальном смысле, но в полной россыпи страниц Звездной Книги по-над головой.

Здесь, главным образом, мы предпримем первые, робкие попытки вслушивания и всматривания не столько в освященные исследовательской традицией аналитические элементы (исагогика, Umwelt книги, ее технэ, ее «смыслы» и так далее), сколько в синтетику осуществляемых элементами мира-книги «Клетки» и «Черепахи» процессов: quid facit liber, qua movetur (то, что у Делёза называется agencement)? – где «facit» – было бы данностью, а не второзданностью, «liber» – librum libramque liberetur, и где образы ни к чему не редуцируются, а, грядя, совершаются как саморавные и своенравные εικόνες. Несмотря на то, что мы почитаем систему организации материала базовой ступенью жизнедеятельности творения, не стоит понимать предложенную систему некой אמת, стирание которой обратит тварь в груду материала: самонасыщающийся, самодостаточный мир не тем ли и отличен от намятого в чарушах голема, что миру-свiту имманентна телеономическая возможность образовывать среды, регулироваться ими и взрастать. Но не менее оттого: чтобы начать учиться контакту с миром «Клетки черепахи», некоторые азы-измеры, принятые за поводья координатного эккинезиса, нам будут необходимы. Начнем же веселеилов труд от ничто да буквами земли и неба; адеш!

I. Пункт: иниция и инициация

 …τοῦτο δὲ τὸ σημεῖον πηδᾷ καὶ κινεῖται, ὥσπερ ἔμψυχον…

 Ἀριστοτέλης

«376». Что следует считать началом (не αρχή, но простой ауспективной частью сущности) книги? С одной стороны, _(α) мир (приорганизованное бытие, в данном случае – кодекс) не вращает заголовков в своем содержании, и разделять его сплетения имеет смысл с первой логограмматической нити внутримирового действия. На этот взгляд (первый тип начал по «Метафизике» (Δ:1): «откуда начинается движение»), книга Дениса Безносова совершается с профитерирования, с объявления: с инципита «срочное сообщение» (с. 9). Однако правомочен и более формальный подход непримерного толка – если считать заголовком определение категории объектов, то не является ли язык каталогом заголовков, и теряет ли смысл в этом случае утверждение (α)? Для разрешения этой проблемы условимся, что, в согласии с определением «заголовка» как названия модуля или группы частей мира, это понятие следует относить к «смысловым ликам вещей», за-начальному, принципиальному: в этом случае, заголовки дают «миру» рефульгенцию (сверкание), не входя при этом в системное (соразмерное) движение космических частей-частиц; такой рубрикатор будем считать на различных уровнях проявления картиной мира, концептом, идеограммой. Заголовочной суммой в нашем случае следует называть собственно словосочетание о «клетке черепахи» – несмотря на свою удаленность и невключаемость в эмпирическое начало книги, этот индекс смыслов унифицирует в том числе и смыслы «начала», будучи, в некотором отношении, в одном из своих проявлений (в данном случае – архе) и началом начала (или началом первого порядка). Illic, стоит обратить внимание на оборот «заголовочная сумма» – разумеется, темпорально сумма не может предшествовать величинному оперированию, потому важным дополнением к мнимой идеальности созданной картины здесь будет констатация архетипичности как постфакциальной наработанности этого истока. Из этого следует, что, при извлечении соответствующего корня, мы должны считать изограмматическое начало (от которого, по Аристотелю, «всякое дело лучше всего может удаться») дополнением, пояснением логограмматического, а не наоборот.

Возвращаясь к сказанному с учетом сделанных дополнений, ответим на вопрос: что, с признанием начал первого порядка, следует добавить к протоангелии книги «Клетка черепахи» («срочное сообщение»)? – Что-то (ассоциации смежности) и ксенократово самодвижущееся число «376» (такова изопсефия слова «клетка», таково, соответственно, и нуклеарное вещество катафоры, могущественной в своем ante, антецеденте). Как и любое эйдетичное богоявление чисел (арифмотеофания), «376» есть не значение, а группа значений, и вопрос вычленения означаемой частности есть первейший вопрос анагностики, то есть «меня», то есть хабермасовского «вовлеченного другого». Разумеется, нельзя не упомянуть о проблеме толковательной истинности для операнда – верно ли читатель определяет сочленительные значения общих идей? Кроме того: чем гарантируется корректный перенос информационных сумм при системном сдвиге категорий («акцептор/донор») состояния читателя как субъект-объекта?

