Лаборатория слова

...qui versantur retro contrario motu atque caelum.

Cicero

 

Скрытыми элементами взаимодействия верха и низа, обнаруживающимися исключительно от наложения на текст категорий левого и правого, мы признали пространственные инверторы с сужением и расширением. Будем считать понижающимися тексты с сужением книзу, а повышающимися – с сужением кверху (точнее определяющиеся через расширение книзу). Мы выделяем пять таких угольников, приняв исключительно примеры с законченным циклом сужения, поскольку многочисленные образцы с периодическим сужением не относятся к группе верхе-нижних, будучи выраженно пульсационными: (1) «ворона» (24; полностью), (2) средняя часть из «рыба говорит по телефону» (33), (3) первая часть «кофе в цюрихе» (57), (4) «иЛЬМ» (100; полностью) и (5) «обеденный перерыв» (59; полностью). Из них 1, 2, 3, 4 являются сужающимися и только 5 – расширяющимся. Сужение, следует понимать, есть стесывание края в левый угол (как «откос Царевниной Горы» Ли^(м?)Бо), обращение к левой стороне окружности, условно образуемой вращательным циклом. Невозможно понять этот двигательный брух без знания о месте его совершения, потому уточним: 1 и 4 располагаются в левой части устроенной книги, 3 и 5 – в правой, 2 же распределено между частями. В очередной раз при взгляде на внутреннюю диспозицию элементов «Клетки» мы обнаруживаем строгую пропорциональность: пять смуссирующих элементов распределены ровно на 2,5 между левой и правой Haupthimmelsrichtungen. Итак: 1, 4 и 5 образуют строго дугообразный вектор contra solem, 3 ускоряет это движение центростремительной силой (ad testudinem pertinuerit), а 2 образует кривую с двумя векторами кривизны, напоминающую литеру S. В упрощенном виде это – окружность при cursus contra solem с S в центре. Этот символ имеет комплекцию манифеста: S – (sol?) – это, собственно, «предложение», ключевое понятие и начальная переменная («start variable») так называемой генеративной лингвистики Хомского с теорией категориальной грамматики. В упрощенном виде соответствующее место формулируется так: если путем пропорциональной манипуляции логически соединимыми категориальными значениями единиц высказывания можно совершить эквационную редукцию до S, то высказывание является грамматически верно построенным предложением. Теория категорий с момента своего появления вызывала резкую критику со стороны либертаторов звука, абстракторов языка (так, например, авторы «Mille plateaux» восклицают: «[знак S] является маркером власти <…> предпосылкой любого подчинения социальным законам»), и мы со всей уверенностью видим в символике Безносова ту же борьбу с мнимым («малым», по Делёзу) языком-гегемониконом затверделых форм путем языка-модуляции-языка: если книга движется «против S», против «предложения», правого (консервативного), массово понаставленного «красного солнышка» жизни языка, то от-сюда, от-этого – и физическая левизна марша «שמש צדקה» Клетки.

Можно утверждать, что тексты-функции сужения и расширения подводят часть основания под утверждение о том, что оконечности (или вся поверхность, если считать порядок сферическим) «Клетки» вершат ход a mano sinistra. Для полноты представительства укажем и на то, что левосторонний принцип целиком подтверждается иллюстративной системой «Клетки». Рисунки Бориса Констриктора, которыми книга обильно снабжена, расположены таким образом, что около 83% от них (15 из 18) находят свое место на левой стороне каждой плоскости интраэкспликации книги. Учтем, что все изображения представляют собой непосредственно-вещественное представление конкретных строк из конкретных текстов, то есть являются именно иллюстрациями, иллюстративным материалом, объектами подлежащих изречений (иллюстрации здесь дословны оттого, что слово иллюстративно); соответственно, направление пресуществления мысли здесь четко видно: «(b)←(a)», где а – это слово, а b – его изображение. Иллюстрациям, стоит отметить, мы не атрибутируем здесь никакую функционирующую часть мира по двум причинам: 1) (уже названное) – ими перекладывается материал мира в иное (план), по сравнению с собственно перекладываемым, то есть «освещения» представляют не сам мир, а μίμησις как форменную эстетику мира; 2) каждая из них Constrictori dedicata – отмечена именем своего создателя, что выносит изображения пузырчатыми но(у)менами из взаимодействия с инакопосвященным адитоном (άδυτον) стержней «Клетки». Следовательно, каждую из иллюстраций можно рассматривать не только как кнехт к тексту, но и как субъект: разумеется, в общем виде это тема для полноценного исследования, сейчас же мы ограничимся только систематическими особенностями иллюстраций с точки зрения sinistrum/dextrum. При внимательном рассмотрении обнаруживается повсеместный примат левой стороны: так, все указующие (то есть сужающиеся, как: пальцами, лицами и т. п.) элементы иллюстраций на страницах 3, 8, 12, 14, 28, 52, 55, 74, 76, 98 (11 из 18) обращены в левую сторону. Более мягкий и менее заметный сдвиг влево обнаруживается на страницах 11 (изгиб),  20 (приподнятый угол), 22 (левосторонняя свастика-центр: рыбно-листвичный вихрь, впрочем, направлен посолонь, и это объясняется указанием текста: «он будет кормить соломенных рыб обугленной листвой // крутить мизинцем свастику кофемолки в обратную // сторону»), 26 (приподнятый угол). Итак, 15 из 18 иллюстраций имеют левостороннюю ориентацию; 15 из 18 – то есть столько же, сколько расположено слева en folio. Вновь подчеркнем, что этот подход имеет смысл исключительно оттого, что монотипажи, ввиду их «авторизации», могут быть рассмотрены sponte, в связке же с миром они – ассумптивны, цикличной сомкнутости взаимовлияния (которая дала бы правосторонний ход) в этом случае не прослеживается.

