Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Четвертая глава книги «Год одиночества»

I.

Зима, чужие сны, ярко освещенный консерваторский подъезд. Ее пугали
не зеркала, а отсутствие в них отражений. Все было единожды, и
узнавать надо было сразу, без подобий. Как думать из сумасшествия.
Накрашиваться можно, но не заглядывая в зеркальце. Шок, клоунада.
Вроде той музыки, что ударила ее по мозгам в Малом зале. Она даже
закрыла лицо руками и заплакала, не отдавая себе отчет то ли в
унижении, то ли в счастье. Нет, скорее, от ужаса, что вот опять
смешали с грязью, сколько можно... Она жила за двоих: чувствовать
одинаково, умереть в один день, в одиночку не получится. Но не
получилось и так. Это вроде Айседоры Дункан, танцевавшей соло
"Разлуку", а потом к ней подошла вдова Вагнера: "Милочка, как
вы с вашим партнером хорошо танцевали! Где же он, я хочу выразить
ему свое восхищение". Старуха так и не поверила, что никакого
партнера нет. Иначе зачем этот глупый скандал по поводу грязной
посуды в раковине и кому выносить во двор ведро с мусором! Все
слишком просто. Наверное, она действительно жила за спиной, а
спина исчезла, и больше нельзя танцевать соло за двоих. Музыканты
кончили играть этот ужас, стали разводить руками. На сцену выпрыгнул
маленький, взъерошенный, улыбающийся композитор, нелепый, как
вся его музыка. Тоже вот выразил себя, и весь мир притих в тоске,
зажимая уши руками. Ей пришло в голову, что он испытывает тот
же смертный страх, что и она, но знакомиться с ним, разделять
его чувствования она бы не стала никогда. Пускай каждый умирает
в одиночку - это правильно. Все стали подниматься со своих мест.
Народу было немного и, наверное, поэтому все старались соблюдать
тишину даже после концерта. Будь перерыв, вообще никого бы не
осталось. Она задержалась в туалете, пытаясь то ли припудрить
нос, то ли разглядеть в зеркале свой взгляд. И то, и другое неудачно.
Когда подошла в гардероб брать дубленку, из публики никого не
оставалось, и сами музыканты двигались к выходу. Автор тоже брал
свое пальто, перекладывая что-то из кармана в карман. Из-за неуверенности,
наверное. Зачем-то она сказала ему спасибо. Он обрадовался. "Неужели
вам понравилось?" - "Скорее, потрясло, - сказала она. - Такое
не может нравиться. Вроде "Ста дней Содома", которые я не досмотрела
с мужем по видео, потому что началась истерика". Она кивнула ему
и пошла к выходу, оставив, кажется, с раскрытым ртом. "Постойте,
вы до метро? Пойдемте, если не возражаете, вместе, я вас провожу".

Как настоящая провинциалка, она знала о венских кафе больше,
чем сами венцы. Как в конце XYII века после осады Вены турками
у Франца Кольшицкого оказалось несколько мешков кофе, которым
после стали торговать местные армяне. Как в кафе Милани на Кольмаркт
в XYIII веке появляется галерея из 30 зеркал, а в кафе на Плангенгассе
– роскошные серебряные украшения. Как читали там иностранные газеты
и вели разговоры, которые подслушивала тайная полиция. Как в 1850
году изобрели специальный «кофейный» стул для мраморных столиков,
позже ставший венским. Как Троцкий вел свои революционные споры
в кафе «Централь». Как кафе интеллектуалов – «Ландтман» недавно
отметило свое 125-летие. Как будто она сама там жила, дышала этим
воздухом.

4.1. Люди ладно, но каждое слово, понятие – это тоже музыкальный
значок. Начнешь смотреть картину какого-нибудь Караваджо, и теряешься
в симфоническом звучании красок, форм, лиц. Звук - это ведь не
только когда у соседей пробивают стену, чтобы соединить две комнаты,
или тупо и безнадежно музицирует ребенок. Это еще и ночь, когда
в морозной тишине трещат деревья, и вдруг все замолкает, и ты
одна. Это еще и вечная надежда на знакомство и близость с человеком,
которого всегда ждала, и столь же вечное непонимание, куда он
делся, не может ведь не существовать.

