Литературная критика

 

     Некоторое время назад я рассмотрел переиздание книги воспоминаний Рихарда Вагнера «Моя жизнь» под редакцией М. К. Залесской [1^[1]]. Переиздание это, при ближайшем рассмотрении, оказалось крайне низкокачественным, а работа научного редактора М. К. Залесской – достойной всяческого осуждения. Реакция М. К. Залесской не заставила себя ждать: последовал ответ [2] с легко предсказуемым содержанием.

---

[1] Здесь и далее я постараюсь, наряду со сносками на печатные издания (где это возможно), давать и ссылки на электронные ресурсы (где это возможно), что значительно облегчит читателю поиск информации и проверку достоверности сообщаемых данных.

---

     Хорошо известно американское «Miranda Warning»: «…всё, что вы скажете, может быть использовано против вас». Правом хранить молчание М. К. Залесская не воспользовалась. Вместо работы над ошибками (пусть и запоздалой) научный редактор нового издания мемуаров Рихарда Вагнера обращается к полемике. Тем более и я не стеснюсь эту полемику поддержать.

       Здесь рассмотрим ответ редактора, постаравшегося оборониться.

     М. К. Залесская, по ее словам, страшится казаться «зеленым дилетантом», каким она, по, опять же, ее собственному мнению, предстает в ходе моего разбора. Демонстрация профессионализма начинается, впрочем, не с весомой контраргументации, но со сложносочиненного самопровозглашения: «мои труды нашли признание….» и тому подобного. Впрочем, довольно скоро М. К. Залесская говорит о «желании оправдаться» как об одном из двух главных двигателей своего обращения – в таком случае минутка похвальбы была, пожалуй, вполне уместна. А вторая причина появления ответа М. К. Залесской, как сказано, – желание редактора сказать о различных достоинствах своей работы, о каковых я в разборе «не упомянул сознательно» из, надо полагать, подлости и зловредства.

     Чем эта вторая причина отличается от первой – сказать не могу. Но больше причин – это всегда лучше. Нельзя, конечно, не признать, что достоинства издания описывать и вправду не пришлось – их просто не было замечено. Редактор же берется показать, что остались в издании какие-то отдельные строки, не затронутые общей порчей. Что касается заслуг Залесской, то оба называемых ею факта: авторство книги «Вагнер» и редакторство «Моей жизни» в рецензии с явностью были отмечены (да что там – второму из этих фактов рецензия, по большей части, и посвящена!).

     Интересно говорит редактор о своей работе – как о чем-то неподъемном, титаническом, непосильном: «Один человек – повторю, один человек! – безусловно, не мог избежать ошибок в столь обширном и многолетнем труде». Но в чем, собственно говоря, обширность?.. Один человек, не допуская ошибок, написал эту огромную книгу. А здесь? Старый перевод перепечатан с привнесением каких-то новых погрешностей, из разных источников в комментарии скопированы куски текста. Вот, в общем-то, и всё. На это и половины от человека достаточно.

    Полезно, помимо того, посмотреть, как «один человек» постепенно обрастает людьми другими по мере того, как перед М. К. Залесской встают задачи по перекладыванию с себя ответственности. Тогда к «одному человеку» постепенно присовокупляются корректоры, верстальщики, издатели, рекламщики… Вот, скажем, зашла речь об ошибке в фамилии переводчика (Островская вместо Острогорская). Так это типография! Издательство! Кто-то!

       Да, скорее всего так оно и есть, но что это, вообще-то, меняет? М. К. Залесская считает мою рецензию выпадом против нее лично, но это ведь нисколько не так: речь действительно идет главным образом о Залесской, но только оттого, что в основном она над книгой и работала. Пусть ошибку в фамилии Острогорской допустил кто-то другой – издание от этого лучше и качественнее не становится. А разговор у нас об издании.

       Аналогичные сбросы обязательств делаются в небольшом ответе Залесской раз семь. Особенно «ответственный редактор» (так в самой книге Залесская и отрекомендована!) любит оборот «это на совести N». Некомпетентностью, безграмотностью, неумелостью оказывается отягощена совесть издательства, и еще корректора, и еще критика, и еще неких переводчиков-помощников, и еще, и еще, и еще всяких. Только научный ответственный редактор, ответственен и научен, с чистых высот взирает немного устало на это бессовестное сборище.