Собственно Левое прямо упоминается в книге трижды:

а) «в // левое полушарие прошлое // аист слышит проще пращура» (73);

б) «(неизвестная) нашла музыку в левом кармане» (59);

в) «и какоето чтото //  слева // пришито» (101).

Собственно Правое – также трижды:

а) «правый рукав циркуля» (46);

б) «правило правая тан // таллл» (50);

в) «вместо О окончанИЕ справа» (101).

Благодаря части из этих упоминаний мы можем с уверенностью судить о самом направлении чтения текстов, равно как и о нахождении их элементов относительно «меня». – Вовсе не очевидно то, что левая страница книги не является правой для текста-субъекта, взирающего на своего читателя, потому прямое нутряное указание на изогипсическую экстенцию и категории ее восприятия значительно проясняет и, если не снимает проблему, то, по крайней мере, существенно снижает ее остроту и повышает статус тех конвенциональных представлений, из которых мы изначально исходили (как премисса о типе дирекции, истинность которой здесь подтверждена). Из понимания о сквозном наложении сторон можно сделать предположение о спекулярной, зеркальной ὕλη «Клетки» – уникальное свойство, которое, несомненно, должно стать объектом некоторых специальных исследований, проясняющих природу этого феномена.

Говоря о движении «Клетки» противосолонь, мы не возьмемся продлевать это открытие в область традиционного символизма (Левая Рука, σκοτάδι, синиструм и так далее; а ключевое значение символьного восприятия сторон света легко понять на примере различия между греческим и римским принципами мантик/авгурий), поскольку недостаточно исследована сама применимость этих моделей в данном случае (в частности, для начала необходимо строгое построение «розы ветров» с последующей конгруэнтной группировкой функционально-семантических полей). Определенно здесь можно утверждать только то, что con moto книги есть определяющий принцип оклечивания черепахи.

Убедившись в наличии двух измерений «Клетки», обратимся к категориям двух других протяженностей: ширине и одновременности.

4. Ширина. Крайние члены. Симультанность и сукцессивность

         …hinc profecti, huc revertuntur.

         Cicero

 

Здесь мы совершим значительный скачок в терминологическом переосмыслении предпосылок. На наш взгляд, ширина книги в своих характеристиках значительно отстоит от более простых длины и высоты: во-первых, она не измерима традиционным методом книго-книги (разумеется, книга существует вне своей толщины, так как толщина не содержит содержательных элементов и не увязывает уже имеющиеся в дополнительные комбинации), во-вторых, она подразумевает сквозное усмотрение текста через начала и длины, что не согласуется с нашей методикой членения, в-третьих, ширина вообще не фигурирует как понятие в «Клетке», что исключает возможность построения ее модели в сфере семантики, в-четвертых, читатель как точка, находящаяся на физической линии ширины, не может быть из этой линии исключен, поскольку это создало бы противоестественный для бесконечной длительности разрыв. Исходя из этого, мы будем считать шириной мира-книги ту плоскость, которая, не будучи заголовочной и будучи открытой не через концептуальные понятия (как всеотносительное Слово), строится через внемировую историю к читателю и далее. В первую очередь, это nomina propria, полнота определенности которых замыкается только за счет введения дополнительного знания о мире вне Книги:

