Комментарий | 0

Дух Ямбуя. Архаический миф и индустриальная цивилизация

 

Кадр из фильма «Злой дух Ямбуя».

 

 

       Сегодня советский фильм 1977 года

основательно забыт. В конце 1970-х ситуация была иной, но и тогда судьбу этого фильма нельзя было назвать безусловно благополучной. С одной стороны, фильм не был положен на полку, его сценарий не был подвергнут жёсткой идеологической обработке. Более того, фильм был показан на Западе и  получил там Премию Джека Лондона за лучший художественный фильм на I МКФ фильмов об Арктике на кинофестивале во французском Дьепе. Последнее может показаться странным, т.к. сюжет киноленты связан с Восточной Сибирью. Но в восприятии западного зрителя вся Сибирь – это царство холода, а где холод – там и Арктика.  

       В СССР «Злой дух Ямбуя» стал одним из лидеров кинопроката 1978 года. Но советская кинокритика была склонна связывать его с развлекательным жанром, точнее, с типично западной его модификацией – фильмами ужасов. И для такой характеристики основания были: наиболее напряжённые моменты фильма действительно способны породить состояние страха, особенно у тех, кто видит нечто подобное впервые. Значительное количество советских кинозрителей непосредственно познакомилось с «кинематографом ужаса» именно благодаря «Ямбую», а не западным кинолентам. Но эта стилистика в СССР традиционно считалась буржуазной, подобное отношение отчасти распространилось и на этот фильм. В итоге, сверкнув в кинопрокате 1978 года (премьера состоялась в феврале), «Злой дух Ямбуя» переместился из крупных городских кинотеатров в заводские и сельские дома культуры и клубы, но и в них он показывался не часто.

       В период Перестройки фильм окончательно ушёл в тень под давлением новых социальных и кинематографических веяний. А в следующем десятилетии с его стремлением к дискредитации всего советского «Злой дух Ямбуя» стал частью советское кино, которое «технически и морально устарело». И, в итоге, случилась следующая история: фильм не стал безусловно своим ни для советского кино, ни для постсоветского. Эта ситуация тем более обидна, что по своим эстетическим качествам «Ямбуй» вполне претендует на статус шедевра. И, если использовать модный термин «истерн», то фильм оказывается одним из лучших в этом жанре. При этом его интеллектуальная составляющая очевидным образом более значительна, чем например, у «Белого солнца пустыни», ставшего советским истерном №1.

       «Злой дух Ямбуя» это истерн, включающий в себя элементы хоррора, и, при этом, заставляющий думать. Впрочем, последнее – по желанию и по возможности.

 

       Кинематограф как самостоятельный вид искусства во многом производен от литературы. Отсюда – и ряд структурных сходств между литературными романами и фильмами. И там, и там есть произведения, которые читаются один раз. Такое «одноразовое восприятие» не является знаком разочарования. Просто есть произведения, весь сюжет которых связан с разгадыванием некой загадки, и когда это происходит, сюжет оказывается исчерпанным. А второй раз проходить этот путь смысла не имеет. Подобного рода истории становятся единичными событиями в жизни читателя /зрителя. За то, что такие события состоялись – спасибо судьбе. Но одной подобной встречи оказывается достаточно.

       Впрочем, и в литературе, и в кинематографе, к счастью, в большом количестве присутствуют произведения, обладающие особой властью возвращать к себе наше внимание. Часто это связано с многоплановостью и многоуровневостью смыслов, присутствующих в произведениях искусства. И каждая новая встреча с ними способна открыть смыслы, которые при первом прочтении / просмотре не были очевидными. Особенно часто подобная ситуация возникает тогда, когда возвращаешься к чему-то уже известному через долгий промежуток времени.

       Но притяжение может быть связано не только со смыслом. Часто в произведениях искусства на первый план выходит не вопрос «о чём оно?», а вопрос «как это сделано?». Авторская манера в этом случае оказывается не менее важной, чем непосредственное содержание, а порой – и более важной. Таковы, например, некоторые литературные произведения Владимира Набокова, романы Джеймса Джойса. ТТо же самое можно сказать и о ряде фильмов Сергея Параджанова.