На наш взгляд, этот вопрос следует рассматривать исключительно в его функциональном смысле, то есть с упором на – сохраняет ли мир свою динамическую экзотерику (может ли функционировать), если его истолковать именно таким образом, не нарушается ли функциональный холизм книги, не осыпается ли целое гиперболоидными полостями ямок-мундусов вторичного порядка? Это сокращение сферы понятия об истинности мнения представляется нам уместным по следующим причинам: 1) если «истина сущего, полагающаяся в творении» есть «der Ursprung des Kunstwerkes», то, вновь отделяя этот Ursprung от самого творения, мы будем вынуждены измерять истинность истинности, что само по себе, учитывая частичность измеряемого понятия, не является ошибкой, однако в полной мере представляет исследователя к лицу парадокса критерия истины: если истина измеряется неким критерием, то не становится ли этот критерий истиннее истины? 2) контракция к читателю (реципиенту) избавляет также от парадокса (или порочного аспекта) Hermeneutischer Zirkel, что подробно рассмотрено школой Хайдеггера-Гадамера (потому не будем останавливаться на доказательстве).

Таким образом, избавляясь от двух околопараномических препятствий, мы приходим к идее расширенной ковариантной толкуемости мира-текста как наиболее уместной герменевтической парадигме. Учитывая также аксиоматическое правило судить текст по тем законам, по каким он создан, мы, на основании вводного тезиса самой «Клетки черепахи» (где мир книги охарактеризован через «доведенную до совершенства спонтанность»), можем окончательно признать легальность предложенного квазифеноменологического метода. –

«CCCLXXVI». !שעו
«376».
!שעו
[ש + ע + ו] – «…книга Дениса Безносова начинается с профитерирования, с объявления…»; «…мы должны считать изограмматическое начало дополнением логограмматического…». Тогда: Q.: чем !שעו дополняет «срочное сообщение»? R.: рефульгенцией, сиянием алетейи: «שעו» не закрыто и имеет место и значит – «повернитесь», то есть «посмотрите; обратите внимание»; «срочное сообщение» проспективно и имеет свойство и значит – «посмотрите; обратите внимание», то есть «повернитесь». Эта спиралеобразная синхронизация замирного и мирового начал (клетки и сообщения), эта почти чудесная параллель марэ богов-чисел, истоков-первоначал и непосредственного населения книги (или библиокосмоса), есть небольшое по своей моторной силе, но вполне очевидное доказательство одновременности гомеомерного хода творения. Такая нить, ведущая от надразумеваемого к подразумеваемому, легко и линейно связывающая связуемое, делающая чтение отрезочным путешествием от субъекта к предикату, может представиться спасительной в своей повсеместности, – то есть слишком спасительной, отчего нам придется заранее призвать «Erlösung dem Erlöser» путем демонстрации жизнедеятельного многообразия аналогичных שעו (как аспектов клетки): «посмотри меня собьет» (с. 64), «осторожно! у него начинается приступ!» (89; немаловажно, что этот момент почти точно повторен в другой книге («Заулисье», в ходе «разговора НАПРИМЕР») того же автора: «у него начинается припадок!»), «посмотри чучело черного кубка» (94) и так далее. Согласно представленному подходу, все эти части являются началами второго порядка.

Открывшаяся полиморфия начал позволяет на одном примере усвоить векторную структуру соотношения перво- и второначал библиокосмоса:  если «клетка», или «376», есть x, а агитация, или «שעו» есть y, то R между ними в такой системе представляется бинарным относительным суждением, в то время как при рассмотрении книги как кафолического целого, это отношение становится кватернарным только в одном (начальном) из аспектов «клетки». – От такой точки массивное переплетение «путеводных» нитей само становится,  стремясь к бесконечности, лабиринтом начал и длительностей, ризоморфной паутиной нервно-волоконных взаимосвязей разновекторных импульсов.