а) «и пошел в гости к арто <…> открывай, арто» (11);

б) «Господь играет в шахматы Марсель Дюшан // проиграл и теперь задыхается на столе» (15);

в) «герасим лука // написал свое имя в обратную сторону» (16);

г) «комнатой канта оставил мозг» (25);

д) «конт канат и контрабас <…> кому конт канат тому» (27);

е) «вольтер в пальто был бультерьер» (57);

ж) «а в германии рихард хюльзенбек чесал гильзе бок» (59);

з) «робер деснос // хмурил нос <…> робер дено // к сожалению // так с ним // и не познакомился –» (64);

и) «клавиши сати фаршированные мастерски // крылышками гнилых насекомых» (35);

к) «авалиани валл» (67);

л) «анаксагор (и) рога» (70; заголовок)

м) «о чурилине // черт // знает что?» (89);

н) «белоснежный голиаф/голый граф пролив // мозг в кривой прилив урны || // сидит сатурн и //молчаливый свифт» (54);

о) «отодвинул с пути рукой стикс» (10);

п) «полусонный христос положил в колыбель // две надломленных стрелки и труп циферблата» (16);

р) «спал улисс» (44);

с) «живот сына // жив от ясона» (71);

т) «в колокола поклон яхве» (68);

у) «.рахиль говорит ну и что и уходит» (71);

ф) «парадокса // падди дигнам» (46);

х) «появляется том аквинат // т.е. белаква над // уровнем мора // сдирает с него лицо» (78);

ц) «тихо умывается облако // тюиль –––––––––––– рри!» (60);

ч) «аппарат на юбке tour eiffel» (51).

Этот список можно разделить на номены историчные (а-д, ж-м, Свифт в н, Аквинский в х), мифичные (н-т), легендарные (у), вторично-легендарные (герои художественного плана; ф, х) и географичные (е, ц, ч; «вольтер» в е, очевидно («кофе в цюрихе»), относится к Cabaret Voltaire). Историчные nomina propria, в свою очередь, подразделяются на четыре категории: биографичные, атрибутивные, логотехничные и ресемантизированные. К биографичным относится только б – «Господь играет в шахматы Марсель Дюшан проиграл и теперь задыхается на столе»: нельзя не заметить, что это единственное капитализированное имя из списка: мы связываем этот факт с тем, что здесь единственно сказано об историческом-человеке-Дюшане (с его биографически известной страстью к шахматам); во всех остальных случаях речь идет об определенным образом переустроенных образах – соответственно, будучи некоторыми словесными зарубками «действительности», точки ширинной линии книги по-прежнему являются объектами внутреннего мира, технически, по нашей классификации, относимыми к заголовкам, однако протягивающимися значительно шире и направленнее, что и заставляет вынести их из заголовочной массы. Сообразно этому принципу, обо всех внутренних-именах говорится вполне конкретно – «a хмурил b», «c чесал d» и так далее, в то время как исторический Марсель Дюшан в мире «Клетки» представляется неясной тенью иномирового чужака, и потому о нем сказано с объектным смещением, так, – «Господь играет в шахматы Марсель Дюшан проиграл и теперь задыхается на столе», – что неясно, от кого здесь исходит действие и на кого оно направлено, то есть, собственно: кто проиграл? – К атрибутивным мы относим те собственные упоминания, которые присовокупляют устоявшийся предикат или атрибут к лицу: «клавиши сати» (рабочий инструментарий), «комната канта» (пересозданная на новом месте; полная аналогия имплантации внешних именных структур «Клетке»). – Логотехничными назовем упоминания с отсылками к творениям называемых: «и пошел в гости к арто» – возможно, отсылает к строкам из «Paul les Oiseaux»: «…Антонен Арто не нуждается в проблеме, ему уже достаточно осточертела его собственная мысль, не нужна ему и встреча с самим собой внутри себя». В ф «падди дигнам» прямо отсылает к соответствующим местам «Улисса», и это упоминание включено в текст «похоронные парики», о котором мы уже говорили. Х так же прямо отсылает к Summa Theologiae II/1:87 и Purgatorio IV: 100-133 Divina Commedia, о чем мы, опять же, уже говорили. Ресемантизированными, соответственно, мы предлагаем считать все остальные упоминания, за исключением т и у, о которых скажем отдельно.