       С точки зрения стилистики ситуация кино более динамична и драматична, чем ситуация литературы. Кино тесно связано с технологиями, а технологии быстро модернизируются и, соответственно, быстро устаревают. И если литературное произведение среднего уровня способно сохранять свою актуальность многие десятилетия, то большинство аналогичной кинематографической продукции устаревает значительно быстрее. Но и выдающимся кинолентам везёт больше, чем их литературным аналогам. Пережив череду технологических трансформаций, такие фильмы начинают ассоциироваться с духом того времени, в которое они были созданы. И именно дух времени придаёт им особую, дополнительную стильность и манерность, к которой сами авторы, возможно, и не стремились.

       Это наблюдение в полной мере относится и к «Злому духу Ямбуя». Глядя на экран, осознаёшь, что сейчас так уже не снимают. И, по большому счёту, снять не могут. Фильм очевидным образом – из другой эпохи. Но данное обстоятельство лишь придаёт ему дополнительное очарование.

       «Злой дух Ямбуя» в целом соответствует современным кинематографическим стратегиям: каждый зритель может увидеть в фильме что-то своё – в зависимости от того, на что он ориентировался изначально. Безусловно, элементы ужаса при повторном просмотре уже не производят эффекта той силы, что проявляет себя при первом знакомстве, хотя эффект внезапности, пусть и в остаточном состоянии, всё равно остаётся. Но «Злой дух Ямбуя» - это больше, чем просто «фильм ужасов»; в нём много того, что выступает на первый план не сразу, а лишь по мере осмысления того, что было увидено. Именно поэтому фильм предполагает возможность возвращения к нему. И с каждым таким возвращением он становится всё более и более разноплановым и многомерным в смысловом отношении, а дух времени, присутствующий в нём, проступает всё более и более отчётливо.

 

*    *     *

       Пересказывать сюжет истерна – дело не нужное. Можно ограничиться лишь общим описанием обстоятельств места и действия.

       События фильма происходят в сентябре 1949 года. Геодезическая экспедиция, возвращаясь домой, получает известие о том, что в районе хребта Ямбуй при таинственных обстоятельствах пропало несколько геодезистов, занимавшихся сходными исследованиями. Это известие меняет экспедиционные планы. Несколько человек возвращаются на Ямбуй для того, чтобы спасти исчезнувших, либо прояснить их судьбу.

       Но возвращение к горному хребту оказывается очень непростым. Участники экспедиции сталкиваются с серией иррациональных событий, само наличие которых никак не вписывается не только в нормы советской, «материалистической» идеологии, но и противоречит всем тем базовым принципам, на которых основан здравый смысл белого человека.

       Упоминание о «белом человеке» применительно к фильму не случайно. Экспедиция активно взаимодействует с местным, «туземным» населением, в роли которого выступают эвенки. И всё происходящее вполне органично соответствует мифологии этого народа.

       Жизнь клана эвенков, как она показана в фильме, является в полной мере архаичной. И это заостряет проблему советского исторического времени. 1949 год – это уже послевоенная эпоха, когда в стране происходит стремительный рост мегаполисов и Советская Россия окончательно превращается из аграрной страны в страну городов. Но в это же время в границах советского государства целые регионы пребывают в первобытном состоянии. То, что в распоряжении населения этих регионов поступают ружья и европейская одежда, общей ситуации не меняет. Социальные отношения, картина мира, стиль жизни у тех же эвенков остаются безусловно архаичными. И глядя на эту жизнь понимаешь, что внешне единый мир советского человека в действительности оказывается многомирьем. СССР 1949 года – это не только автомобили на московских улицах и теплоходы на Волге. Это ещё и эвенки на оленях. И, кстати, олени в качестве средства передвижения выглядят более изысканно и ирреально, нежели индейские мустанги в вестернах.

       Естественно, в соответствии с нормами советского интернационализма, фильм не допускает даже намёка на возможность существования какой-либо национальной розни в стране, - в отличие от тех же вестернов, в которых индейцы часто изображаются как люди второго сорта. При взгляде на эвенков можно сетовать на те или иные архаические элементы их быта, но внутренний мир этого народа вызывает исключительно уважение.

       «Злой дух Ямбуя», как и многое из созданного в СССР, навевает мысли об утраченных возможностях. Сибирь даже в ХХ веке оставалась русским фронтиром. Американский кинематограф придал собственному фронтиру культовое значение и внедрил это представление в мировую массовую культуру. Даже в послевоенном СССР мальчишки играли в американских ковбоев и индейцев. При всём антиамериканизме послевоенной отечественной пропаганды тематика вестернов проникала в советское общественное сознание и чувствовала себя в нём вполне уютно. Но ведь у России была собственная «дикая граница». Она начиналась по ту сторону Урала. И эти неизведанные, свободные территории по своим размерам были никак не меньше североамериканских.