      Итак, в первую очередь М. К. Залесская набрасывается на перевод 1911–1912 годов. На тот самый, который почему-то воспроизведен в переиздании от «Вече» на все сто процентов со статистической погрешностью в виде новых, сделанных самой Залесской, ошибок. Это даже удивительно: желание оправдаться и желание похвалиться немыслимым образом пресуществляются в ничуть здесь не помогающую критику переводчиков былых времен. Но и при всех (виденных Залесской) «многих» недостатках того перевода, его всё же решили (под руководством Залесской) скопировать. «Для сохранения традиции» и из «любви к чужому труду». Любви, которой критик самой Залесской, кимвал звучащий, к горю своему, не имеет.

       Внимания заслуживают вновь приведенные примеры редакторских исправлений.

    Говорится, что я обошел вниманием такую ошибку старого перевода, якобы исправленную у Залесской: «ein wahrer Haudegen aus den Nibelungen» [3, S. 49] переведено было как «настоящий рубака из Нибелунгов» [4, с. 96], в то время как у Залесской – «настоящий боевой конь из Нибелунгов» [5, с. 79]. Haudegen (также Degen, постоянное в «Nibelungenlied», – корень тот же, что у английского dagger и испанского daga), как известно, – это особый вид средневекового меча, по названию которого именуются и воины, пользующиеся таким оружием. Четырнадцать разноязыких словарей дают такие значения слова Haudegen – воин, героический боец, старый солдат, ветеран, вояка, рубака, задира и так далее; синонимы этого слова: Kämpfer (воин), Tollkühner (безрассудный храбрец),  Recke (витязь) и тому подобное. В немецком толковом словаре термин объясняется как «ein älterer erfahrener Kämpfer» (пожилой опытный боец). На английский язык Haudegen переводится как old trooper (старый солдат), old campaigner (старый военный/борец) или old warhorse (бывалый вояка) [6, с. 291; 7].

     Собственно, на английском слове warhorse М. К. Залесская и погорает. Дословно это действительно «боевой конь». Возможно, в каких-то случаях по-английски это даже и значит «боевой конь», но всё же основное, применяемое к человеку, значение этого оборота – «ветеран», «бывалый солдат» [8]. Вновь обращаю внимание читателя на то, что вопрос о «коне» вообще возникает только при подключении английского языка, в самом немецком же Haudegen ни на какого представителя копытных нет и отдаленного намека. Переводчики Вагнера на английский, между прочим, нисколько не склонны превратно понимать немецкий текст: в одном из переводов сказано «a regular berserker out of Nibelungenlied» [9, p. 55], в другом – «a true wild man out of the Nibelungenlied» [10, p. 45].

     «С конем все встает на свои места, – рассказывает истории Залесская, – тем более, что это вполне конкретный персонаж» [2]. Речь, видимо, идет о коне Сигурда, о Грани, который фигурирует и в вагнеровском «Кольце». Впрочем, – вот незадача! – конь этот является «конкретным персонажем» саги о Вёльсунгах и не упоминается в песни о Нибелунгах. Аргумент, то бишь, не годится. Равным образом и прозвище Lope, даже если оно и имеет отношение к пранемецкому lopen, – а это вовсе не факт! – до лихо закрученного сюжета о «лошадиной фамилии» не доводит никак. Глагол «lopen» – это, между прочим, просто «бегать», и ни о каких «скачках» (так переводит Залесская) речи не идет; интересно, что, по мнению редактора, этимологически темное прозвище Lope (может быть, де Вега! генетика кличек непредсказуема) прямо указывает даже не на коня в целом, а «именно на "боевого коня"»! Я по-настоящему хотел бы увидеть полный перевод «Песни о Нибелунгах» от М. К. Залесской, где каждый первый герой-Degen носил бы вот такие крайне уместные конно-спортивные кеннинги, а Гунтер среди кентавров звался бы как минимум всадником Овсовым.

     Читатель, опять же, имеет все возможности проверить факт перевода через электронные системы [11], тем более никаким другим образом перевод с немецкого или французского, содержащий признаки кальки с английского, возникнуть не может.

   Таким образом, вот что выдается нам за особую заслугу, за исключительно скрупулезную работу научного редактора. «Настоящий рубака» из вполне корректного перевода 1911 года по мановению Залесской вдруг ударяется о землю да обращается конем боевым. Восхищайтесь. Это исправление.

       Поэт-авангардист, – так М. К. Залесская обычно меня называет, – явление обыденное. Вот редактора-авангардиста я увидел впервые.

