Проза

Русская рулетка

– Уйдите, нам надо помолиться, – сказал Рамзан.

– А можно мы постоим, посмотрим, на улице такой дождь? – спросил
Макс.

– Нет, немусульманам нельзя. Идите, мы вас позовем.

Мы вышли из дома на высокое крыльцо, накрыв головы куртками.

Дождик и вправду был сильный. Крупные тяжелые капли стучали в
землю, как пули, а из глубины дома слышалось молитвенное пение
боевиков. Корова с теленком, понурив головы, шли к сараю со стороны
улицы. Подойдя к воротам, корова боднула железную калитку и вошла
во двор. Теленок подался за ней. Они стали под высокий навес,
куда не попадал дождь, и принялись мотать головами, отряхивая
воду. Макс посмотрел на часы. Поездка в Ведено откладывалась по
метеоусловиям. Кому охота ползти в горы на лысой резине? Значит,
еще день торчать в Шали, есть кукурузные лепешки, пить водку с
дядей Рамзаном… Если так пойдет дальше, на интервью с Басаевым
можно не рассчитывать.

Дверь отворилась, и молодой Муса, племянник Рамзана, пригласил
нас в дом. В доме было тепло и накурено. Пахло ременной кожей,
сырой одеждой и оружием. Оружие было повсюду – стояло в пирамидах
в углу, висело на вешалке у дверей, лежало на подоконнике и на
длинном кожаном диване. Здесь же штабелем стояли еще не вскрытые
цинки с патронами и ящик с гранатами. Боевики, шесть человек,
все родственники Рамзана, все крупные, небритые, сидели за столом
и пили наваристый бульон из пиалушек. Посередине стола стояла
огромная тарелка с пловом, рядом три бутылки водки и стаканы.

– Присоединяйтесь. Мы вообще-то не пьем, у нас джихад… А это для
сугрева, чтоб не простудиться, – сказал седой Рамзан, улыбаясь
золотом зубов.

Мы пододвинули стулья, вытащили сигареты, закурили, исподволь
разглядывая боевиков. Всех их мы видели утром в штабе полевого
командира Анвар-паши Юнусова. Чужие лица, чужие голоса, не желающие
произносить русские слова, повадки и движения абреков – людей
любящих оружие, но не любящих работать. Мы рассматриваем их, они
– нас. Один из них, Али Алхан, потянулся, плеснул водку в стаканы.

– Пейте, закусывайте. Вы, славяне, все водку любите, такая ваша
нация водочная. Вы если долго не пьете, головой страдаете. Вот
ваш Ельцин с головой дружит…

Остальные боевики не зло засмеялись, уставились на нас. Мы с Максом
осушили стаканы, черпанули плова, заели. По спине побежало тепло,
дышать стало веселей. Рамзан пододвинул нам чашки с горячим бульоном
и, откинувшись на стуле, закурил.

– А теперь горяченького вдогонку, сразу теплей станет. А вы, парни,
хорош к журналистам цепляться. Они приехали правду писать, как
мы живем, как воюем. Я вот, если честно, совсем войны не хотел,
зачем война, на войне всем плохо, но мы такой народ, что всю жизнь
воюем, то с русским царем, то с Ельциным, нам не привыкать...
И знаешь, что я вам скажу, никогда вам нас не сломить, вы можете
стрелять наше тело, но душу вам не взять, вот и весь расклад.
А знаешь почему? Потому что на нашей стороне наши предки, бог…
Потому что Чечня не субъект России, Чечня – субъект Аллаха! Сталин
нас убивал, Сталин нас высылал, а мы живы и дальше будем жить,
и вас еще переживем. Не вас конкретно, вы нам ничего плохого не
сделали, а ваших политиков, вашу армию, всех ваших пьяниц.

Боевики, выслушав речь Рамзана, заговорили между собой на чеченском.
Али Алхан вынул из кобуры наган, открыл барабан, высыпал на стол
патроны, а один оставил. Потом закрыл барабан и крутанул его по
левой руке. Остальные, глядя на нас, шумно засмеялись.

– Эй, русский, – Али Алхан уставился на меня, – в русскую рулетку
сыграем? Помнишь, как у Лермонтова?

– У Лермонтова никто в рулетку не играл. Тогда таких пистолетов
не было, – сказал я, смотря ему в лицо.