       В условиях, когда подрастающее советское поколение нуждалось в романтических образах, советский истерн мог стать важнейшим элементом советской массовой культуры, и, соответственно, одним из главных жанров отечественного кинематографа. Освоение русскими Сибири имело все шансы стать одним из самых важных событий русской истории в общественном сознании. При этом, в отличие от американского, русский фронтир имеет ряд очевидных преимуществ: русские не осуществляли планомерного геноцида местных племён, не организовывали охоты за скальпами, не дарили местным жителям одеял с оспой. Безусловно, и в этой истории присутствовали конфликтные моменты, но они не определяли главного в русской Сибириаде. В этом контексте весьма показательным оказывается эпизод фильма, когда участники экспедиции находят обрывок газеты на эвенкийском языке. Можно ли предполагать подобное на американском Диком Западе? Лучшее, что могло предложить американское общество индейцам, это – ассимиляция. Более частым вариантом развития отношений между белыми и индейцами было физическое уничтожение вторых. Россия советского времени действовала прямо противоположным образом: письменность, медицина, образование, сохранение элементов местных культур… И эти действия не являлись по своему происхождению исключительно советскими. Подобное отношение к местным сибирским народам в качестве тенденции присутствовало уже в Российской империи. Но СССР эти тенденции очевидным образом усилил и сделал их устойчивыми элементами собственной национальной политики.

       К сожалению, сибирский фронтир так и не был освоен ни советской идеологией, ни искусством того времени. В советских учебниках истории тема освоения Сибири в лучшем случае занимала несколько параграфов, а отдельные фильмы, посвящённые этому событию, так и не создали целостного жанра. Но всё, что смогли сделать руководители советской культуры в этой сфере, это превратить плохих американских индейцев в хороших, да и это было сделано стараниями киностудий ГДР и Гойко Митича…

       «Злой дух Ямбуя» был снят на основе литературного произведения. В 1966 году в издательстве «Млодая гвардия» была напечатана повесть Григория Анисимовича Федосеева с таким же названием. Жизнь автора повести была настолько яркой, что сама по себе достойна экранизации. По роду первоначальной деятельности Григорий Федосеев был инженером, участвовал в геодезических экспедициях. Сюжетная канва его повести отталкивается от непосредственного, личного опыта. И реальную жизнь тех же эвенков Федосеев наблюдал своими глазами.

       Режиссёр, автор сценария фильма – Борис Алексеевич Бунеев. Первый свой фильм Бунеев снял в том самом 1949 году, в котором и происходят основные события в повести Федосеева. Всего на счету режиссёра шестнадцать фильмов. И рискну утверждать, что «Злой дух Ямбуя» стал его главным творческим достижением.

 

*    *     *

       События, происходящие в горах Восточной Сибири, являются, как уже было отмечено, иррациональными, необъяснимыми. Но любая иррациональность, в свою очередь, является таковой лишь в связи с конкретной моделью понимания. Мы наделяем статусом необъяснимых те события, которые не вписываются в принятую нами систему рациональности. Но ни одна из подобных систем не является абсолютной. Каждая из них не способна вместить в себя всю существующую информацию о реальности и ни одна из них не способна избежать искажений этой реальности. И если что-то не может объяснить одна система, это не означает, что с такой задачей не справится какая-либо другая.

       События на горе Ямбуй, ускользая от понимания европейца, тем не менее, вполне понятны эвенку. Безусловно, это понимание является мифологическим. Но определение какого-либо воззрения как мифологического не компрометирует само это воззрение неким автоматическим образом. По сути, любое представление о мире опирается на идеи, которые не могут быть безусловным образом доказаны. Именно такие, аксиоматические по способу своей репрезентации идеи и являются мифологемами. Миф находится в основе любой картины мира, любого целостного культурного восприятия.

 

Кадр из фильма «Злой дух Ямбуя».