    Довольно забавен и следующий пример выдающейся редактуры (не станем забывать, что все эти образцы редактор приводит с целью показать, какую потрясающую работу я в своем отзыве проигнорировал). Залесская рассказывает, что в поисках упоминаемого в переводе 1912 года «К.-М. Ритца» она обратилась «к немецким архивным источникам» и «потратила немало времени, пытаясь найти, кто же это такой». В вагнеровском оригинале всё это время смиренно дожидался своей очереди «Kapellmeister Rietz» [3, S. 669]. Удивительно, но такую повесть, согласно которой научный редактор мемуаров Вагнера, якобы занимающийся сверкой перевода с оригиналом, в последнюю очередь, уже потратив уйму времени с какими-то «архивными источниками», обращается собственно к оригиналу, собственно к Вагнеру – вот такую, вполне порочащую, повесть ведет не злопыхатель, не критик-негодяй, но сама М. К. Залесская. Считается, очевидно, что элементарная замена сокращения полным словом уже потому достославна, что на такую мелочь было потрачено «немало» вполне лишнего времени в игнорировании первоисточника, самой оригинальной «Mein Leben». Признаюсь, в восторге сердечном воспеть этот образчик редакторщины я не готов даже теперь, когда образчиком трясли.

     Следующее возражение Залесской касается перехваченного ею комментария Вагнера о мельнице. Речь идет, освежим память, вот о чем. В самом начале книги Вагнер к рассказу о хозяйственных делах своих предков делает такое примечание: Nach neueren Erkundigungen, [sie waren] Mühlenbesitzer («по более новым сведениям, [они] владели мельницей»). В английском переводе: «According to more recent information [they were] mill-owners» [9, p. 11]. В переводе 1911 года: «По новейшим сведениям, у них была своя мельница» [4, c. 40]. Все эти издания лишены благодати редакторских комментариев и во всех из них приведенные слова принадлежат автору книги, некому Рихарду Вагнеру. Ровно то же, но уже от лица Залесской, имеется и в издании 2014 года. Вот о чем мы сказали.

     Но нет, конечно научный редактор написала эту сноску сама, на основании даже книги 2001 года, – «2001 год!», – есть такое восклицание в ответе Залесской. 2001 год! А текст-то всё тот же, а ссылка-то на том же всё месте, что и у Вагнера в 1880. Залесская в отчаянной попытке пытается объяснить хотя бы слова об «исследованиях последнего времени»: мол, только Йоахим Бауэр в XXI веке доказал предположение о мельнице^[2], потому, дей, – о логика! – сноска вроде как уже и принадлежит Залесской.

---

[2] Любопытно, что Ханс-Йоахим Бауэр – единственный автор, на которого Залесская хотя бы условно ссылается. Его книга («Die Wagners») действительно не может Залесской не импонировать: она сравнительно широко известна не чем-нибудь, а именно своими смешными опечатками. Исландские саги у Бауэра называются ирландскими, принцесса Корделия – Корнелией и т. п. Многое роднит этого автора с нашим редактором. Вот характеристика книги Бауэра из немецкой прессы: «…die druckfehlersatte Broschüre "Die Wagners – Macht und Geheimnis einer Theaterdynastie" (2001) hält nicht, was der Titel verspricht» [12], – «…набитая опечатками брошюра "Вагнеры – Сила и загадка театральной династии" не содержит в себе ничего из обещанного в заголовке».

---

     Впрочем, не только, кажется, не идет речи об этом в книге Бауэра (я просто потребовал бы цитат, да ведь бесполезно!), но и сама Залесская допускает очередную приписку данных задним числом. В самом комментарии, содержащемся на стр. 30 первого тома «Моей жизни» 2014 года, ни о каких доказательствах Бауэра, ни о каком 2001 годе нет и полуслова. Приводится неизменный, полуторавековой, авторский комментарий, – в нем слово «данные» только заменено на «исследования», – а потуги замаскировать этот факт отсылками к сторонним книгам нисколько дела не украшают.

      Комментарий присвоен. Косвенно признает это и сама Залесская, зачем-то довольно иррационально призывающая меня привести «…хотя бы еще один (курсив наш. – Д. К.) пример "присваивания" комментариев Вагнера!». 

     А я приведу. У Залесской ([13, с. 195], сноска 229): «Эти строки были написаны в 1869 г.». В собственном уточнении Вагнера: «Dieß ist im Jahre 1869 aufgezeichnet». В таких случаях принято писать что-нибудь вроде «примечание автора», – но нет, ничего подобного не наблюдается. Прихвачено-присвоено, распишитесь в получении.

       Представляет интерес и еще один аргумент. Я говорил, что пользоваться указателем имен в «Моей жизни» 2014 года почти невозможно: бóльшая часть ссылок ведет к тексту Залесской, и нельзя понять, где и сколько раз Вагнер упоминал того или иного человека. Да ведь, неразумный, это так и должно быть, – ставит меня на место М. К. Залесская, – «…да будет известно критику, [список] составлен по правилам т.н. "глухого" указателя»!

         Редко встретишь такой ответ на просторах вселенной.

         Справочный аппарат, вспомогательный в информационном поле, – это почти как аппарат слуховой. Уважаемый мастер, – читатель в моем лице обращается к составителю списка, – через ваш прибор совсем ничего не слышно, кроме сплошных помех и шумов. Да будет тебе известно, – отвечается, – что устройство-то так специально и сработано: по принципу т. н. «глухого».

     Ах вот оно что! Да ведь всё объяснилось! А переводы с французского делались, случаем, не по правилам т. н. глухих переводов? А основной текст редактировался не т. н. глухой редактурой? А энциклопедии потрошились, – дайте угадаю, – путем т. н. глухого комментаторства?

    Кстати, из словарного определения «глухого указателя» я бы выделил следующее: «…[такой указатель] подходит для тех случаев, когда число адресных ссылок в рубриках невелико, и читатель легко ориентируется в заголовках рубрик» [14, c. 110]. Другими словами, даже в самом определении индекса такого рода оговаривается та ситуация, в которой применение списка именно в этом виде оказывается уместным.

        Число ссылок в статьях из индекса к «Моей жизни» доходит в некоторых случаях до семидесяти, а ориентироваться в заголовках крайне сложно ввиду того, что (как я уже отмечал) люди, которых упоминает вообще только Залесская, в списке также присутствуют. Соответственно, в данном случае применение «простого вспомогательного указателя» было неуместно. А отмахиваться от методологических ошибок путем простого называния соответствующих методов их именами – не очень-то серьезно. 

     М. К. Залеская касается в своем ответе и проблемы излишнего комментаторства. Редактор разрешает этот вопрос довольно элегантно: оказывается, в былые времена в издательстве «Молодая гвардия» при подготовке соответствующего тома из серии «ЖЗЛ» некие знающие люди посоветовали Залесской делать побольше пояснений.

      Что ж, это, по всем параметрам, – достаточное основание для того, чтобы нынче в издательстве «Вече» при подготовке книги Вагнера заполонить общими местами каждую несчастную страницу. «Вагнер упоминает того или иного человека – это уже повод», – вот даже как сказано. Причем вынесено в отдельный пункт возражения: настолько это важно. «Вагнер упоминает того или иного человека – это уже повод». Повод затоптать это упоминание, повод заштамповать его, изуродовать монотонным и безыдейным избиением энциклопедиями. Удивляюсь даже, что я уже заранее сказал об этом: «"Моя жизнь" Вагнера – это, как ни удивятся в издательстве «Вече», – <…> не формальный повод выговориться….» [1] и так далее. Но уже – повод!

     Далее говорится о воспроизведении в «Моей жизни» заметных фрагментов из старой книги Залесской. «Я как автор, имею на это полное право». Действительно, вполне справедливо – разве нет права у редактора безостановочно прокручивать свои тексты по поводу (уже повод!) и без повода в чужой книге. В чужой книге – я это решительно подчеркиваю! «Как автор» М. К. Залесская в книге Рихарда Вагнера не имеет ни полных, ни частичных прав.

     Но сказано, надо признать, с большой силой и в целом характеристически. Когда читаешь «Мою жизнь» образца 2014 года, понимаешь очень быстро, что Право Имею – это редакторское миропонимание, это – принцип. А еще откровенно говорит Залесская о своих трудах комментаторских: «это вам придется проглотить». Если Право Имею – это отношение к автору, то во втором мотто, – Придется Проглотить, – перед нами светлеет уже отношение к читателю.