Таким образом, началом книги может быть или служить почти любая часть ненаселенного костяка мира как мельничного жернова (не говоря даже о скользящем (по Гуссерлю) внутриначале  – авторе и «πρῶτον, καὶ αὕτη ἀρχὴ λέγεται τοῦ πράγματος»: например, этой статье), и единственный подход, который позволяет отчасти сократить область определяемости этого понятия, – негативный, апофатический: что не является началом книги? Это, пожалуй, – явления разомкнутого мира, а также те придаточные корни, что не протягиваются к за- и пограничным «заголовочным» пучкам значения.

II. Вопросы эквилибрии и исономии

те неподвижные дото от движения жизнь приняв

к движению рвутся и всё же в покое снут

или быстрые говорят: от движения жизнь

но в покое смерть.

Хармс

Базовой проблемой конструктивности мироустройства являются рацио (счет, отношение, пропорция) и специфика его автоиерархии. Книга может быть подразделена на элементы (разных категорий: предложения, страницы, главы), однако не распадается на них (фраза из книги, страница книги, глава книги), следовательно, она есть совокупность элементов. Книга содержит средства взаимодействия со средой (или представляет такое средство), следовательно, она дифференцируется от своей среды. Совокупность элементов, выступающая как целое для взаимодействия со средой – это система; книга есть система, которая, по своей природе, включает взаимоотношения элементов. Таким образом, между различными частями книги «Клетка черепахи» должны содержаться наблюдаемые, подсчитываемые связи и отношения, и нашей задачей является обнаружение наиболее важных из них.

1) низ:

а) «ладно дно ноги глотает вылез извне вниз» (19);

б) «…внизу ба- // рахтается скошенной шеей шелест…» (23);

в) «соба- // ка(кая?) слепая на один гла- // з хромая на один зу- // б она только прилегла // без разрешения внизу» (25);

г) «пьяные апостолы <...> что-то // бросают вниз» (37);

д) «лохматая призма вниз нанизана…» (41);

е) «выпр– из кармана мокр– // пад–      вниз // аааааэээ» (42);

ж) «подыскивая вниз кляп // циклоп // в обморок влип там» (46);

з) «нёс // околесицу // о колесницу // вниз↓» (64);

и) «даже если внизу собралась масса // вынесите труп микроскопа» (72);

к) «внизу // глаз» (78);

2) верх:

а) «ваши губы зашиты и подняты вверх» (16);

б) «вверх платок кареглазый блокнот» (21);

в) «ВВЕРХ» (31);

г) «...у крыс вверх осип» (53);

д) «по вашим верхним сторонам» (97);

е) «раст вверх // ворх // ворох // вырх» (100);

2а) выше:

а) «выше вещего шов вещества внешнее» (99);

б) «остается как-то построиться выше» (97);

в) «^вилок коллаж картон кость выше _жил» (45);

г) «выше // через 168 часов куклы слетают с петель» (78);

3) низ и верх:

а) «снизу вверх ползут ти – // тртры» (9);

б) «раз вниз // и пять // раз вверх» (9).

Легко заметить, что непосредственно с нахождением вверху или внизу связана выраженно меньшая (4 из 10 – низ) или не связана никакая (0 из 6 – верх) часть пространственных упоминаний. Значительно важнее для книги направление движения, другими словами – большой редкостью для «Клетки черепахи» является остановка элементов, статичное их положение; постоянный излет этот можно истолковать в нескольких направлениях – во-первых, это продленное сообщение макро- и микроэлементов («высокого» и «низкого») космоса, во-вторых – разгоряченная экспансия частиц, в-третьих – бесконечная отдаленность поверхностей (невозможность достижения верха).