– Э-э, что обманываешь, русский, а русскую литературу не помнишь.
Нохчи вашу литературу лучше вас знают. «Валерик» читал? А «Герой
нашего времени»? Там такой фаталист был, себе в голову стрелял,
Вулич звали… Он был не трус.

– Он стрелял из кремневого пистолета, а не из револьвера, – сказал
Макс.

– Э-э, хитришь, какая разница, вот ты, русский, так можешь? Если
бы в Бога верил, ничего бы не боялся. Я ничего не боюсь, потому
что Аллах со мной, и он меня хранит.

С этими словами Али Алхан поднес наган к виску и спустил курок.
В мгновенно наступившей тишине раздался сухой щелчок. Али Алхан
снова крутанул барабан и толкнул наган по столу в нашем направлении.
Никто из нас к оружию не притронулся. Боевики весело зашумели.
Один паренек лет 17, высокий светловолосый в рыжину, тоже потянулся
к нагану, но Рамзан стукнул его по руке.

– Куда, Абдувахид?! Молод еще. Это дело мужчин…

– Вот и покажи, какой ты мужчина, – обижено сказал Абдувахид.

Вместо ответа Рамзан, прошептав «Бис-смилла…», поднес наган к
правому виску и придавил пальцем курок. Боек стукнул в пустоту
ствола. Боевики радостно загалдели. Русская рулетка включила азарт,
в комнате запахло мужским потом. Рамзан открыл барабан и перевернул
наган. На стол упал и покатился длинный патрон с пулей внутри
гильзы.

– Вообще, у нас не принято испытывать судьбу, – сказал Рамзан,
– истинный мусульманин должен умереть за веру, а не ради развлечения,
но мы показали вам, что ничего не боимся и что бог на нашей стороне.
А вы не хотите испытать судьбу?

Мы молчали.

Боевики, допив бульон, перешли к плову с водкой. Их голоса стали
громче, а речи длиннее. Когда наступило время чая, в комнате появились
две женщины в черном с чайником и чистыми стаканами. Боевики стали
позевывать, поглядывать на часы. Али Алхан устроился спать на
матрасе в углу комнаты, накинув сверху теплую натовскую куртку.
Своего неразлучного «Стечкина» он положил в головах. Остальные
боевики продолжали пить чай с сушками.

– Значит, если с утра дождя не будет, Муса отвезет вас к Шамилю
в Ведено, – сказал нам Рамзан, – а мы ночью должны быть в Белготое.
Там сейчас русские, слышите, как шпарят из гаубиц? Увидимся завтра
вечером, а пока отдыхайте…

Мы с Максом пожали Рамзану руку, поблагодарили за гостеприимство
и отправились устраиваться на ночлег в соседнюю комнату. В это
время боевики решали, кому оставаться за «смотрящего». Выбор пал
на юного Абдувахида. Не скрывая своего недовольства, парень поднялся,
перекинул через плечо автомат и вышел в густеющий сумерками и
туманом вечер.

То ли от выпитого бульона, то ли от чая, через час захотелось
в туалет. Я вышел из дома, прошел за ворота и стал на краю степи.
Когда глаза привыкли к темноте, я различил в отдалении фигуру
человека. Окутанная клоками тумана, она стояла ко мне спиной,
лицом устремленная в ночь. Я подумал, что это Абдувахид, но, приглядевшись,
узнал Рамзана. Он почувствовал мои шаги и повернулся.

– Не спится? – спросил я.

– И тебе, я смотрю, тоже? – смерил он меня взглядом быстрых глаз.

– Я по нужде, а тут смотрю… человек в тумане. Чудно.

– Ничего чудного. Я часто выхожу ночью в степь, когда на душе
пустыня. Смотрю, как звезда с звездою говорит… А иногда стреляю.

– В кого? – удивился я.

– Да не в кого, в небо, в звезды. Люблю звук выстрела. С детства
люблю, когда еще в Казахстане жили. Отец, бывало, пойдет в степь
на охоту и меня с собой берет. Тишина, далекие огни, юрты пастухов…Хороший
он был человек, шапки из каракуля шил. Щас так не шьют.

Рамзана томила тоска, это было видно. Я не стал ему мешать и вернулся
в дом. Все спали. Боевики улеглись около печки на полу, и только
Муса – на старом кожаном диване. Он лежал, подложив под голову
дорожную сумку, и тонко посвистывал носом. Я знал, что в сумке
у него какие-то документы и письма к Шамилю Басаеву. А еще в этой
сумке лежали две гранаты «Ф-1» – на всякий пожарный случай.