       Вообще, все ляпы и неудачи Залесской (и в самом издании, и в ответе на рецензию) можно условно разделить на три колонки: «право имею» – здесь будут все примеры третирования редактором автора, глубокий субъективизм в оценке событий, да и сам факт наличия таких оценок внутри чужого труда;  вторая колонка – «придется проглотить»: здесь собраны все argumenta ad ignorantiam, искусственное выкручивание речевого аппарата в собственных именах^[3], составление указателя по непригодному принципу, фантасмагорические переводы с незнаемых языков, попытки выдать передвижение нескольких слов и разворачивание одного сокращения за «практически новый перевод»; сюда же – бессистемность и неунифицированность справочных материалов; в третьей колонке, – «уже повод», – можно собрать все примеры нерационального использования комментаторского пространства, применения «Моей жизни» как предлога показать, что редактор, видите ли, «тоже что-то думает». «Уже повод» – это, кроме того, бесчисленные самоповторы, «…которые так раздражают г-на поэта-авангардиста» и нисколько не заботят редактора.

---

[3] В общей среде, заполненной искореженными на псевдонемецкий лад собственными именами, Залесская исправляет наличествовавший в старом переводе немецкий вариант «фон Шталь» (von Staal) на принятый русифицированный «фон Стааль». Специально об этом рассказывается в «Ответе» – как же это, дескать, вы могли пропустить такое улучшение! А пропустить его не сложно: каждая страница книги заполнена именами, до неузнаваемости непоследовательно деформированными редактором, и немалых трудов стоило бы разобраться, чтó именно в каждом случае сделано, в соответствии с какой традицией, с каким количеством опечаток и вообще зачем. Конкретный пример «Шталь»/«Стааль» действительно похож на исправление, но он тонет в море других «Шталей», созданных уже самой Залесской. 

---

       «По поводу же опечаток, – говорит Залесская, – Konig вместо König или Revue Wagnerienn вместо  Revue wagnérienne сообщу с глубоким прискорбием, что при верстке диакритика "слетает" очень часто; иногда "проблемные" буквы вообще автоматически заменяются на кириллицу или символ». Во-первых, это само по себе нисколько не оправдывает ошибку как она уже есть: говорится просто, что совершение ошибки может быть обусловлено тем-то и тем-то. Может быть, кому-то это важно. Но, во-вторых, есть даже и здесь некоторое лукавство – дело в том, что указанные опечатки возникли не в новой «Моей жизни». Нет, они были скопированы туда из «Вагнера» в ЖЗЛ. Другими словами, всё то, что там «слетало» – то летает уж пять лет. Пора бы и возвратиться в свое, как говорят, «гнездышко дурных слов». Залесская в очередной раз видит ответственность издателей, – «уровень упал», «есть куда расти»! – но прямо отказывается от собственной ответственности по – хотя бы! – какой-то поверхностной сверке того материала, который используется ею многократно.

       Отдельной отповеди от Залесской удостаивается мое замечание о нелепом переводе фразы «il y à quatre hommes en Europe» как «четыре человека в Европе заболевают».

         К сожалению, возражение это высказано крайне смутно, с признаками косноязычия. Приведу его полностью.

«Апофеозом переводов Залесской», пишет далее Колчигин, явился эпизод с «четырьмя заболевшими». Тут уж наступает собственный апофеоз Колчигина! Видимо, он считает, что опечатки – это прерогатива исключительно российских изданий, а на Западе их быть не может. Так вот, уважаемый, Дмитрий, могут! В Вашем полном ядовитой иронии пассаже о «четырех заболевших», вырванном, кстати, из контекста, как раз все становится на свои места. При Тьере присказка «вот если бы внезапно заболели французский король, австрийский император, русский император и прусский король, у нас не было бы войны» – историческая. Ну, как у нас было совсем недавно: «Во всем виноват Чубайс!» Вагнер лишь повторил вслед за своим собеседником общеизвестную в то время фразу. Кроме знания языков, неплохо бы еще ориентироваться и в исторических реалиях, прежде, чем выступать с критикой.

       Понять, что же, собственно, редактор имеет возразить, – тяжело или невозможно. Последовательно эта туманная аргументация громоздится следующим образом: а) в западных изданиях тоже бывают опечатки; б) фраза о заболевании четырех человек – исторически зафиксированная; в) Вагнер повторил эту фразу; г) я не знаю истории.

        Из этого набора тезисов так и сяк пытался я выстроить единый аргумент. – Не вышло. Будем стараться хоть что-то реконструировать, хотя вообще-то вместо аргумента нам подсунули бесформенную massa confusa, и стоило бы настаивать на переформулировке. 

        Возьмем для начала наиболее оформленный из тезисов: дескать, «присказка» о четырех людях, заболевающих в Европе, – это какая-то известная Залесской (и, видимо, вообще любому хоть немного образованному человеку) исторически зафиксированная формула. Увы, в очередной раз предлагается верить на слово. Верить на слово человеку, сажающему по две, три, пять ошибок в каждом втором своем утверждении. Нужно, очевидно, просто религиозно восклицать «credo, quia absurdum est». Никаких сведений, подтверждающих факт крылатости такой фразы, – да вообще факт существования такой фразы! – не приводится.

      Факт существования, могут мне сказать, подтверждается наличием фразы у Вагнера. Но нет, у Залесской слово ведется о другой фразе, содержащей такой оборот: «вот если бы внезапно заболели…». У Вагнера же сказано: «il y à quatre hommes en Europe», – «есть в Европе четверо». Фразировка, позвольте отметить, несколько иная.

     И здесь мы можем подступить к первому тезису Залесской: «Видимо, он [Колчигин] считает, что опечатки – это прерогатива исключительно российских изданий, а на Западе их быть не может». Если пытаться хоть как-то понять сказанное, то, наверное, подразумевается, что в «западных изданиях» делается некая опечатка, превращающая «правильное и историческое» вот если бы внезапно заболели… и неправильное и принадлежащее людям неосведомленным есть в Европе четверо. Как выдуманная Залесской фраза выглядит в некоем, будь он в наличии, «оригинале» – нам узнать не дано, редактор не снисходит.

       Важно, что придать милый редактору «болезненный» смысл фразе «il y à quatre hommes en Europe» исправлением какой-то измысленной здесь «опечатки» абсолютно невозможно. Требовалось бы полностью перестроить предложение. Я мог бы предположить, что ошибка, привнесенная Залесской, – ill (такого слова во французском языке просто нет) вместо il, – как раз и представляет собой редакторское «исправление» фразы и приведение ее к «исторической справедливости»: будто бы редактор решил, что «ill y à» действительно значит «заболевают». Очень похоже, что так и есть, хотя на первый взгляд это ниже даже того подземного уровня, какой задает М. К. Залесская.

       Наконец скажу и о последнем тезисе: «Кроме знания языков, неплохо бы еще ориентироваться и в исторических реалиях, прежде, чем выступать с критикой». Уникальные исторические реалии заключаются в том, что электронный переводчик несколько подводит М. К. Залесскую, выдавая во французском тексте перевод слова ill с английского языка. Это мое объяснение. Его можно проверить [15]. Для контекста нельзя не напомнить, что неверно переведены у Залесской практически все французские фрагменты (см. многочисленные примеры в оригинальной рецензии).

      Но вот, в пику, объяснение от Залесской: в 1839 году во Франции бытовало расхожее выражение о болезни четырех европейских монархов, аналогичное, по как всегда меткому выражению редактора, нашему «во всем виноват Чубайс». Вагнер это выражение однажды услышал, а затем записал его в своей автобиографии. Но записал неверно, ровно ничего не упомянув о «заболевании» (в чем, собственно, напомню, по Залесской, состоит самая соль этой фразы). На протяжении чуть не двухсот лет книга Вагнера читалась сначала ближайшим кругом друзей композитора, затем – немцами, затем – всем миром. Ошибка Вагнера, сказавшего просто «есть в Европе четверо», оставалась незамеченной. Наступил наконец благословенный 2014-й, и изначальный смысл этой так хорошо известной, очень расхожей фразы, трудами М. К. Залесской был восстановлен путем приписывания лишней «l» ко французскому местоимению «il». Торжество Истины и Справедливости.

       Имеющий ум да сочтет, какое из объяснений представляется более правдоподобным.

    «В работе над мемуарами Вагнера я консультировалась с двумя переводчиками с французского. Возможно [!], ошибки и были допущены. Но Колчигин употребляет слово "постоянно"!» Что касается консультаций с переводчиками – так это очередная, уже надоевшая, попытка переложить ответственность. Если бы в издании указывались переводчики с французского, я назвал бы их и обратил бы замечания к ним. Но такое указание отсутствует, поэтому странно нежелание ответственного редактора («один человек» и т. п.) принять критику: французские переводы входят в справочный аппарат, на который в книге навешен «копирайт» М. К. Залесской.

      А слово «постоянно» я действительно употребляю. Отбросив перевод отдельных слов и словосочетаний (в этом, как было показано, ошибок тоже полно; вспомним только, на мой взгляд, самое лучшее: «дикарскую застенчивость», превращенную в «боязливость в дикой природе») и зафиксировав лишь цельные предложения, можно легко посчитать, что в первом томе французских фраз переведено около десятка. Из них не менее шести, как показано в рецензии, искажены в переводе до неузнаваемости. На мой взгляд, такое пропорциональное соотношение вполне позволяет говорить о «постоянстве» ошибок.

     Показателен ответ редактора касательно памятного образцового перевода названия «Об актерах и певцах» как «Более чем актриса и певица». Оказывается, Залесская перевела вовсе не это название, не «Über Schauspieler und Sänger», нет-нет, речь совсем о другом! – «Внутри упоминаемой Вами статьи <…> есть очерк "Более чем актриса и певица", о котором в тексте комментариев как раз и говорится».

       Вот как!

   Но, во-первых, никаких поименованных очерков внутри статьи «Über Schauspieler und Sänger» (у Залесской, кстати, – вновь не без шести ошибок: «Shauschpieler») нет. Это легко проверить, что и рекомендую сделать каждому читателю.

       Их нет в первичном оригинале [16].

       Их нет в классическом английском переводе У. Эллиса [17, p. 157–229].

       Их нет в сокращенном русском переводе Г. Бергельсона [18, c. 567–625].

       Да не только поименованных очерков, но и даже просто слов таких, – «более чем актриса и певица», – в статье нет.

   Важнее, что, даже и будь там такой раздел, ссылка на него постфактум Залесскую не спасает. Вот как, еще раз, выглядит соответствующее место в ее комментариях: «…очерк "Более чем актриса и певица" (Über Schauspieler und Sänger)». Параллельность названий заметна не только по самому расположению текста, но и по очевидной калькированности русского варианта: Über, в данном случае – «о», но также может значить и «выше, превыше, свыше, над», Schauspieler – «актер», у Залесской – «актриса», Sänger – «певец», у Залесской – «певица».

       Ошибку перевода отрицать почти недостойно.

       Смехотворные рассказы о каких-то тайных подзаголовках делают ситуацию почти уже непристойной.

    Не приводится, разумеется, ни единой ссылки, и на вопросы: где этот подзаголовок можно увидеть, как он звучит по-немецки, почему в комментариях Залесской в качестве перевода дано в таком случае почти идентичное другое название? – редактор отвечать и не пытается. Нужно просто поверить всем этим безапелляционным фантазмам, каким-то даже заклинательным «занимаюсь профессионально уже более 20 лет», а что-то проверять и доказывать – удел «однобоких».

     М. К. Залесская в своем ответе многократно обвиняет меня в неких «передергиваниях». Операция простая: процитировать что-нибудь, а затем приписать к цитате страшное «передернуто здесь», не думая как-то доказывать правомерность этой приписки. Мы видели уже много оснований утверждать, что многоходовым доводным обвешиванием занимается сама Залесская. Мы увидим еще такие основания.

    Вот как это делается: Залесская цитирует мои слова «иногда авторство такой сноски маловажно (когда уточняется, например, о каком именно по счету кронпринце идет речь)», а затем делает комментарий:  «позвольте, этот "маловажный" порядковый номер автоматически меняет одного человека на другого – наверно, для поэта-авангардиста это неважно!». Сравните еще раз: «авторство сноски с номером маловажно» против «маловажный номер». В учебнике логики для малых детей написали бы: так чтó же тут маловажно? Специально для М. К. Залесской сымитируем последнюю страницу задачника и сразу дадим ответ: маловажно авторство, а не номер. Следовательно, весь пассаж о несчастном авангардисте, не умеющем различить натуральные числа, – совершенный вздор. Вот что называется передергиванием.

     В рецензии я говорю, что мнение о «нацизме» Вагнера «не покидает необразованных и маргинальных кругов». На это Залесская дает: «…у меня язык не поворачивается назвать Израиль "государством необразованных и маргинальных кругов"». Говорится, таким образом, будто Израиль полностью поглощен идеей о Вагнере-нацисте. Более того, – обратите внимание на постановку кавычек, – слова о каком-то «государстве» приписываются мне: словно об Израиле это сказал я, а Залесская против такого протестует. Но это просто не так. Тема Израиля мною нисколько не затрагивалась, она привнесена самой Залесской, причем привнесена абсолютно безосновательно. И  я даже не говорю о давних временах, о таком, скажем, вагнерианце, как Теодор Герцль. Люди вроде Даниэля Баренбойма и Элиаґу Инбала не только на словах осуждают означенный миф, но и в прямом противостоянии с теми самыми «маргинальными кругами» исполняют произведения Вагнера прямо сегодня. Надо думать, исполняют для публики, а не лично для себя. Говорить в этом смысле об Израиле как о единой цитадели, как об антивагнеровском монолите совершенно некорректно. Отмечу, что Залесская, почему-то упрекающая меня в «зацикленности» на сетевых источниках (будто это я прогоняю французский через переводчики и копирую энциклопедии), сама считает следующее достаточным контраргументом (против моих слов о малой распространенности мифа о национальном радикализме Вагнера среди неангажированных и образованных людей): «…достаточно просто забить имя "Вагнер" в поисковик Интернета». Что здесь сказать! Имя «Вагнер» в поисковике приведет вас, с большой степенью вероятности, к монофонным электросочинениям современных «кинокомпозиторов» (почему-то именно Вагнеру всё это сейчас приписывается!), что уж тут говорить об общекультурном уровне этих «первых людей из поисковика».

     Не может не умилить еще такой прием: «Голословные обвинения ("без малейших намеков на научность; агрессивное цитирование энциклопедий и отвлеченные рассуждения Залесской; сотни страниц, полных ошибок, субъективных суждений, лишней информации… В результате: nihil probat") оставляю на совести критика». Действительно, это хороший метод: скопировать из статьи выводы, проигнорировав всю или почти всю доказательную базу, после чего заявить, что эти выводы «голословны». В целом, как уже можно понять, аргументационный запас Залесской скудноват, поэтому в ход идет совершенно всё.

      Например, в вину мне вменяется, что я «не вращаюсь» в каких-то «кругах», что у меня «зацикленность на интернете», что я «сознательно» унижаю именно российские издания, преклоняясь перед «западными», ну и ultima ratio – что работу Залесской я разобрал, «сидя дома». Статьи, составленные где-то на улице прямо в ходе патриотического оффлайн-круговращения, научному редактору были б дороже. Это всем знать полезно.

      Затруднительную задачу поиска в моем отзыве субъективных мотивов оставим М. К. Залесской на разработку. «[Колчигин] в свое время весьма позитивно отзывался о моей ЖЗЛ-овской книге», – говорит автор «Ответа». И это действительно так. Книга «Вагнер» была достойна многих похвал и отчасти представляла самостоятельный авторский (здесь это можно сказать без иронии) взгляд. Если я и был предвзят к редактору по началу чтения новой «Моей жизни»  – то только в положительном смысле, предвзят под благоприятным впечатлением от книги «Вагнер».

      Мы начинали с юридической аналогии о праве хранить молчание. Теперь мне приходит в голову и другое из юриспруденции: говорят, высшим отягощающим обстоятельством считается попытка скрыть одно преступление путем совершения другого. Вот и наша ситуация переходит в совсем новое качество: ведь если касательно «Моей жизни» мы говорили просто об ошибках и добросовестных заблуждениях редактора, то в ответе своем М. К. Залесская в попытке «похвалиться и оправдаться» уже приступает к фактологической ретуши и прямому фальсификаторству. Перед читателем сгущается какая-то пелена из откровенных выдумок, выдаваемых за что-то общеизвестное, из доказательств, нуждающихся в доказательствах, из престранных-пространных россказней о тяжелом кресте редакторском; вокруг каждой грубой ошибки из ничего сотворяются целые иллюзорные сады Клингзора, цветущие полуссылками в никуда и орошаемые безостановочными жалобами на всеобщую вину за огрехи редакторства Залесской.

      Можно еще продолжать. Мелкими подтяжками ответ М. К. Залесской так туго переплетен, что материала на рассмотрение там по-прежнему достает. Но, как говорил Бекмессер, «mit der Tafel ward ich fertig schier». Думаю – достаточно; думаю – ясно.

      Остается вопрос, зачем всё-таки так активно портилась почти готовая книга.

      Хотя ответ редактора мы знаем, –

      Имею право – уже повод.

      Придется проглотить.

 

---