В первую очередь продемонстрируем воплощение в «Клетке» принципа «quod est inferius est sicut quod est superius». Если в одном из линеарных начал книги (которым мы сочли стихотворение «(не)известное») дан калькуляционный модус «раз вниз и пять раз вверх» (9), то в ее (книги) физическом окончании, то есть в последних строках текста «иЛЬМ» (технически, последнее стихотворение «Клетки» – «послесловИЕ», однако, согласно предложенному нами методу, такой схолиастический элемент книги следует считать рубрикатором (заголовком), следовательно, финальный текст сомкнутого мира книги – «иЛЬМ») сказано:  «раст вверх // ворх // ворох // вырх». Вероятно, этот ряд следует считать примером внутреннего склонения слова «верх» – что, вместе с первым упоминанием, дает обещанное «пять раз вверх». Пять восходов и «один [последний?] раз вниз», предположительно, связаны с эсхатологическим мотивом (выделенным в Латинской Америке) пяти солнцеэпох (подтверждено через «сколько пять солнц потом» (51)), последняя из которых заканчивается, когда пятое солнце перестает получать жертвенную пищу («белого солнца блик на лысине воды» (13) / «доедает остатки на лысине костер» (48)) – отчего всякое устройство гибнет в сокрушительном землетрясении: в этом контуре особого внимания заслуживает текст «таблетка от землетрясения» (78).

1. «таблетка от землетрясения» и срединные мотивы пурификации

Как нам представляется, полуоборот «Клетки черепахи» о загробном мире, несмотря на свою эсхатологическую образную модельность, относится, par excellence, не к концу тварного мира in toto, а к субъективному концу телоса, наступающему – или, точнее, отступающему путем исключения (разумеется, здесь ставится вопрос о том, существует ли мир без усии вообще – и на него дается положительный ответ путем стихотворения «траурные парики»). Это подтверждается несколькими структурными особенностями и словоформами: во-первых, как мы уже указывали, книга начинается «вниз» (последний закат пятого солнца) и заканчивается четырьмя различными «вверх», таким образом всю идею «последнего заката» можно поставить под сомнение (вместе с «5» как наибольшим числом (в дальнейшем мы покажем важность «6» для «Клетки», ср. с названием «6/6 шелковых шестеренок»)), что с очевидностью продемонстрировано формой «послед: овал» (последний овал? но – последовал, продолжил ход в согласии с предыдущими; уже отмечалась чрезвычайная подвижность всех элементов книги).

Сама уравновешенность направлений («вверх» и «вниз») подразумевает существование или образование некоего «среднего мира», в точке которого постоянно сходятся бесконечные элементы направлений. Этот мидгардический фрагмент статики всеми силами художественных средств воплощен в двух текстах «Клетки» – «в центре либо» (где дается понятие о нем; 90) и «таблетка от землетрясения» (где он описывается, исследуется и возносится как частица-πανσπερμία).

Формула «в центре либо» выглядит следующим образом (приводим верхнюю половину текста):

Требуется краткая демонстрация того, что же находится «в центре либо». Финикийская буква «мем», давшая форму, звучание и значение соответствующим буквам многих алфавитов (в том числе греческому – и, соответственно, кириллическому) имела идеограмматическое значение, связанное с водой. Наиболее очевидно на данный момент это проявляется в ивритской традиции: буква мем, מ, связана со словом «מים» («вóды»), понятием מקווה, миквы (бассейна для ритуально очищающего омовения), и имеет числовое значение «40», что так же связано с катарсическими периодами (например – «Я буду изливать дождь на землю сорок дней и сорок ночей» (Бытие. 7:4)). Другими словами, «м» есть чистилище в первичном значении этого слова – очищение. И уже со всей очевидностью смыслов: «был лимбом»; итак, в центре ли…бо – «м» (также «м» – ровно в середине всего стихотворения, на слоге маш), которая превращает слово «либо» в слово «лимбо», Limbo, то есть – чистилище (формально: первый круг Ада, однако по своим функциям фактически – чистилище для некрещеных: а, поскольку мир «Клетки черепахи» вряд ли стоит считать миром христианских мистерий, различиями чистилищ для крещеных и некрещеных, как нам представляется, можно пренебречь; тем более, само [in] limbo как аблятив от limbus означает «на краю», или пограничную территорию). Итак: либо, то есть неопределенность, выбор, равновесие вариантов, путем инъекции «м», очистительного элемента, становится лимбом – местом всё так же потенциальным, срединным, уравнивающим верх и низ, но уже предназначенным для будущего подъема, то есть не будет преувеличением сказать, что «м» дает преференцию «верху», который, как мы видели до сих пор, существовал в полной дуалистичной эквиваленции с «низом».