Все в подвал!

Утром нас разбудили вертолеты. Винты машин гремели прямо над нашей
крышей. Мы с Максом бросились к окнам. Четыре боевых «мишки»,
укомплектованные «нурсами», разворачивались и заходили для удара.
Первая мысль была, что сейчас вдарят по нам, но после того, как
вертолеты перестроились и стали набирать высоту, страх отпустил.
Судя по всему, они прилетели «нурсовать» штаб боевиков. Вчера
утром здесь прошло совещание под председательством Руслана Гелаева
и Хункар-паши Исропилова. Два крупных отряда под сотню человек
после совещания отошли на окраину Шали, а ночью вообще снялись
с якоря. Данные федеральной разведки слегка запоздали и, все же,
боевиков в поселке было еще достаточно. Если сейчас по вертолетам
откроют огонь, начнется месилово…

Вертолеты выстроились косой гребенкой и пошли на поселок.

– Все в подвал, все в подвал! – раздался крик Мусы.

В комнату вбежали две женщины в черном. Одна из них держала за
руку двух девочек. Девочки испугано озирались и хлюпали носами,
готовые заплакать. Мы похватали сумки, камеры и быстро сбежали
в бетонный подвал. Гул нарастал. Вдруг подвал содрогнулся, и мы
почувствовали толчки. Толкалась земля. Мы стали считать. Раз,
два, три, четыре… Муса загибал пальцы, напряженно вглядываясь
в открытую дверь. На какое-то мгновение все четыре машины одна
за другой промелькнули в створе двери.. С улицы послышалась резкая
пулеметная очередь. Потом еще, еще. Пулеметы стучали из разных
концов поселка, но наиболее активная стрельба велась со стороны
нашей улицы.

– Что они делают, зачем стреляют, тут же кругом мирные

люди! – шептал Муса.

Однако, как только вертолеты «прилипли» к земле, он подхватил
автомат и выпустил по передовой машине длиннющую очередь. Горячие
гильзы со звоном ударили в стену.

– Получайте, фашисты!

В тот же момент подвал тряхануло так, что сверху на наши головы
посыпались куски штукатурки. Мне показалось, что я оглох, потому
что я вдруг перестал слышать детский плач и крики женщин. Рядом
тряс головой Макс, указывая на Мусу. Молодой боевик, казалось,
был счастлив. Он пристегнул к автомату новый магазин и стрелял
вслед уходящему вертолету. Струйка трассера билась о бронированное
днище машины, не причиняя ей никакого вреда.

– Муса, хватит, остановись, не трать патроны! – крикнул Макс.

Муса повернул к нам разгоряченное нервное лицо:

– Что они делают?! Тут только мирные люди! Они что, хотят весь
народ истребить? Не выйдет! Не допустим!

Теперь вертолеты перенесли огонь на другую часть поселка, где
находился штаб боевиков. Реактивные снаряды плевками вылетали
из касет, оставляя за собой полоску дыма. Потом следовал удар,
и в небо взлетали фрагменты домов. Между ударами волнами нарастал
человеческий крик. По улице мимо нашего дома промчался контуженный
бык. За ним устремились коровы и овцы. Видно, один из снарядов
угодил в скотный двор. Не добегая до края степи, бык развернулся
и бросился обратно, давя копытами овец. Зрелище было ужасное.

– Сюда, сюда! – махал нам руками Муса. – Скорее сюда, тут люди!

Мы бросились к соседнему дому, в который попал снаряд. Внешне
он был нормальный, если не считать ровной круглой дыры в стене.
Зато внутри, где произошел взрыв, все было разбито и изрезано
осколками. На полу в луже крови лежал труп молодой женщины, еще
один труп, раздетый взрывом догола, находился под столом. У трупа
не было головы, рук и ног, только одно туловище. В соседней комнате
под завалом стены мы обнаружили маленькую девочку и мальчика лет
четырнадцати. Они были живы и практически не пострадали, но пребывали
в шоке. Стена обвалилась треугольником, образовав пустое пространство,
где и стояли их кровати. Мы вытащили детей на улицу и передали
нашим женщинам, которые тут же увели их в подвал. Дальше мы принялись
собирать останки мужчины и складывать рядом с трупом женщины.
Голову найти так и не удалось – видно, разрушило взрывом.