 

       Безусловно, разные картины мира имеют разную степень рациональной конкретизации. Так, например, степень рационализации научной картины мира значительно выше, чем соответствующий уровень картины мира религиозной.  Но уровень рационализации сам по себе не обладает безусловной ценностью. Эта ценность всегда ситуативна, зависит от конкретных обстоятельств. Миф рационализируется в той степени, в какой этого требует практика и непосредственные практические нужды. И если конкретный уровень рационализации, пусть и невысокий относительно современных научных стандартов, позволяет решать поставленные жизнью, практические задачи, то его можно считать эффективным и достаточным. Мифологии северных народов с практическими задачами справлялись вполне успешно. Эти решения оказалось столь эффективными, что не потребовали каких-либо дополнительных усилий, втягивающих жизнь этих народов в поток изменчивости. Как отметил А. Дж. Тойнби, неизменность жизни архаических народов является следствием не несовершенства их представлений, а, наоборот, высокого качества таковых.

       А убеждения, что архаическое восприятие примитивно и ущербно, характеризует лишь спесь белого человека и его растерянность, когда он попадает в нетипичные для себя условия жизни. В языке чукчей, например, присутствует более двадцати обозначений падающего снега, каждое из которых указывает на некий особенный «способ» этого падения. И сам вопрос: кто знает Север лучше – чукча или европейский учёный – будет напрямую зависеть от того, что понимается под термином «знание», т. е. от выбранной модели рациональности. Но в любом случае среднестатистический чукча будет ориентироваться в тундре значительно лучше, чем среднестатистический учёный. И если учёному так хочется похвалиться собственными знаниями и культурным превосходством над миром архаики, пусть он сделает это, оказавшись в гордом одиночестве в диких пространствах Севера во время снежного бурана.

       В истории с духом Ямбуя происходящее имеет как минимум несколько версий понимания. Одна из этих версий принадлежит геодезистам, и всё, что она может сделать, это в очередной раз упереться в стену под названием «иррациональное». Другая версия связана с мифологией эвенков. Она озвучивается в фильме лишь фрагментарно, по необходимости. Но основы её могут быть реконструированы: основы всех архаических мифологий похожи, и это сходство стало серьёзным стимулом для развития структурализма. Ценность архаической версии понимания событий – в том, что она способна получить ответы на задаваемые вопросы. А содержание этих ответов, в свою очередь, важно не только для архаических народов, но и для тех же европейцев.

 

       Главных вопросов, которые можно адресовать местным жителям Ямбуя, два: почему пробудившийся дух оказывается злым? И почему это дух пробудился?

       Ответ на первый вопрос очевиден: дух Ямбуя является злым потому, что он убивает людей. Его жертвами становятся, в основном, пришлые люди, но исключительно ими он не ограничивается. Эвенки так же пропадают в том месте, которое внезапно стало проклятым.

       Но такой ответ порождает новые вопросы. И в первую очередь он отсылает к вопросу, уже прозвучавшему: почему раньше этого не было? Ведь раньше дух Ямбуя спал.

       В этом контексте важно помнить о том, что духи земли – некоего особого, индивидуального пространства – являются её хранителями. Архаическое мировосприятие не делит реальность на материальную и духовную части. Для него всё материальное одухотворено, всё духовное обладает овнешнённой, материальной формой. Естественное мироощущение архаики – пантеизм, в рамках которого духовное и материальное – это лишь частные аспекты единого целого. И пока жизненное пространство пребывает в безопасности и благополучии, хранитель этого пространства находится в спящем, пассивном состоянии. И это вполне объяснимо: если жизнь идёт в правильном направлении, то нет смысла что-то менять и, следовательно, не нужно проявлять активных действий. Духи в архаическом пространстве пробуждаются тогда, когда пространству грозит беда, когда что-то пошло не так. Пробуждение архаического духа, его явление в качестве активно действующей силы – это знак неблагополучия, реакция на угрозу.

       Источник этой угрозы очевиден, хотя советский кинематограф доперестроечного времени не склонен этого признавать. Такой угрозой оказываются всё те же геодезисты. Главный герой в конце фильма рассказывает о ближайшем будущем того края, в который забросила его судьба. Суть этой короткой сентенции сводится к следующему: скоро здесь появятся дороги, фабрики и заводы, школы и больницы. С точки зрения обычного горожанина все изменения являются безусловно положительными, и, соответственно, принесённые жертвы не станут напрасными. Городская индустриальная цивилизация придёт в эти края, и местная жизнь обретёт соответствующие формы. Этот городской взгляд на ситуацию разделяла и советская идеология, которая, при всём уважении к архаическим народам, постоянно подчёркивала факты отсталости и неразвитости их жизненного уклада.