Она старалась так жить, чтобы он сразу понял, что это она, и она
его ждет, не отталкивает, но он почему-то не приходил. А самое
печальное, что, глядя на себя в зеркале его глазами, она видела
на самом деле не совсем то, что могло его заинтересовать, он даже
мог не понять, что это она перед ним, она, а никто другой. Нет,
снаружи было что-то совсем другое, отличное от того, что она чувствовала
и знала внутри себя. Надо было передать ему это внутреннее. Она
поняла, что должна сочинить нечто, чтобы дать ему о себе знать.
Это запало в душу. Разговор, смех, душевная и телесная близость
– это все было лишь отчасти, не совсем точные знаки о себе и о
нем.

Между тем, жизнь складывалась в какую-то заемную мелодию своего
времени: среднее между какофонией и танго. Она вышла замуж, нахлебалась
супружества, когда непонятно, кричать ли, отстаивая себя и свое,
или молча терпеть, подвигая его на все большее скотство – и то,
и то плохо. Она так и не разобралась.

Она не сразу разобралась, что на самом-то деле остаются мелочи,
то, что не попадает в фокус, оставаясь на периферии зрения. Какие-то
общие знакомые, к которым она попадала, веселясь там, выпивая
и закусывая, вместе с мужем. Новые места, турецкие, крымские и
испанские курорты. Новые блюда, драгоценности, книги. В отличие
от него, она старалась избегать громоздких вещей, мебели, тупых
и довольных собой друзей. В какой-то момент она заметила, что
не может долго сидеть дома, взаперти, что ей нужны новые впечатления,
лица, празднества, сама атмосфера которых ее оживляла. Она любила
ходить или к очень старым знакомым, чьи ритуалы были известны
ей заранее и досконально, или в совершенно новые места, где она
еще никогда не была. Например, в рестораны, в гостиницы высшего
класса, в новые бутики. Сами эти интерьеры словно очаровывали
ее, колдовали, когда она считывала с них заключенную в них гармонию
или, наоборот, безобразный, душащий скрежет. Но то же и люди.
В таких местах они еще разговорчивей с незнакомыми, чем в вагоне
поезда, куда попадают по нынешним временам гораздо реже, чем прежде.

Ей нравились любые путеводители, но особенно по музыке
и кладбищам, как не имевшие отношения к реальности. Узнав когда-то
о монументальном кладбище Милана, влюбилась в него, как в Глена
Гульда. По Интернету нашла, собирая его бронзовые памятники, виды
архитектурных улиц, фантазируя над уходящими глубоко вглубь склепами.
Это был ее идеальный город.

4.2. Добыча денег стала для него спортом, делом игры и азарта.
Она удивлялась, неужели он не понимает, чем это кончится? Потом
убедилась, что у него просто нет воображения. Его вовлекала толпа
ему подобных, кажущаяся деловитость, постоянная занятость проблемами.
Каждая минута оборачивалась для него тем или иным достижением.
Он сказал ей, что настоящая игра началась, когда он понял, что
каждая секунда приносит ему сотню долларов.

Вздохнув, она отошла в сторону. Трещина между ними все росла.
У него была своя жизнь, которой он всецело был поглощен. Со своими
опасностями и триумфами. Значит, ей надо было устраивать свою.
В общем-то, она всегда это делала. Просто сейчас ясно был слышен
жуткий свист одиночества и пустоты. Надо было устраивать все полностью.

Проснулась она поздно, потому что под утро долго не спала. Кое-как
встала, привела себя в порядок, сделала кофе, но выпить не было
ни сил, ни желания. Она не чувствовала себя в безопасности и покое.
Позвонила женщине, убиравшей квартиру, чтобы та сегодня пришла
к пяти, не раньше. Значит, есть еще люфт.

В таких случаях звонишь своим прежним знакомым, но таких у нее
не было. То есть были, конечно, но и в голову не могло ей прийти
звонить им. Давняя жизнь втроем в Симферополе мелькнула как дурной
сон. Кажется, они сочиняют сейчас там детективы. И молоденьких
девушек наверняка вокруг них полно по-прежнему. Ее это совершенно
не касается. К тому же не хотелось, чтобы муж обнаружил квитанцию
за междугородный разговор. Он делает, что хочет, а она так и живет
в узком горле запретов.

Другой знакомый вдохновил ее идеей изучить систему связей в любом
криминальном или деловом сообществе, включая банду или фирму,
вроде той, что возглавлял ее муж. В иные минуты, особенно когда
она читала книги по русской истории – о дружине Рюрика, об опричниках
Грозного, о птенцах гнезда Петрова или сталинском политбюро, ее
охватывало желание вычислить этот круг, который никому до сих
пор не удавалось разорвать. А если еще вывести музыкальную закономерность,
положить русскую историю на ноты! Но сейчас ее только клонило
в сон. Наверное, опять к перемене погоды. Но она тут причем?

Жизнь не удалась: хочется спать. Раньше хотелось трахаться, а
сейчас спать. Вот и вся разница. Она мечтала быть текстологом,
прочитать, запомнить и сравнить все тексты: все ж таки профессия.
Однако и тут ее в самый ненужный момент клонило в сон. Наверное,
низкое давление. Дождется лета, вынесет на лоджию кресло, и будет
дремать с Пушкиным в руках. Когда раздался звонок в дверь, она
заглянула в глазок, увидела там каких-то мужиков и не открыла.

Зачем бояться Вирджинию Вулф, ее надо любить, а не бояться,
пусть она и сидит в своей комнате, где пишет, думает, рассуждает.
От человека в вечности остается только то, что он понял и выстрадал
в одиночестве, наедине с собой.

4.3. Может, это ее подтолкнуло к уходу. Она собрала все деньги,
которые смогла найти, кредитные карточки, коды которых знала,
сложила в небольшую сумку смену белья, косметичку, платье, кофту
с юбкой, надела шубу с сапогами, закрыла дверь, оставив ключ в
таком тайном и договоренном месте, о котором знал только он, и
ушла, как думала, навсегда. В случае чего, решила, устроится в
гостинице. О загранице, всяком там Париже, даже и не думала.

Записку не оставила. Могли меня убить, в конце концов, или не
могли? - сказала сама себе. - Могли. Стало быть, вот. Ей нравилось
спокойствие, которое она при всем этом ощущала.

Неприкаянная, она вошла в этот мир, и тот ее принял. Она взяла
машину, и та довезла ее до новой Третьяковки на Крымском валу.
Она специально поехала именно туда, зная, что там почти нет народу,
и никто не помешает ей побыть одной. Господи, как ей было там
хорошо. Серебрякова растрогала, например, ее до слез. Ее всегда
удивляло, как можно смотреть сразу так много работ. А тут она
поняла: они окружили ее, удерживая ее тепло.

Там же она пообедала в ресторане и поехала в консерваторию. Почти
наобум. А попала на прекрасный концерт Баха в Малом зале, который
исполнял ансамбль Татьяны Гринденко. Мягкие малиновые кресла с
золотыми полукружьями, скрипучий старый деревянный пол тоже погрузили
ее в свой особый мир старинного душевного шитья. Да что же это
я спала столько времени, - сказала она себе, удивленно. Ведь все
это уже было – и уют, и свет, и душевное тепло. Зачем же я так
озлобилась и очерствела, ради чего?

Умиротворенная музыкой, она долго шла заснеженным бульваром. Было
хорошо, не холодно, люди выгуливали собак. Старомосковское, уютное
житье никуда не ушло, это она куда-то отлучилась, решив, что все
разъехались, умерли, исчезли, и Москва перестроилась в какой-то
чуждый американизированный мегаполис. Конечно, ей не хотелось
на ночь глядя искать себе жилье, и, размягченная, она зашла в
«Мариотт» и спросила себе номер. Цена ее не поразила. Переночует,
а завтра на те же деньги снимет на той же Тверской квартиру на
месяц, неважно. А потом присмотрит квартирку где-нибудь на Патриарших.
Заживет своей отдельной жизнью. Деньги – тлен, ерунда, по сравнению
со спокойствием, которое она в себе сейчас обнаружила.

Большой и пустой номер «Мариотта» повеял на нее торжественностью,
которую надо было чем-то заполнить. Подойдя к окну, она вдруг
увидела через дорогу Сережин дом и окно его комнаты на шестом
этаже. И даже свет горел, что совсем ее поразило, потому что ни
Сережи, ни Лены уже не было. Неужели все опоздало? Надо попытаться
хоть до кого-то дозвониться.

Если бы она не любила драгоценности, наверняка сошла бы
с ума. Изящное кольцо украшает пальцы. Пальцы ведут к клавишам,
карандашам, любовным сплетениям, теплой ауре. Иногда кажется,
что ты в пустоте. Вокруг тебя люди, со свистом, как в вакуум,
втягивающие смысл. Нечем дышать. Только вещи, только камни могут
поддержать эту систему координат.

4.4. Конечно, у нее была мечта. Запереться от всех в своем маленьком,
но уютном и новом доме, обложиться книгами и читать, читать. Она
бы с удовольствием сделала и какое-нибудь открытие. Ведь если
прочитать насквозь всю русскую литературу, начиная с летописей
и «Слова о полку Игореве» вплоть до Иосифа Бродского и Льва Толстого
со всеми его письмами и дневниками, то невозможно же не сделать
открытий. Ну, например, о снах в этой самой литературе. Кстати,
и ее собственные сны пригодятся, с которыми она пока что не знала,
что ей делать, а потому забывала напропалую. Или выписать оттуда
все мудрые мысли и афоризмы. Заодно найдя их источник и родословную.
Или – метафоры. Или – многоэтажную ругань. Или – женскую психологию.
Да мало ли.

Еще интересней то, что будет при этом происходить с ней самой,
с ее телом. Она почему-то была уверена, что начнет ссыхаться.
Можно будет оставить все обычные тревоги по поводу похудания и
лишнего веса. Она станет маленькой, сухенькой…нет, еще не старушкой,
но уже и не женщиной. Птичкой? Да, скорее. Кто там у нас сидит
на ветке, поет, а затем вдруг исчезает неизвестно куда?

Эта картинка так ясно запечатлелась у нее в голове, что она тут
же даже зарисовала ее на листке гостиничного блокнота. Привстав
на цыпочки, сложив за спиной фалды крыльев, подняв к небесам личико
с клювом…

Да, у нее нет детей. И все эти сюжеты с бытовыми сложностями,
с занудным выращиванием отпрыска, его кормлением и устройством,
- эти сюжеты отпадают. Но у поющей птички и не может быть, наверное,
детей. Ее жизнь высока и трагична по-иному.

Она перебрала в уме всех знакомых мужеского и женского полу и
поняла, что никого из них не хотела бы сейчас увидеть наедине
с собой. Все очень милые, любимые люди, и нынешним же вечером
она наверняка их увидит на какой-нибудь выставке, концерте или
дне рождения, но оказаться с кем-нибудь из них за столом один
на один или, того пуще, в постели, она совершенно не желала.

Это должен был быть кто-то совершенно другой. Из иной жизни. Но
вся ее беда заключалась в том, что она видела уже все эти иные
жизни. И бизнесменов. И политиков. И художников с музыкантами.
И за границу с ними ездила. И тут на дачах отдыхала. Ничего, кроме
того, чтобы обвести все это жирной чертой и забыть, она не хотела.

Снова, как давным-давно девушкой, она жила в ожидании. Кто-то
дудел на дудочке, она не могла понять, где: за окном, за стеной,
в ее ушах? Мальчик-крысолов? Хорошо пожившая дамочка, она и саму
себя уже не могла не считать таким же точно крысоловом.

Увидев в магазине банку консервированных бабочек, схватила,
забыв обо всем, - зачем пришла, хватит ли денег, в какой стране
сделана? Это не ненависть ко всему, а нужда в резких движениях:
что-то надо сделать и только потом умереть.

4.5. Перед каждым свиданием с ним она специально думала, что же
такого умного сказать, чтобы он запомнил. Самое неприятное, что
– придумает, обрадуется, а через пять минут забыла напрочь. А-а,
вот: попав в водоворот событий, она теряет точку отсчета, где
находится в этот момент? Для этого, добавляла, и нужен мужчина
для такой птички, как я, чтобы определяться на местности.

Больше всего она боялась, что он, производящий такое впечатление
спокойствия и устойчивости, вдруг тоже начнет жаловаться на душевный
раздрызг и потерю ориентиров. Такое с ней тоже случалось. То есть
только такое и случалось. Только хочешь на кого-нибудь опереться,
- бац! – а там труха и слезы, а не мужик. Как говорит задушевная
подруга Марина: «Никто не хочет любить, все хотят быть любимыми».

Чтобы не стоять в пробках, она доехала до ЦДЛ на метро, перешла
Садовое кольцо, оглядела машины, стоявшие по обеим сторонам дороги,
но его «Вольво», кажется, не было. Сразу решила, что ждать не
станет, выпьет в буфете кофе и уйдет с первым же знакомым. Обычно
варианты возникали сразу же, и это была даже не постель, а какой-нибудь
ужин, торжество или премьера. Да хотя бы открытие нового бутика.

Оказывается, он давно уже ее ждал. Просто поставил машину с другой
стороны, у ресторана, где уже все и заказал к ее приходу. Особенно
ее порадовали любимые шампиньоны в горшочке и глоток хорошего
коньяка. Нажираться она ничуть не собиралась.

Он сказал, что видел ее мужа. Да, точно, они вращались в одних
деловых кругах. Ну и что? Ничего. Такой интимный разговор с почти
незнакомым человеком интересен именно каждой его фразой, умолчанием,
переменой темы. Ей казалось, что она возвращается в давние времена
своей молодости. Сейчас это все выглядело какой-то детской игрой.

Она с удовольствием оставила поданную на стол вкуснятину почти
нетронутой. Маленькие радости богатых: быть собой. Когда разговариваешь,
смотришь на собеседника, и как будто вокруг никого нет. Но чуть
оглядишься, и опять поражаешься, насколько все вокруг безобразны.
Каждый по-своему, но все вместе просто ужасны. Это еще в метро
ее задело. Она, как обычно, вышла из дома, желая всех любить,
всем понравиться. Но уже первый косой взгляд, первый толчок, первая
усмешка непонятно за что, поставили ее на место. Непонятно, за
что зацепиться с этой своей любовью. Измученные изуродованные
люди, готовые мучить других. Закрыть глаза и делать вид, что дремлешь.
Смотреть сквозь тебя. Или напиться, как здесь, в ресторане, и
смотреть сквозь туман. Залить глаза, как называла это умершая
мама. Мама умерла, и она умрет.

«Во всей Европе культурная элита постепенно уступает место
другим элитам. Там — элите полицейского аппарата. Здесь — элите
аппарата средств массовой информации. Эти новые элиты никто не
обвинит в элитарности». Милан Кундера «73 слова».

4.6. Странно, в больницу она почему-то ехала с хорошим настроением.
Может, солнечный день был тому причиной. У метро зашла на рынок,
купила очень красивые груши, килограмм отборных мандаринов. Тут
же подошел трамвай, тоже не ждала. Конечно, она старалась не думать
о том, что увидит. В больнице приятная девочка медсестра выдала
ей халат, сказала, куда идти. Бессознательно она пыталась угадать
его состояние по тому, как на нее смотрели, узнавая, куда и к
кому она идет. Но все явно были замотаны и никак не смотрели.
Пришла, ушла, кого это касается. И его внешний вид поразил ее
только в первый момент. Но она тут же стала выкладывать гостинцы,
проверять его тумбочку, поправлять одеяло, здороваться с соседями
по палате, которые то и дело входили и выходили, стараясь, то
ли не быть в тягость, то ли, наоборот, привлечь к себе внимание.
В общем, можно сказать, ей по-прежнему не удавалось сосредоточиться.
Он то ли дремал, то ли был отрешен, но особой радости не выказывал.
Это выглядело как продолжение их отношений все последнее время.
Что тоже ее немного напрягло. Она все-таки ждала большего внимание
к своему приходу. Она понимает, что ему плохо, но не до такой
же степени, чтобы вообще не реагировать.

Сестра принесла лекарства, и когда дошла до его кровати, она спросила
ее, когда можно поговорить с лечащим врачом. Та ответила, что
в середине дня вторника и пятницы. Он наконец зашевелился, попросил
ее дать ему халат, спустил из-под одеяла худые ноги. Попросил
ее помочь ему выйти с ней в коридор, и, морщась, побрел с ней
из палаты. «Больной, не забудьте принять лекарство», - сказала
ему медсестра, но он даже не обратил на нее внимания. Она уже
и не знала, что делать, кому улыбаться, что говорить.

Был час посещений, и все кресла и диваны в коридоре были заняты.
Он прислонился к стене. Долго молчал, как обычно молчал, когда
сердился на нее. Изображал подавленность и депрессию. Потом заговорил
самым тусклым из своих голосов. Что-то подобное она и предполагала.
Чтобы она больше не приходила. Спасибо ей за все, больше они не
увидятся. У него опухоль простаты, он отказался от операции, да
они и не особо настаивали, уже поздно и вообще меньше хлопот.
Ушел бы домой, но сил уже нет, и здесь хотя бы дают обезболивающее.
На похороны тоже пусть не приходит, не надо. Вообще он ни о чем
не жалеет, рад, что умирает и рад, что почти в трезвом для этой
радости сознании. Он давно уже это чувствовал, она помнит, как
он морщился при ходьбе. Надо было им шагнуть навстречу друг другу,
обняться, делать вон чего, помириться, но как-то не сложилось.
Потом он ушел. Не прощаясь.

4 января. Пятница. Анастасия.

Солнце. Восход в 8.58. Заход в 16.11. В Козероге. Управительница
– Венера.

Луна. Заход в 11.57. Восход в 22.54. В Деве. Ш фаза.

Долгота дня 7.13.

Камни дня: бирюза, красно-бурый сардер.

Цвет одежды: темно-красный и темно-желтый. Не надо светлых
тонов.

Надо активно начинать новое дело, строить дом, семью,
не сомневаться, довести дело до конца. Разрешать запутанные проблемы,
защищать правое дело.

Годовая активность: почки, мочевой пузырь.

Месячная: нервы, селезенка, поджелудочная железа, органы
пищеварения.

Поворотный день, - Венера входит в знак Рыб: жертвенность
в высокой любви. В содружестве с Марсом в Скорпионе – любовь на
всю жизнь.

Алхимическая формула – Леонардо да Винчи.

Все есть шифр: видишь и не узнаёшь. Зримость и есть непрочитываемая
тайна. Способность зрения, глаза – культовая. Божество – то, что
является. А слово, описывающее его – обманка и деза. Людей сбивает
с толку воображение. Этих дурить проще всего.

Наверное, правда, что один день с другим только на небе связан.
Сегодня надо любить и дом с семьей строить, а завтра пост соблюдать,
думать об умерших и из квартиры не выходить, а послезавтра судиться
за добро против зла. Все обрывается, едва начавшись, словно новости
или реклама. Иногда снятся такие долгие сны, которые тут же забываешь,
что понимаешь, что живешь и по ту сторону дня. Просыпаясь, надо
неторопливо вспомнить, как тебя сегодня могут звать. Анастасия.
Именно так, а не грубое Настя. Хотя и Настькой хорошо, но тут
нужно много травы и холмов, а поскольку зима, то хотя бы валенки
и теплый мамин платок. И в школу не пойду, там учительница ругается
как собака. Потом только вспоминаешь, что какая там школа, у тебя
самой уже дети, кажется, есть. А муж? С мужем туго. Муж, если
где-то и есть, своими делами, наверное, занимается. Кругом пьют
и дурью маются, поэтому он день и ночь должен делами заниматься,
чтобы хоть что-то успеть, пока весь не умрет в заветной лире.
И потом, как узнать, что он муж, - она уже сталкивалась с этой
проблемой. Мужа ведь только изнутри узнать можно, а мы привыкли
видеть снаружи, на улице иначе нельзя. Так он где-то и сидит неузнанный,
не то чтобы кривобокий, скорее, ушедший в себя, сразу и не разглядишь.
Вот и кукуешь, выглядывая из окна: по нервам их узнаешь их. Благо,
была бы она музыкантшей, придумала бы тогда древний инструмент,
чтобы извлекать из людей то настроение и ту правду, которая ей
нужна. Но под твою дудку никто на самом деле не пляшет. Скорее,
ты сама пляшешь непонятно под что.

«Меня в рай не пустят. Поэтому я на земле должна добрая быть».

Всякая Анастасия воображает себя потерянной царской дочерью. Всякая,
кроме настоящей.

На любой работе я смотрю на себя со стороны и удивляюсь, неужели
это я, обо всем забывшая? Мне, скорее, идет с голоду умирать и
ни о чем таком не думать, кроме музыки и красоты в идущих мимо
людях. Мне даже в толк брать, чего от меня хотят, унизительно.

Вот так повоображаешь себя, а потом, как бы забывшись, всю работу
и сделаешь.

Эту жизнь иначе как во сне жить и нельзя.

