Проза

Мой старый добрый 124 «мерседес» шел без остановок по горячей
от солнца трассе. Сердце шестицилиндрового двигателя билось ровно,
словно сердце успокоенного годами и опытом мужчины. В салоне,
несмотря на летний зной, царили покой и прохлада. Монотонность
движения способствовала состоянию сонливости. Несколько раз я
ловил себя на мысли, что проваливаюсь в какие-то болезненные видения,
и лишь в последний момент включал в действие волю. Глоток холодного
крепкого кофе из термоса, нажатие на кнопку усиления звука радио
— и мир передо мной снова выравнивался. Зрение четко улавливало
малейшие изменения дороги, педаль газа жестче уходила в пол, а
кожаный руль напоминал рычаг самолета, который летит по привычному
курсу.

«Не раскаиваюсь ни в чем...» — пела в динамиках Эдит Пиаф, и я
старался следовать ее французской рекомендации. Хотя на душе творился
беспорядок. Отъезд и эта дорога были вызваны спонтанным взрывом
эмоций. Еще вчера утром ничто не предвещало грозы, но днем ее
первые знамения вызвали во мне сначала чувство нереальности происходящего,
затем почти физическую боль. Ситуация была до тошноты классической:
муж вернулся из командировки раньше обычного... Дальше, наверное,
можно не продолжать, ибо вариативный финал известен. Но в моем
случае все было и так, и не так. Да, я вернулся из Вильнюса на
два дня раньше; да, я открыл дверь собственным ключом; да, мой
любимый пес не залаял, встретив меня радостным вилянием хвоста;
да, я не крикнул, как обычно, с порога: «А вот и папка!»; да,
я задержался в прихожей, увидев чьи-то кроссовки 45-го размера;
да, я засомневался; и да, черт возьми, я решил застукать любовников
с поличным. Их потные тела, их нелепые телодвижения, округлившиеся
от ужаса глаза жены!

Я прошел через коридор квартиры, поднялся на второй этаж и приоткрыл
дверь бывшей детской, а ныне моего кабинета с дубовым столом,
стеллажами справочников и словарей и большим кожаным диваном.
То, что предстало моему взору, возмутило меня до неприличия. Моя
16-тилетняя дочь, моя красавица, только что окончившая школу,
с восторгом отдавалась какой-то волосатой особи южного происхождения.
В порыве страсти они даже не заметили, что на них смотрят. Особь
жадным ртом ловила чуть розоватые соски ее не по-девичьи налитой
груди, потом, урча, зарывалась носом между ее ног. Игра продолжалась.
Завороженный, я не отрываясь смотрел, как моя девочка ласкает
это чудовище, как позволяет ему склоняться над собой и допускать
его в себя, откинувшись на валик дивана. Признаться, я потерял
чувство времени. Боль, отчаяние, ревность овладели мной. На полу
кабинета в беспорядке лежали его и ее вещи. Судя по дорогому белью
дочери, она ждала его, и это приводило меня в отчаяние. Как быстро
она повзрослела и как умело она делает то, что делают в такие
моменты женщины. И, боже мой, как она похожа на мать!

Не в силах больше страдать, я спустился вниз на кухню и заварил
себе кофе. Под сахарницей меня ждала записка. Я узнал почерк жены.
«Сережа,— сообщала жена,— пишу тебе на тот случай, если приедешь
раньше времени, потому что знаю твою привычку никому ни о чем
не сообщать. Танюшка сдала все на отлично. Сейчас она на даче
с подругами у Татьяны Сергеевны, ждет не дождется, когда ты вернешься
и привезешь ей подарок от дяди Витаутаса. Она еще такой ребенок!
Позвони ей. Я уехала к тете Клаве в Зарайск, она одна и плохо
себя чувствует. Еда в холодильнике. Скоро буду. Зоя». Тетя Клава,
Зарайск... Я вспомнил, что у моей жены была там любовь. Какой-то
учитель физкультуры, который соблазнил ее в 15 лет. Она сама мне
об этом рассказывала. Как говорится, яблоко от яблони... Я выпил
две чашки кофе, выкурил три сигареты, усталость от бессонной ночи
в поезде сменилась взвинченностью и раздражением на весь мир.
Сверху послышались громкие шаги и смех. Неожиданно смех осекся,
видимо, дочка заметила мой саквояж и желтого тигра, подарок дяди
Витаутаса. Дальше последовал шепот, нервное шебуршание и щелчок
закрываемой двери. Еще через пару минут моя дочь, сияя счастливой
улыбкой, впорхнула на кухню и обхватила меня за шею руками: «Папка
приехал, ура!». Она поцеловала меня, и я уловил на ее губах запах
чужой спермы. «Она и «это» ему делала, о боги!» Дочка вела себя
безупречно, всеми силами пытаясь догадаться, заметил ли я что-нибудь?
Мне стоило больших усилий улыбнуться и потрепать ее по светлым,
как солнышко, волосам. Потом мы сели завтракать, выпили по бокалу
сухого вина, и на мгновение мне показалось, что ничего не было,
что просто мне приснился гадкий сон.

Именно в этот сон я и проваливался периодически, сокращая перспективу
трассы в условиях немецкого кузова.

В городе Озеры я сделал остановку, купил конфет, хорошего коньяка
и живого петушка на суп. Я пытался стряхнуть с себя грусть. Мне
представилось, как жена откроет дверь в доме тети Клавы, увидит
меня с такими веселыми подарками и всплеснет руками: «Ой, Сережка...
Клава, смотри, что он принес, сумасшедший!» Приковыляет Клава,
похожая на старую цыганку — волосы убраны в пучок, во рту папироса,
схватит петуха и рассмеется. И Зоя рассмеется, и я, и забудется
все плохое, и мы снова будем вместе одной семьей... Я подъехал
к понтонному мосту через Оку и занял очередь, ожидая сигнала светофора.
Женщина сельского вида подошла к машине и остановилась. Я опустил
стекло. «Не подвезете до Луховиц?» — спросила она, виновато улыбнувшись.
«Я до Зарайска» — ответил я и тоже улыбнулся. «Ну, хоть до Зарайска,
а дальше я сама». Я открыл дверь машины, она села, и в салоне
запахло избой, грибами, хлебом.

Городские трубы и водонапорная башня показались с высоты. Женщина
забеспокоилась. «Нечем платить» — сказала она и снова виновато
улыбнулась. «Так не пойдет,— сделал я строгое лицо,— долг платежом
красен». Я, конечно же, шутил и собирался высадить ее в центре
Зарайска, но женщина оказалась «нешуточная». Она попросила съехать
с дороги в рощицу и остановить машину. Не понимая, в чем дело,
я повиновался. Когда двигатель заглох, женщина вдруг обняла меня
и поцеловала в губы. Ее поцелуй был долгим и сладким. Сначала
я хотел сопротивляться, но поцелуй проник мне в кровь, вызвал
желание. Мы пересели на заднее сидение. Женщина расстегнула на
мне рубашку, брюки, потом принялась раздеваться сама. Я неуклюже
помогал ей, все время думая, что делаю что-то совершенно не то.
Однако погасить страсть был уже не в силах. Женщина вдруг крепко
оседлала мои колени, и еще через секунду я почувствовал ее горячую
плоть, волнами накатывающую на меня. Трещали кузнечики, пели вечерние
птицы, но я ничего не слышал, я задыхался от запаха ее кожи, пахнущей
льняным полотном...

В Зарайск мы приехали уже затемно. Весь оставшийся короткий путь
до города женщина молчала. Я предложил довезти ее до Луховиц.
Она так же молча кивнула, и я потратил еще около часа, чтобы снова
оказаться в Зарайске. У тети Клавы горел свет. На мой звонок во
дворе залаяла собака. Прошло немало времени, прежде чем пожилая
женщина отворила калитку. Она сразу узнала меня и заохала. Оказывается,
Зоя отправилась на встречу нескольких школьных друзей. Я посмотрел
на часы, встреча явно затягивалась, да и тетя Клава чувствовала
себя не совсем уверенно. Более того, я совсем не обнаружил вещей
жены в доме. Градус ревности начал неуклонно ползти вверх. Но
в этот момент стукнула калитка, и Зоя вбежала в комнату. Она разрумянилась,
похорошела и выглядела моложе обычного. «Я увидела твою машину
и прибежала» — сказала она. Я же чувствовал, что она врет. По
тому, как она держалась, говорила, смеялась, видно было, что за
этим стоит некий импульс. У импульса явно просматривались усы
и борода. Ей всегда нравились мужчины богемной внешности. Наверное,
какой-нибудь местный художник или реставратор, а может учитель
физкультуры, состарившийся, но еще вполне бодрый для любовных
утех.

На все мои подозрения жена отвечала нервным смешком. Когда же
я проявил настойчивость, она вдруг сдалась и призналась, что уже
давно состоит в связи с городским архитектором Севочкиным, который
поразил ее воображение тем, что сделал с ней «это» в окне водонапорной
башни. В результате все остальные мужчины показались ей пигмеями.
«Мы облазили с ним самые высокие места средней полосы,— призналась
жена.— В наших дальнейших планах крыши Москвы и Петербурга». Ее
откровения произвели во мне эффект разорвавшейся бомбы. Я еле
сдерживался, чтобы не поколотить ее. Тетя Клава, чувствуя мой
порыв, протиснулась между нами и стала нервно насвистывать песенку
Эдит Пиаф, в которой та рассказывала, что ни в чем не раскаивается.

Удар весьма приличной силы толкнул меня вперед, и я лег грудью
на рулевое колесо «мерседеса». Затем я откинулся на сиденье и
попытался удержать машину на повороте, сбавив скорость. Не тут-то
было: непонятная сила несла меня на ветхий забор свинарника и
дальше на стену заброшенного сарая. Я мысленно попрощался с жизнью,
но, как ни странно, трагедии не произошло. В последний момент
«мерседес» зарылся колесами в груду опилок и остановился. Какое-то
время я сидел, прислушиваясь к биению собственного сердца, и вдруг
понял — живой! Зазвонил мобильник. Голос жены забился в трубке:
«Сережа, мы с Танюшкой соскучились. Когда приедешь из Литвы?»
Я постарался сдержать дыхание. Чертова бессонница, вот где она
застала меня! «А ты разве не в Зарайске?» — осторожно поинтересовался
я. На том конце воцарилась долгая пауза. «Сережа, какой Зарайск?!
Ты меня пугаешь. Мы дома и ждем тебя, чтобы ехать в Ялту».

Охренеть! Я вышел из машины и растянулся на теплых опилках. Чего
только не приснится дорогой ловцу денег, едущему по казенной надобности?