       Но в рамках такого урбанистического оптимизма, в соответствии с которым бетон и асфальт лучше голой земли, по сути, игнорируется мнение тех, кто на этой земле жил изначально. А ведь в результате грядущих преобразований та жизнь, которой эвенки жили в течение столетий, стремительно исчезнет. Перестанет существовать сам мир в той его форме, в какой он существовал в сознании народа. Уникальность, самодостаточность жизни так же уйдёт в прошлое. И дух как хранитель земли не может этого допустить. Он стремится защитить свою землю, спасти её.

       Почва, люди, традиции сплетаются в архаическом восприятии в единый узел. Преобразование пространства в рамках такого понимания неизбежно предполагает и исчезновение традиции, а вместе с ней исчезает и этнос.

       Защищая землю, дух убивает. В первую очередь он убивает чужих – тех, с кем непосредственно связаны грядущие изменения, но смерть касается и местных. Наверное, это можно воспринимать как наказание. Дух земли наказывает за то, что местный народ оказался чувствителен к новшествам: эвенки всё чаще используют новую одежду, предметы быта, охотятся при помощи огнестрельного оружия, курят «европейский табак» и т. д. Наказание «своих» – это специфическое возмездие за недостаточную стойкость в борьбе за сохранение собственной идентичности.

       Именно активные проявления духа Ямбуя оказываются в центре повествования. Почти без внимания оказывается итог столкновения архаического духа земли с наступающей на его землю цивилизацией. А именно этот, итоговый результат и оказывается главным для понимания грядущей судьбы этого северного края. В финале фильма дух гибнет. Цивилизация не может его уничтожить, но сама земля (почва) внезапно оказывается чужой по отношению к нему, и дух, утративший свою землю, гибнет. Но что это означает для самой земли? Что будет с этой землёй, когда она лишится своего хранителя? Важно в этом случае и то, что дух не просто хранит землю, он является важным, необходимым элементом этой земли. И когда земля его теряет, она оскудевает. Вместе с утратой духа земля теряет жизнь. Живая земля превращается в безжизненное пространство. Но как можно жить на безжизненной земле?

       Наверное, как-то можно. Но такая жизнь уже никогда не будет счастливой и гармоничной. Новая реальность подарит новые технологические возможности, но вместе с техникой в этот мир придут страхи, неустроенность, одиночество, сомнения и беды, присущие цивилизации, эту технику породившей. «Золотой век» Гесиода стремительно сменится «железным веком». Железный век принесёт с собой соответствующие нравы, а также утрату целостного мировосприятия и забвение фундаментальных жизненных ценностей.

       Архаическое восприятие любит «логику подобий»: любая вещь в рамках такого понимания не может породить собственной противоположности. Породить можно лишь то, что подобно тебе самому.

       Машины, идущие на смену архаическим формам деятельности, являются в рамках любого архаического мифа воплощением смерти. Машина изначально мертва. И всё, созданное машиной, так же несёт на себе печать смерти. И существование, связанное с машиной, так же будет нести на себе эту печать.

       Но смерть не может утвердиться там, где царствует жизнь. Живой является земля, хранимая её исконным духом. Убьёшь духа земли – убьёшь и саму землю. Только мёртвая земля способна принять мёртвое. Цивилизация машин может опираться только на мёртвую землю.

       Главный герой – начальник экспедиции – открыто радуется тому, что дух Ямбуя мёртв. Но осознаёт ли он глубинные последствия свершившегося? На его глазах вместе с духом, погибающем в трясине, погибает земля. На её место приходит безличностное пространство, вся функция которого сводится к неизбежности быть вычерпанным и изуродованным в соответствии с теми стандартами, что несёт с собою техническая цивилизация.

       Последствия свершившегося скрыты для главных участников драмы. Возможно, они более чётко ощущаются эвенками. И последние кадры фильма, когда женщина-вождь племени отпускает на волю пса, которым экспедиция расплатилась за помощь, оказанную ей эвенками, помимо непосредственного смысла, указывающего на нежелание держать пса в неволе, т. к. это противоречит этике племени, имеет и символический смысл: этот прекрасный пёс принадлежит миру белых людей. Вождь племени отказывается от этого дара белых несмотря на очевидную пользу, которую он может принести. Голос уже мёртвого духа Ямбуя был услышан. Но услышан он был поздно. Борьба за сохранение собственного мира к этому моменту уже проиграна.