А проснуться – опасно. Представляешь, если во сне у тебя семья
и все остальное, а ты хочешь от них проснуться, - как они к тебе
там отнесутся? По меньшей мере, обидятся смертельно. Так и тут.
Но ты же не в сон просыпаешься, а куда-то дальше. Тут-то и ловушка
умозаключения: не от сна к яви, а от сна к чему-то другому.

Лично она почему-то всегда хотела отоспаться до тех пор, пока
жить захочешь. Лечь и не вставать, пока жить захочешь. Вот как
люди болеют. Лежат и лежат, пока не выздоровеют. Тогда и вокруг
них все по-другому. Заодно и все долги и работы насмарку уйдут.

Говорят, музыка и стихи помогают жить мимо, не только сон. У нее
не было ни музыки, ни стихов, значит, она должна найти то, чего
на свете еще нет. Вроде, скажем, компьютера.

Например, она могла бы разгадывать преступления и прочую жизнь.
Но для этого пришлось бы эту жизнь создать с самого маленького
гвоздика, то есть обзавести смыслом, а не одним только обычаем
терпеть, что есть, и не рыпаться.

Неужели я женщина только потому, что терпеливо чищу картошку и
мою посуду? Тогда, значит, я притворяюсь и просто не вижу самого
главного. Тогда, значит, я достойна смерти. Мне всю жизнь кажется,
что я достойна смерти. Чуть прихожу в восторг и не кажется, тут
же пугаюсь.

Когда я вижу людей при исполнении, мне кажется, что внутри у них
простокваша. Что у мужчин, что у женщин. Наверное, человек и должен
быть таким, - уязвимым.

Он говорил со мной так твердо, что я испугалась и стала искать
простоквашу и в нем. Тут же нашла, конечно. Хорошо, что успела
отскочить.

Только мертвые тверды до упора, до патологоанатомической экспертизы.
Сама индевеешь, когда ее проводишь. Она еще в институте это поняла,
и почему медики так пьют. Думают, что иней можно так снять, а
на самом деле только водка холоднее становится и аппетитнее.

Жизни кругом так много, что обязательно кто-нибудь тебя подхватит,
посадит в машину, повезет на место происшествия или, не дай Бог,
убийства, а дальше ты все делаешь машинально, как в разговоре.
Потому что если с людьми, то как в разговоре, даже когда молчишь.
Поэтому только мертвые могут быть в одиночестве, если по правде.
Хорошо бы, чтобы их еще там не дергали. А сама ты все чаще Анастасия
Васильевна.

С людьми живешь тесно. Мертвых не боишься, боишься начальства.
Бога не боишься, боишься родителей, а потом детей. Снова посадили
в машину, потому что в метро ты более одна, чем в машине, которая
едет по адресу.

Убийцу, то есть того, кто заказал убийство своего коллеги, стоящего
на пути, видишь сразу. И все видят. А что толку? Не скажешь ведь
человеку, что он убийца. Доказать надо. А как докажешь, если в
России в принципе нет причинно-следственных связей, одни сердешные
или сволочные.

Конечно, она могла сказать. Убийцу могли схватить. Могли выбить
признательные показания, пригрозить, чего-то придумать. Но это
все не то. Выходишь еще хуже убийцы. Уж лучше лечить мертвых,
чем преследовать еще покуда живых.

Остается вечер и следующий рабочий день. Остается вечный тупик,
смываемый временем. Чем хорошо время, это тем, что оно не останавливается.
Можно вообще не думать, все равно пройдет. Даже лучше - не думать.
Просто ждать, пока смоет. У этого моря нет погоды. Только прилив.
А теперь ко времени прибавился еще телевизор: прилив в приливе.

Она была царской дочерью: владела секретом времени, - не идти
у него на поводу. Утром опять ей звонили, присылали машину, потому
что иначе она могла пойти в центр, где консультировала, или в
больницу, где оперировала детей по поводу гланд и аденоидов. Оценка
тебя другими это вопрос времени. Или вечности. Разница небольшая,
потому что в конце концов сбудется изначальная мечта ни от кого
не зависеть.

Самый страшный момент, - вечер накануне рабочего дня. Что бы ты
себе ни напридумывала, ты туда пойдешь.

Вечер накануне завтра. Сколько бы ты ни сидела в кресле, завтра
настанет, страшноватое и чужое. И надо будет все начать сначала,
причем, с утра, с тяжкого после сна времени.

Уловки напрасны. Ты умрешь во сне.

Продолжение следует…