4а. Пустота столов

Также к логотехничным мы отнесем два связанных случая контратрадиционного оборота образов (противостояние контекстов как вариант вписывания) иудейского легендариума: «.рахиль говорит ну и что и уходит» и «в колокола поклон яхве дама поздравляет его // с днём откуда пришла новость о пустоте столов». Рахиль, страдающая мать Иосифа и Бенйамена, в иудейской традиции уже во времена пророка Иеремии (Иер.31:15) стала представляться как страдающая мать всего Израиля,  оплакивающая горе изгнания, горе запустения: идея о безграничном сострадании Рахили была настолько сильна в столетиях, что в раннее средневековье רחל была почти повсеместно отождествлена с Сионской Матерью (о которой впервые говорит мидраш «Песикта Рабати» от лица Иеремии), Супругой из многочисленных описаний раввинских видений у Ицхака Сафрина, шехиной, божественным присутствием, метафорически описуемой как материнский аспект Яхве; первая «ה» Тетраграмматона. Ср., например, с известной частью «שערי אורה»: «во времена Иакова шехина звалась Рахилью». Итак, формула «.рахиль говорит ну и что и уходит», без преувеличения, есть выражение доктрины богооставленности, брошенности шехиной; в Мишне говорится, что однажды шехина, в отчаянии глядя на грехи народа, сказала «пусть гибнут». И здесь чрезвычайно важно понять значение следующей логии: «дама поздравляет его [яхве] // с днём откуда пришла новость о пустоте столов».

Дама (Матронит в каббалистическом узусе) – это, конечно, собственно шехина, традиционно защищающая народ перед «вихрем грозным» лика Яхве, attamen обращающаяся здесь к нему с вестью «о пустоте столов». Стол, שולחן, в иудаизме – предмет обрядовый (достаточно сказать, что главное собрание галахических законов называется «Шульхан Арух» – «Накрытый [для изучения Торы] Стол»), связанный с лехем hа-паним («хлеб предложения» в русской традиции): «…полагай на стол [ונתת על־השלחן] хлебы предложения пред лицем Моим постоянно» (Исх.25:30) и, как уже говорилось, подготовлением для изучения Закона. Итак, «новость о пустоте столов» – это новость пророка Ездры о беззаконии: «стыжусь и боюсь поднять лице мое к Тебе, Боже мой, потому что беззакония наши стали выше головы, и вина наша возросла до небес» (9:6). И, поскольку, сказано «не возможете служить Господу, ибо Он Бог святый, Бог ревнитель, не потерпит беззакония вашего и грехов ваших» (Иис.Нав.24:19), то шехина, обращающаяся к Яхве с новостью о беззаконии, просит о наказании согрешивших, что является крайней степенью удаления шехины от народа, крайней степенью всё той же эгкаталепсии. Итак, восстанавливая последовательность образов из «Клетки»: богоприсутствие (шехина) вопиет о беззаконии (68) и оставляет виноватого, «говорит ну и что и уходит» (71), остранняется, отделяясь, абстрагируясь от его беды. В менее теистическом плане, в «зеир анпин», это толкуется следующим образом: Рахиль, помимо библейской героини, – также героиня талмудическая, жена раввина Акивы, побуждающая, уговаривающая и заставляющая своего мужа изучать Закон; из этого изучения Акива, обратившийся к истинной сути букв, выходит одним из крупнейших учителей мудрости (см. мидраш «Буквы рабби Акивы»). Оставленность Рахилью в этом случае – это безволие, неисполнение Долга, на физическом уровне «Клетки» – окончательное опущение элемента или его застревание в «лимбе». Здесь образы принимают вариативность во времени: с одной стороны, если «.рахиль говорит ну и что и уходит», то и «столы» не будут «накрыты» – никакого постижения и достижения не произойдет от изначального отсутствия творческой воли, с другой же – если сначала поступает «новость о пустоте столов», а в результате этого совершается исход шехины, то возникает идеограмма провинности, неверного пути, не безволия, но обезволивания (в «Der Ring des Nibelungen» Брюнхильда говорит Вотану «wer bin ich, wär' ich dein Wille nicht?» и через некоторое время оказывается усыпленной: так, как говорит Лосев, «...Вотан держит себя и мир механистическим отъединением от Первоединого и взаимным разъединением этих отъединенностей») – интересно, что в Великом Каноне Андрея Критского библейская Рахиль прямо называется познанием и трудом: «[разумей] Рахиль же [убо] разум, яко многотрудную: ибо кроме трудов ни деяние, ни зрение, душе, исправится».