       Вопрос о том, насколько целенаправленно вкладывали мифологический подтекст в содержание фильма сами его создатели, является открытым. Но на примере «Злого духа Ямбуя» мы видим ситуацию, которая является типичной для подлинно реалистического искусства. Глубинный смысл подлинно реалистического произведения всегда больше того смысла, который вкладывал в него сам автор. Автор, формально выступая в качестве творца художественной реальности, в действительности не столько создаёт, сколько свидетельствует. Именно поэтому подлинное реалистическое произведение всегда больше личности его автора, даже если эта личность вызывает у нас глубочайшее чувство уважения.

 

*    *     *

       Вольно или невольно, но «Злой дух Ямбуя» ставит вопрос о взаимоотношения между технологически развитой цивилизацией и архаической культурой.  И ответ на этот вопрос для архаической культуры звучит крайне пессимистично.

       Никаких органичных отношений между индустриализмом и архаикой не может быть в принципе. Подобные отношения всегда принимают форму столкновения, в результате которого слабейший гибнет. Как только на границах архаики появляются первые посланцы индустриализма, архаика уже обречена, приговорена к смерти. И причина здесь не в дурной воле представителей индустриализма. Эта воля может осознавать себя – в полном соответствии с заветами Просвещения – доброй и бескорыстной, но подобное самосознание по большому счёту в судьбе архаики ничего не меняет.

       То же самое Просвещение и основанная на его идеях европейская колониальная политика XIX века искренне верили, что взаимодействие развитой и отсталой социальных форм приведёт к тому, что отсталая форма получит мощный импульс для своего развития и сможет быстро дорасти до уровня развитой формы. Но реальная история продемонстрировала прямо противоположный результат: столкнувшись с огромным количеством новаций, архаическая культура не успевает к ним адаптироваться. У неё отсутствует сама способность к подобной адаптации. Трагичность происходящего усугубляется временным цейтнотом. Итоговый результат – стремительное разрушение архаического (традиционного) общества.

       И этот результат не зависит от того, какие именно цивилизации и культуры взаимодействуют друг с другом. Бессмысленно и глупо связывать процессы разрушения архаических культур Сибири с каким-либо русофобским пафосом, видящим в происшедшем проявление злой воли русского народа. Как раз воля русского народа не была таковой. Если вдруг возникнет желание поспекулировать на теме злой национальной воли, то лучше вспомнить об английском кальвинизме, склонном делить всех людей на избранных и проклятых, и видящем в архаических народах лишь недочеловеков, на которых не распространяются нормы европейской этики. Русская культура всегда избегала подобного религиозного расизма.

       Возможно, критики русской политики могут сказать о том, что Россия вообще не должна была заниматься освоением сибирских земель и, тем самым, предоставить народам тех мест право на автономное существование. Сторонники такой точки зрения наивно полагают, что кроме России никто в освоении этих земель заинтересован не был. Но политическая карта начала ХХ века свидетельствует об обратном. К началу прошлого столетия мир был полностью поделён между европейскими державами. Те немногие неевропейские страны, кому удалось сохранить собственную независимость, смогли сделать это лишь благодаря удивительным историческим случайностям и тому, что они успели создать собственные государства. Но на архаические народы подобные счастливые случайности не распространяются. Их удел к началу ХХ века – быть частью той или иной колониальной империи. И в этом контексте судьба эвенков, якутов, коряков и многих других северных народов оказывается противоречивой, но, в то же время, относительно благополучной: они смогли сохраниться и стать частью новой индустриальной цивилизации.

       Но эта ситуация неизбежно порождает вопрос: в каком качестве эти народы присутствуют в новом для них цивилизационном пространстве? В качестве самостоятельных, обладающих собственной исторической субъектностью этносов или лишь в качестве специфических элементов Русского мира, постепенно всё более и более теряющих связь со своими архаическими традициями, на смену которым приходят традиции русские? История архаических языков, в частности, свидетельствует, что несмотря на все усилия государства, направленные на их сохранение этих языков, количество их носителей неуклонно уменьшается… Сегодня этот вопрос является безусловно открытым. И едва ли ближайшее будущее сможет на него ответить чётко и однозначно.  

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка