Онтологические прогулки

Эту кроткую мысль свою, возникшую после очередного прочтения
гениального текста ФМД — повести Кроткая — я высажу несколько
позже, а сначала о мысли, эту главную, смиренную мысль вместе с
текстом Достоевского как бы породившую.

Эта предварительная мысль вот какая.

Мысль эта постепенно овладела культурными массами. Я и сам однажды
высказал ее на страницах журнала Октябрь, считая за свою, то
есть новую, и, разумеется, заблуждаясь. Мысль эта о том, что
вся наша хваленая и, несомненно, великая русская
классическая литература не оказала никакого положительного влияния ни
на историю и судьбу русского народа, ни на его характер, ни
на его, в конце концов, воспитание. То есть, если и было
оказано некое влияние, то исключительно отрицательное, да так
оно и есть. Каким-то образом так получается, что, если
коротко, не в коня корм.

Существует мнение, что все дело здесь в том, что русская литература
всегда была, из всех европейских литератур, наиболее
христианской в том смысле, что наиболее точно и тонко
интерпретировала всегда метафизику христианства, этого учения о синтезе
жизни и смерти, при глубинном отрицании добра в его
рационалистическом понимании. Проще говоря, Европа в какой-то момент
своего развития отказалась и от Христа, и от Евангелия,
поскольку там, где речь заходит о неотъемлемых правах, о здравом
смысле, власти закона и так далее — там нет места для
истории об Иуде, и Божьем сыне, как бы налагающем на себя руки за
человеческие преступления. Да, это именно так и было. При
внешнем благочестии, при даже надписи на деньгах «in God we
trust», Запад давно сделался внутренне безбожен, или
раскрещен, если можно так сказать. Россия же, наоборот, при внешнем
богохульстве осталась внутри страной христианской
метафизики, страной во Христе. А русская литература... Русская
литература только лишь отражала и понимала это
обстоятельство, только и всего.

Да, существует такое мнение, как существует и другое, резко и явно
ему противоречащее. А именно: никакого, мол, специфического
русского человека с его «загадочной» русской душой не
существует, поскольку вся типа ваша русская загадка исчерпала себя
в вашем русском же ничтожестве, тотальном ничтожестве, то
есть нравственном, политическом, экономическом, военном,
интеллектуальном, а, главное, все же нравственном, ибо — рабы!
Неисправимые, неизбывные, онтологические какие-то в массе
рабы, и даже еще хуже, холопы!

Здесь несомненное противоречие, о котором позже. Сначала о том, что
да, действительно, странноватое мы население. Вот жили-жили
в Совке, а потом взяли, да и выкинули из этой убогой избы
народов все сколько-нибудь полезные предметы, оставив только
стены, грязь и тараканов. То есть за пятнадцать лет мучений и
лишений с начала девяностых построили все тот же Совок,
царствие всесильных, наглых и отчужденных от «населения»
бюрократов-грабителей во главе с мифическим большим братом.
Построили государство патерналистское, но без реального даже
патернализма, государство, впрочем, по-своему честное в
откровенном стремлении подавить или просто уничтожить жизнь на этой
обширной полупустынной территории постольку, поскольку жизнь
стремится сохранить свою собственную, естественную форму в
противовес так называемым реформам. Собственно, здесь
формула. Если жизнь — обязательно та или иная форма, то в России
всякая реформа означает смерть, не символическую, а реальную
смерть реальных людей в большом количестве. Почему так
происходит — понятно! Ненавистная бюрократия, рвущаяся в олигархи
под видом служения обществу — она есть плоть от плоти
народной, и кровь от крови его, вне всякого сомнения. И ее
безответственность, стаи кровожадных хищников, вырезающих под
корень все овечье стадо в порыве, так сказать, охотничьего
энтузиазма, видимо равна безответственности этого пожираемого
бессловесного стада травоядного электората, которое могло бы
затоптать при случае и настоящих волков своего дела, не то что
наших российских шакалов со вставными челюстями. Впрочем, не
все так просто. Ведь топтали уже. Только хуже!

Так в чем же противоречие?! А вот, может быть, в этом только
хуже и есть смысл противоречия? Каждый вселенский
русский кровавый бунт, беспощадный, разумеется, беспощадный,
был бессмыслен, потому что самое страшное, что могло
произойти для бунтовщиков — это, как мы знаем, успех, победа этого
самого бунта. Вот в чем кровавая бессмысленность. И мне
даже странно, что ни один из европейских мыслителей, которые
вслед за Достоевским и Розановым приняли и поняли христианскую
первооснову русского рокового двойничества, так и не
догадались до лежащей на поверхности мысли. То есть.
Главным пороком нашего русского рабства и холопства является
недостаточность этого «рабства и холопства».

Каждый раз нам не хватало только одного — осознанного отказа от
бунта. Потому что так называемое русское гражданское общество
может образоваться лишь в катакомбах, говоря образно, новой
веры. Власть и общество в России всегда противопоставлены друг
другу, но дело в том, что они недостаточно
противопоставлены. Бунт, революция — это всегда
одновременно и смертельное единение раба и господина, синтез их,
ядерная реакция, рождающая новых господ-холопов и новых
рабов-господ. Надо ли нам это вновь?! — вопрос не такой уж
теоретический, как может показаться.

Нет, не это нам надо, думается. Если Розанов не ошибся, и та большая
ленинская революция была действительно падением в яму
христианства, вырытую поколениями русских, в том числе и
писателей, то, может быть, нам и надо от этого христианства
отказаться на евро-американский манер. От истинного
христианства, по Ницше и Достоевскому, а значит, и от
всяческой грядущей революции?!

Этот текст, прошу поверить на слово, не имеет ничего общего с
какой-нибудь охранительной мыслишкой. С чего бы?! Просто у меня
есть мечта. Когда-нибудь, путем вечно-странного естественного
отбора, русский народ, как и всегда, выдавит в «элиту», во
власть все (буквально по Гиппиус далее) самое пошлое, жадное,
мелкое, хамское, бесстыдное, жестокое, бессовестное и
бездарное, а потом вытерпит эту схиму до конца, не опустится до
революционного братания со смердяковыми, а на одном только
презрении дождется, пока вся эта «соль земли» не сгниет в
собственном соку и не отвалится, наконец, от измученного
общественного тела навсегда. Другими словами, нам надо дотерпеть,
наконец, до появления в России человеческого сообщества — и
только-то.

Тогда и заживем.