Наивысшим выражением пургаториальных мотивов в «Клетке черепахи» представляется стихотворение «таблетка от землетрясения», прямо связанное с томистской концепцией чистилища и ее художественным воплощением – «Purgatorio» Divina Commedia. Первая же строка знаменуется явлением протомастера всей излагаемой концепции: «появляется том аквинат». Согласно изложенной в «Summa Theologiae» системе, понятия искупления и прощения греха необязательно выстроены по модели искупление –> прощение, поскольку даже априорно прощенный грешник всё равно должен соответствующим образом очиститься (то есть: чистота не даруется прощением, то достигается очищением). Так, например, дантовский персонаж Белаква, повинный в лени, помещается в «середину» для апокатастасиса: чтобы, преодолев свое естество, он начал взбираться на гору Чистилища: «…questa montagna è tale, che sempre al cominciar di sotto è grave; e quant'om più va sù, e men fa male», однако – «что толку от похода?». Не этот ли застывший блок человека есть лучший пример грешного (как нонэвентуального) в стремительном, безостановочном мотусе «Клетки»? И eccolò: «…белаква// над уровнем мора // сдирает с него [Фомы] лицо» (78). Остается вновь уточнить – здесь, через различные сопоставления верха и низа мы находим среднее, срединное (и его характеристику!) в «Клетке», и это – нечто отказавшееся от движения, вялое, апатичное:

мышц

мыш

л  е  н  и  е

che mostra sé più negligente

che se pigrizia fosse sua serocchia.

Островок чистилища («острофф» (78); «questa isoletta» (Purgatorio1:100)) у Безносова наполнен намеками и еще намеками, все из которых призваны утвердить идею Аквината: истинное движение есть порыв воли, пассивное «меня двигают» предстает в виде полутабуированного похоронного символа: «черных машин занавески» (в «в центре либо») / «deus ex ˂нрзб.˃» (в «таблетке от землетрясения»): бог из машины здесь – скорее подземный водитель катафалка, чем неожиданно снизошедший разрешитель («в дым // оход // спускается механизм облепленный мясом» (72); ср. с «tritt, indem der Nebel fällt <...> hinter dem Ofen hervor»). Можно даже сказать, что в понятии μηχανῆς-механизма заключен «низ»: «призма вниз нанизана приземляясь на зонт механизма» (41) – в этом и других случаях вряд ли стоит считать провозглашенное здесь «нанизывание» сукцессивным, – скорее, все слова такого ряда являются заумно-однокоренными в своей одновременности значения.

Перефразируя «Утро магов», péché contre l'Esprit Клетки можно высказать через лемму «грех есть потеря желания взять небо штурмом»: «грех» есть упование (несколько раз «машина» названа «аппаратом» – и в этом видится дантовское (опять же) PPPPPP(P) – бликом, рефлектом от этого P проскакивает в разных местах «клеточное» Ч: «ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ» (93), «ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ» (94), «ччч- // чччч» (43)). «Фуникулёр ложится спать:» – так отходит, somnum capienti, история Белаквы (фуникулер как искус ленивого) у Безносова, и в этом заключается само-овременяющаяся транслокация символического: лень, машинальность, машинальность лени, лень машинальности, лень лени, машинальность машинальности. Когнатом Белаквы в «Клетке» выступает Леопольд Блум, внутренний монолог которого (из эпизода «Аид») реконструирован (по сообщению автора) сообразно «Клетке» в стихотворении «траурные парики» (45). В соответствующем отрывке у Джойса слышащий антифон «In paradisum» Блум не определяется в значении титульного оборота: «said he was going to paradise or is in paradise»; действительно, «in paradisum» часто переводят как «в раю» (местонахождение), при верном подходе это – «в рай» (направление), что, в переосмысленном мире «Клетки», точно не только в грамматическом, но и в дидактическом смысле: верх – берется, а не достается наградой; – это даже только и стремление, вверх, а не локальный «верх» местечкового Эдема. Можно сказать, что посыл пургаториальных частей книги – это позыв «die Liebe zu den Fernen».

2. Радикальные значения В-Р-Х и В-Н-З

…прелагаю возшествия и низшествия, ими же составляется всяческое пение.

Грамматика пения мусикийского

 

Как мы уже отмечали, ряд «ворх, ворох, вырх» следует, вероятно, считать примером внутреннего склонения слова «верх» – если это так, то корень В-Р-Х является устойчивой основой, модуляции которой образуют различные формы значения, и общую идею «верха» в «Клетке черепахи» можно понять через такой радикал: необходимо, тогда, определить функции формационных букв в книге. Для этого выделим структурообразующие понятия с соответствующими управляющими согласными (по правилу «первая согласная простого слова управляет всем словом») – анализ слов на «В», исключая служебные части речи, показывает (оставим полные списки для специального исследования авторского словаря Дениса Безносова), что наиболее важными В-образованиями (помимо собственно «вверх» и «вниз», разумеется) «Клетки» являются словоформулы «вода» и «волосы», синхронизированные своими равно шестикратными появлениями (как «6/6 шелковых шестеренок»). Общее понятие, включающее «воду» и «волосы», пожалуй, – тонзура, или, в более общем плане – посвящение. Интересно, что слово «низ», не включающее радикала «В», ни разу не используется в книге – встречаются исключительно деклинаты на «в»: вниз, внизу и т. п. Таким образом реализован принцип – инициация требуется для постижения и верха, и низа. Теограмме «Р» в «Клетке» соответствует (так же шестикратный, не считая заголовочного «…без рук») принцип – «рука». Последняя буква корня имеет свойство объединять (глагольное действие) смыслы предыдущих, и нужным глаголом предсказуемо становится «хотеть». Со всей очевидностью, верх-ВРХ в «Клетке черепахе» имеет смысл «воля (рука + желание) посвященного» (то же направление идеологии мы выделили при анализе отношения к «среднему»: itaque, последовательное напряжение равномерно сцепляет направление «↑»).

Стихотворение «дождь держит шар» (40), основанное на движении вниз, позволяет понять странное, как кажется, определение верха через «ворох». На первый взгляд, учитывая уже вычлененные идеологемы, «верх» есть максимальная упорядоченность стремления, истекающего замыслами. Действительно, только верх указанного текста дает горизонталь смысла: «глобус лопнул», все остальные сентенции суть вертикальные эманации посыла. Заострим внимание на такой устойчивой линии отклонений посыла «глобус лопнул». Пожалуй, именно в этой внешней диригии и заключен смысл «вороха», то есть груды частиц, то есть, в сущности, явления квадродименсионального: одновременное существование или перетекание не встречающихся в регулярном состоянии плоскостей (определение синесиса по «Третьему Органону» П. Д. Успенского). Верх-ворох-вырх, так, представляет собой мир в его развороте, мир «вороха» всех структурирующих его идей, мир даже на линии (в проекции). Интересен тот факт, что одно из более поздних сочинений Д. Безносова (разумеется, все сочинения одного автора следует рассматривать как астрономически взаимосвязанные тела) выявляется как «Разгром Луны»: эта поэма сконструирована именно по описанной здесь методике раскладывания плоскостей, позволяющей сохранять модель «Луны», одновременно выводя на свет все ее стороны: нельзя согласиться с аннотацией к поэме – разгромленная Луна означает вовсе не отсутствие Луны («в этой поэме нет Луны»), а, напротив, одновременное существование всех «обломков» (фаз), из которых складывается реконструированная бестеневая Луна разложенной плоскости (прием, хорошо известный в авангардной живописи). Итак, «верх» «Клетки» – это плоскость плоскостей, это окоём perlibratum, это раскатанный корж мира, крошащийся-сокрушающийся своими протяженностями через соовтлттак Középső világ к екиеикскасдк'ам нижних миров. Круциальное отличие «дождь держит шар» от «Il Pleut» Аполлинера (с «реверансом» которому соответствующий текст дан в «Клетке») состоит в том, что дождь Аполлинера есть чистое проливание, рассыпание проливания, пространственный разрыв устойчивости связи низа с верхом: «écoute tomber les liens qui te retiennent en haut et en bas»: отсюда – структура текста как чистого откоса, не образующего внутренних связей в параллелях. Другими словами, дождь Аполлинера есть натуральный, феноменальный дождь (паттернизм, неизменный со времен Симмиаса). П-образная структура «дождь держит шар» проявляет совершенно иной, миросогласный, сообразный «Клетке» подход: «шар» (планово разложенный глобус) как гармония горизонта эманирует «потоками» в качестве устоев, призванных держать-удерживать проектирующую их фигуру. Другими словами, дождь Безносова есть краеугольный дождь, нижняя и верхняя замкнутые ломаные которого обеспечивают устойчивость друг друга: дождь-клетка. И, словно бы Иахин к Воазу, приставлен к «дождю» текст «6/6 шелковых шестеренок», выстроенный алтарными плитами кубоватых долей (ср.: «голоса квадратов» (51)). 

«Н» из структуры «В-Н-З» противостоит «Р» (руке) из «В-Р-Х», и совершенно в духе этого энантиотиса наиболее употребительным н-словом, наряду с носом, проявляется восьмикратная нога. Побудительным элементом «з» становится (разумеется, необходимо для начала отсечь многочисленные глаголы с приставкой «за-») шестижды повторенная формула «знать», которая направляет всё движение: нога здесь представляет упор, нечто несущее, твердо опертое (знание), с силой тяжести устремленное вниз, к основам и корням. Итак: верх – стремление, импульс, воля; низ – устойчивость, упор, знание. Мир тогда обусловливается взаимодействием верха и низа, вверх и вниз, стремления к недостижимому вверху и его частичные гравитационные результаты внизу с центростремительным оборотом энтелехийного Ризенхейма. «Н[ун]», что необычно, параллелизуется с «М[ем]»: в книге мы находим такие определения, как «разбрызганный звук ННн», «наводнение N». Вероятно, отличие между водами М и Н – в управляемости и нацеленности первых (сознательное) и растраченности, избыточности, неуправляемости, вытесненности вторых (бессознательное): соответственно, в кинематическом отношении μῦ и νῦ представляют два типа локомоции, и через насыщенность текста пульмоническими водопольями можно определять динамические свойствасказанного; оставим это для будущих исследователей – вполне возможно, что речь здесь идет о том, что продемонстрировал Леви-Стросс в отношении понятий о «земной» и «небесной» водах.

Интересен элемент «вниз↓» (64; графически также указание на направление взамен места), уравновешенный обратным «чайки кричат ↑ на чертовом колесе» (60). Колесо здесь, стоит думать, подается  в своей типичной репрезентации круга, цикла, обращающейся вселенной (жабэанской книги; «образ колесо пришелце наземли» у Дилецкого): и, если в «тюильри» взято восходящее направление движения, то в «наводнении N» («нёс // околесицу // о колесницу // вниз↓») наблюдается уже мотус-антагонист (rota volvitur: descendo minoratus). Введение в нашу систему образа движущегося колеса требует, в первую очередь, понимания направления этого движения, – cum sole или contra solem – поскольку этим в крестовине («одна линия не имеет значения, необходима вторая», как писал (в синхронизации со своей фамилией?) Делакруа), совместно с уже сказанным, определится и прояснится центральный принцип мироустройства, тот τὸ πρῶτον κινοῦν, который задает процессу языка формульное устройство. Для того чтобы увидеть и понять такие диатетагмены, нам необходимо обратиться к следующей пространственной категории – правой и левой сторонам (длине).

(Продолжение следует)