4б. Вариация как диссолюция

Возвращаясь к той группе имен (numina-nomina-omina rerum, в терминах Флоренского), которую мы оставили, едва успев назвать ресемантизированной, уточним, что заключалось в этом названии имени. Некоторые имена такого типа синхронизированы с миром Клетки через методику струнной конъюнкции, которую Делёз классифицирует как синтагматику в рамках bégaiement de la langue (в отличие от лексемной парадигматики таких оборотов, как, для Клетки, «вверх // ворх // ворох  // вырх», и текстов «симфония БУЛь» и «священные жуки»). «Эзотерические слова», таким образом, проявляют или даже получают свою силу исключительно в некой последовательности, синтагме («...есть такие сочетания из слов, при которых становится заметней действие силы» – дневник Хармса), и, если аналитически истолковать сочетания вроде «конт канат и контрабас», «хюльзенбек чесал гильзе бок», «живот сына // жив от ясона», «авалиани валл // вёл авалон улова» и так далее как набор азов, то автоматически распадается та магическая связь, которая делает сочетания несловесными, необратимым ролан-бартовским «гулом языка». Можно и вовсе усомниться в верности отнесения их к ширине книги – однако мы возьмемся утверждать, что ритуализированные обращения, будучи рулем многих операций, преследуют, в первую очередь, цель обращения мысли и воли мага в нужном направлении – и здесь работают как фонетические, так и стилистически-коннотационные (как уже было сказано, о семантической коннотации здесь речь не идет) особенности текста. Возможно, в литературном плане можно говорить об отдаленном аналоге метафоры; безмерная аналитичность литературоведческих дисциплин не позволяет в полной мере пользоваться соответствующей терминологической базой по отношению к книго-книгам, однако в некоторых случаях (конкретно: «полусонный христос положил в колыбель // две надломленных стрелки и труп циферблата»; «отодвинул с пути рукой стикс, // я иду, поправляя галстук», «аппарат на юбке tour eiffel» и т. д.) вполне можно говорить о традиционном лексикологическом переносе значения.

Четыре ономастических конструкции по своим феноменальным и функциональным укладам отодвинуты от остальных в область теофорного, в область имяславия: это в и г из приведенного выше списка, а также еще два целых текста, – «симфония БУЛь» и «священные жуки» – не включенные в список в силу своей ключевой особенности: нанизывания-неназывания. Знаковой в ранге будет конструкция из «паралича»: «герасим лука // написал свое имя в обратную сторону»: на этом словосплетенном признаке пантократор формы как будто совершает перекатный цимцум, фразистую компрессию своего вседержительства, сводя массивные мотто потоков речи к вспомогательным призвукам для морфопроцессов и самоходных модуляций формы. Герасим Лука/Люка как один из тех органов «ланг», что в полной мере владеют неравновесностью (румын/французский язык), «двойным заиканием», которые Делёзом выделены в особую категорию плеромичности по признаку двуязычия, способствующего фразеологической атипичности, что конституирует, по Гваттари и Делёзу, тензор языка (причем, в случае «Клетки» вариация уходит значительно дальше базового чередования сильной и слабой долей, будучи самостной разветвленной трансформацией неданной темы (растворение темой себя, по Асафьеву)). В «Критике и клинике» на примерах из творений Люка Делёз прямо описывает лингводизэквилибриум так: «...будто весь язык начал вращаться справа налево (курсив наш. – Д. К.), раскачиваться назад и вперед: двойное bégaiement». Сравните: «пустая вещь держала в лапе соль, // сосредоточенно крутя язык» (29), «зверь слушает 14-м ухом заикание страуса» (68), а также наши выводы о левостороннем вращении. Ita: «герасим лука // написал свое имя в обратную сторону»: это: а) «герасим лука», переваренный «Черепахой» Герасим Люка, – реминисценция билингвизма; б) «имя» – пункт категорического раздела между именем и именем имени («герасим лука» – скорее объект Имени, чем имя): что отображено, например, в «робер деснос // хмурил нос <…> робер дено // к сожалению // так с ним // и не познакомился –», где транслитерированный и транскрибированный Desnos (если не Робер, а контаминат от Денис Безносов? – «без» бы опускалось здесь по своей без-ности) – это два разных ономатофора, имяносца, могущих в ходе своем не пересекаться; в) «в обратную сторону» –  двойная спираль вос- и нисхождения языка, форма (язык) как процесс, опроцессуализирующаяся через не-речь, через поступь слова к самому себе – бесконечную цепь бросков к тензорам (нарастание тела), делающих слово «Ewig wechselnd» (свойство души, по Гёте).

Итак, растворение темой самой себя: значит размыкание, развертывание темы до того предела, где вся она разверзнута до глубин и верхов, будучи уже тоноритмической нитью, а не клубком длительностей (фактически, это вновь прием разворачивания плоскостей, но перенесенный в иную область и давший оттого иные результаты): «симфония БУЛь» и «священные жуки». Если текст «Passionnément» Люка, примерами из которого Делёз высекает пест для дробления и раскачивания совершения langue, построен по принципу «вариации с темой» (как противоположность «теме с вариациями»: ср. cразмышлением нахорал «Vor deinen Thron tret' ich hiermit» у Губайдулиной и прочим), когда желанная фраза «je t’aime passionnément» появляется лишь в кадансе текста, в его финальном tutti, пройдя через горнило модулирования для каждого из содержащихся во фразе элементов, то в «Клетке» уже говорится: ничего не случилось. герасим лука написал… и так далее. Тензор Безносова отодвигается уже дальше, тело языка наращивает еще один мясной ком-кус – если на «вариациях с темой» ничего не случилось, то следующий шаг ненасытившейся анима лингвэ – вариации без темы, или, точнее, с растворенной темой. Предсознательный предмет «симфонии БУЛь», Бурлюк, ономатодоксичен – имя здесь понимается как функционирование, вся деятельность Бурлюка приобщается миру (Клетки) через Имя: но Имя, что очевидно, не есть какое-то «вот», или «то», «Бурлюк» и так далее, потому у Безносова оно протягивается через ничему не тождественные вариации, прожевывается пространственной тритакарной и разворачивается наизнанку без последующего сведения к складкам (le pli) темы (имя ни разу не называется, так как задача текста здесь – отойти от называния к именности-имманентности). Относительно ширины (обращенности во внешнее), имеет смысл и сам выбор имени для превращения его в вариации. – «Давид, – говорит о Бурлюке Лившиц, – жонглировал перед Рембо осколками его собственных стихов. И это не было кощунство. Наоборот, скорее тотемизм. Бурлюк на моих глазах пожирал своего бога, свой минутный кумир. Вот она, настоящая плотоядь!». – Безносов делает почти то же, но с учетом новых миростепеней: никаких релятивистских понятий («жонглировал перед Рембо») здесь уже не остается – «Клетка» жонглирует самим Бурлюком (всем, что может считаться самостью имени) в устремлении к самой себе. Естественным образом – отголосками от Рембо, некогда переваренного разверзнутым здесь Бурлюком, от полемики Клетки с Люка,  от делезианского неравновесного билингвизма, – в «симфонию БУЛь» (что есть собственно канувшая συμφωνία, оставляющая на вселенских водах круги всей себя, неделимая, сингулярная в теме-вариации «пузыря», de la bulle) входят процессы французского языка:

…

luQuebRrrrr

dans la maison à l’eau

dans l’eauOOO mais soNn

à l’eau

alleeeeeEEE!

аллёёооОО––––––

(изнутри) bullll ––– onN

brrrrrrR

                          LuQue ------

c’est bonn!

По тем же принципам, но с противоположной целью, сделан другой, парный «симфонии» имяхранящий широтный текст «Клетки», «священные жуки». Скарабеи звучков и подзвуков над телом грандиозаря здесь своим солнцевертным ходом совершают песочный перекат из смерти в жизнь, – над телом, будто распавшимся, рассевшимся, но вновь скрученным и подставленным к тензусу невиданных горизонтов наговорного и веящего acte de vivification – «(на выдохе)» – (исходя из принципов авторского чтения, мы заключаем, что это не внетекстовое указание, а полноправная процессуальная часть текста) – «Крр чнн ххх». Veni, spiritus, et insufla super interfectos istos, et revivescant! (Ez.37:9). – «Жив Кручёных!» (М.: 1925).

4в. D. D. D.

Некоторые инотиповые (по сравнению с уже рассмотренными) аспекты ширины «Клетки черепахи», а именно эпиграфика, цитация и дедикация, требуют отдельного упоминания – (у нас оно окажется мимоходным, так как названные аспекты относятся к точкам, немало удаленным от центральных элементов книги, каковые нас, главным образом, интересуют). Надписями снабжены четыре текста «Клетки»: а) «цианистый» (18): «it looks like a feather with broken teeth// h.s.davies»; б) «почему. если» (21): «jolifanto bambla o falli bambla // h.ball»; в) «траурные парики»: «fümms bö wö tää zää uu, pögiff, kwii ee// k.schwitters»; г) «симфония БУЛь»: «бы // с. бирюков». В каждом из четырех случаев назначения эпиграфов разнятся: так, в отрывке из «Каравана» Балля приближаются некоторые вызревшие в «почему. если» частицы фонематического ряда; строки «Ursonate» засекают однокачественные доли для дальнейшего построения метровки «траурных париков»;  наиболее десигнатное, означаемое (и оттого наименее ясное) место из «It doesn’t look like a finger…» (переведенного на русский язык самим автором «Клетки») может, вероятно, отсылать к обнунциациям авиальных планов «цианистого» (ср. также с «похоронная процессия птиц» (35)); наконец, экстенсивно-экстенсиональное «бы», могущее протягиваться к различным сочинениям Бирюкова (и в них; например, «и слово в слово // повторить // что может // отворить // дверцу судьбы // бы // бы // бы» – гласовое, наговорное, лорически-теургийное напряжение речи, катафатическое в своей основе; или «но не // это похоже // на отрицание // если бы отрицание // могло бы само // себя отрицать // если бы так было // бы так» – коэническое упражнение, апофатическое по устремлениям), предпосланное «симфонии БУЛь», задает начало той вариации-без-темы (условная возможность как таковая, без референции), которой целиком конституируется «симфония».

Примеры прямой интертекстовой цитации как наиболее дистальные отрезки линии ширины в «Клетке» достаточно малочисленны. Без уточнений и поправок только «weh unser guter kaspar ist tot» (23) можно признать непосредственной цитатой соответствующего стихотворения Ханса Арпа, в некоторых оборотах синхронизированного с «почему. если»: «…warum bist du ein stern geworden oder eine kette aus wasser an einem heißen wirbelwind <…> jetzt donnert hinter der sonne // die schwarze kegelbahn und keiner zieht mehr die kompasse und die räder der schiebkarren auf» – «…weh unser guter kaspar ist tot // некому некуда вращается ветер» – «иже еси // если есть если» – «darum seufze ich weiter kaspar kaspar kaspar». Апропо, должно быть сказано, что «черным Каспаром» в народном немецком языке именуется Дьявол (о чем устами доктора Кумпфа сообщает Томас Манн), потому картину Арпа можно рассмотреть в контексте теологии-«Дьявол-мертв» (как аналогии или следствия постницшеанской «Gott-ist-tot-Theologie»). – В транссубстантивированном виде в тело текста «траурных париков» врощены фигуры из нескольких латинских сакральных текстов (антифона In paradisum и заупокойной мессы): «in paradisum <…> lux perpetua <…>  et preducant in civitatam sanctam <…> transire ad vitam <…> de poenis et de profundis». Слова preducant (perducant в антифоне) и civitatam (вместо civitatem) вводятся автором как lapsus linguae, парапраксические рефлексии героя текста (или текста-героя). (Будущий исследователь непременно должен будет провести уровневый анализ этих «ошибочных действий», сейчас же мы лишь лексически прикоснемся к непосредственно наблюдаемому облику Verhörern: preducant как омофон praeducant с противоположным оригинальному preducant значением (проведут [за собой] / пропустят вперед [перед собой]) и civitatam, с некоторой долей вероятности отсылающее к итальянскому cavitato.) Нельзя не заметить и другую авторскую правку латинского текста: «[libera] de poenis inferni et de profundo [lacu]» оригинальной мессы превращается в «de poenis et de profundis». Здесь, во-первых, одно «бездонное озеро» расщепляется на множество «бездн» (что неизбежно при интеракции элементов «Клетки», в которой ничто не опускается в одно и то же место), во-вторых, неизбежно возникает триггерная реакция на спаянное псалмом «ממעמקים» сочетание «de profundis», где предлог «de» принимает свое изначение исхождения, подразумевающее в своем «спасении из» движение или действие (как «clamavi») объекта спасения (в отличие от «от» в «libera de profundo», где объект может быть спасен без смещения локусов). – Третий цитационный оборот в «Клетке» – «брекекекексссс» (70), отсылающий к кваканью ахеронских лягушек у Аристофана. – «…Και στον Απόλλωνα το λυράρη // φέρνω χαρά». Подробнее об этом мы скажем далее. – Искаженная традицией цитата из Книги Иезекииля, «dixi et animam levavi (הצלת נפשך אתה)», приведенная в «речи (золотого) осла» завершает ряд. Ключ к пониманию всего текста, на наш взгляд, состоит в опциональности заголовочного предиката – «речь осла» в данном случае отсылает к трем ослам: אתון בלעם, буриданову и собственно «золотому» Луцию «Метаморфозеона». Допустим: Осел-Луций (De asino aureo 4:2-3) выбирает между двумя благами (вернуться в человеческий облик или умереть) стремительно, исходя из внешних причин, не осмысливая происходящее: «…inter varias herbulas et laetissima virecta fungentium rosarum mineus color renidebat [стать человеком] <…> illud venenum rosarium sumere gestiebam [умереть]»; и в этом отношении прямо противопоставлены апулеевское

…invocato hilaro atque prospero Eventu cursu me concito proripio, ut Hercule ipse sentirem non asinum me verum etiam equum currulem nimio velocitatis effectum

 и безносовское

оченьоченьоченьоченьоченьочень

                                                              доолгиий

иииииииииииииииииииииииииии

оченьоченьоченьоченьоченьочень

                                                              длиинный

аааааааааааааааааааааааааааааааааа

       иииииииииаааааааааа

Здесь функционирует asinus Buridani – как воля к счету, как недвижимая (оттого нежизненная) невместимость мира, как эмпиристское обличение на метафизика – субстанция осла здесь в том, что он не идет («Belacqua, dimmi… perché assiso quiritto se'? attendi tu iscorta, o pur lo modo usato t'ha' ripriso?»), его акциденция – психодинамическая третья суть: «сказал и облегчил душу», речь, пароль в своей произведенности от отчаяния, в низведенности (не-языке), в невынесении невыразимого (мира) – осел тогда наби («и отверз Господь уста ослицы»; то есть: выхождение из языка и обращение речи, начало говорения кому-то, «кто пророчествует, тот говорит людям» (1-Кор.14:3)), многострадальный, который вопиет de profundis или in profundum. – Недвижное тело осла, однако же, чуждо самым основам мира, неприспособлено к миру и неприемлемо для него, – отсюда и протяженное (на фоне всего поступательного Клетки) «иииииииииаааааааааа» такого невыдержавшего терпеливца чужого-места (риторизировано и в книге Иова (6:5) – «ревет ли дикий осел на траве? мычит ли бык у месива своего?»), – оттого он говорит речами ширины, речами «нашего» (внешнего для Клетки) пророка.

– Такова, в кратких словах, генеалогия этой цитаты. К идее дискурса как пагубы нарушения incompellabilem мы еще вернемся. –

Стоит отметить отдельно, что инскрипция δ представляет собой общее посвящение книги, предпосланное всем начальным точкам «Клетки» – то есть является как внемировое, заголовочное посвящение (и, естественным образом, единственное капитализированное). Отметим, что подобные примеры известны: достаточно вспомнить, например, вотив, преторианским воином поднесенный «Iovi Coservat[ori] et comm[ilitonibus] suis et fut[uris]» (Inscriptiones Latinae Selectae: 2104), где посвящение Юпитеру Охранителю – заголовочное, а посвящение соратникам – внутримировое. Тем не менее, сочетание внешней и внутренних дедикаций «Клетки» достаточно специфично, так как в β, γ и ε обнаруживаются инскрипторские деноминаторы к нумератору δ. (Причем контракция элементов дает Н-Д, то есть радикальную именную основу.) Различные варианты дробления позволяют с разных сторон взглянуть на долевую разность результатов (а γ может быть рассмотрено как ячейка Bw), самовыделяемый элемент «дюш», с одной стороны, вероятно, отсылает к «Дюшану» (14), который, наряду с δ, выступает в качестве типа περί θεολογία в своем графическом отличии от минускульных «Клеточных» потоков, с другой – функционирует как нерегулярный самовосполняющий заумный персонаж, которому, в другом месте, Безносов посвящает отдельное фигуросплетение «слышно дышит дюш туда обратно // сквозь щелку ю смотрит д // с ресницы в воздух день // дождь извлекла дан // дююю щщююю // лег ладан // шаткий шум // льда».

(Продолжение следует)