– Такой хороший человек, Саит Саитович, – плакал Муса, – и он,
и вот она, Зарема, такие хорошие люди. Ну почему они? Почему?
Он даже оружия никогда в руки не брал, а она – учительница…

Мы не знали, что отвечать, и молча курили, сидя на ступеньках.
Вертолеты улетели, ото всюду начали выходить люди. Многие испуганно
оглядывались, стучались к соседям, шли к дому Саита, над которым
висела дымка, оставленная взрывом. Муса посмотрел на часы, поправил
кобуру на поясе и сказал:

– Пора, а то к Шамилю опоздаем. Его лучше всего утром застать.

Мы сели в вишневую «шестерку» и выехали из поселка в сторону гор.
Погода выдалась отличная. После трех дней сплошных ливней наступил
покой. Хрустальный прозрачный воздух, шум молодой листвы и шум
реки в глубоком овраге – были, как подарок судьбы. Дорога поднималась
в горы мимо молодого леса, мимо древних кирпичной кладки развалин
и современных маленьких поселений из 5-6 домиков. Муса смело вел
машину. Видно было, что здесь он знает каждый поворот, каждую
вмятину на асфальте. Проехали указатель на Ножай-Юрт, дальше дорога
стала пустынней. Лес по правую руку словно окреп. Мощные стволы
деревьев, частоколом уходящие к вершинам гор, близость неба. Затем
дорога пошла под уклон и снова выровнялась. Появились жилые дома,
люди, мальчишки на велосипедах, скот. Еще немного – и мы въехали
в Ведено.

– Подождите в машине и никуда не уходите, – сказал Муса, притормозив
около административного здания, внешне напоминавшего школу.

Мы закурили, огляделись. Со стороны входа в здание стояла большая
толпа мужчин. У одних на плечах висели автоматы, другие были без
оружия, но в высоких шапках. Все они смотрели на нас, сохраняя
молчание. Муса поравнялся с мужчинами. Они быстро окружили его,
традиционно обнялись и закивали головами. Похоже было, что он
рассказывал об утреннем налете вертолетов на Шали. Затем Муса
скрылся в здании, а мужчины снова уставились на нас. Мы продолжали
курить. На душе было неспокойно. Мы знали, что боевики промышляют
торговлей журналистами. Но бывали случаи, когда нашего брата попросту
ставили к стенке.

– Не боишься? – спросил я Макса.

– Есть малек, кто знает, что у них в башке... – ответил Макс.

– Тараса Зайчица так и расстреляли, решили, что не журналист,
а офицер ФСБ с «тухлой» ксивой. Вывели из машины и шмальнули на
глазах у всех. Липка Свиридова с ним вместе ехала, рассказывала.

– А она не рассказывала, как ее тоже двое зверей из машины вытащили
и завели в сарай? Она любит об этом рассказывать.

– И что?

– Что, что? Известно что. Жертва ситуации, борец за правду, пострадала

на боевом посту и все такое. Медаль Суворова второй степени и
журналистская премия года. А кто знает, как было на самом деле,
Зайчиц-то уже ничего не подтвердит. Бабы… Тихо, Муса...

Муса выглянул из окна здания и махнул нам рукой. Мы заглушили
движок, который не выключали из предосторожности, и вышли из машины.
Толпа мужчин расступилась, давая нам дорогу. Некоторые последовали
за нами на второй этаж.

Мелкий бес

В коридоре, перед входом в секретарскую, нас обыскали. Человек
с автоматом, похожий на горного орла, прошелся по нашим карманам,
по брюкам до щиколоток и остался доволен. Затем нас пригласили
в кабинет, где уже находился Муса и несколько пожилых боевиков,
и усадили возле стола с бумагами и полевыми картами.

– Шамиль очень занят, он сейчас не сможет дать вам интервью. Вы
будете говорить с его младшим братом Ширвани. Он тоже уполномочен
вести переговоры с журналистами, – сказал Муса.

Мы расстроились, но делать было нечего. Вскоре дверь отворилась,
и в кабинет вошел тощий, выше среднего роста парень с длинными
волосами и недельной небритостью на впалых щеках.

– Ширвани Басаев, – представился он.

Макс и я привстали, сказали «здрасти» и пожали протянутую руку.
Ширвани сел за стол, мы включили диктофон, а пожилые боевики включили
слух. «Ну-с, спрашивайте». Со стороны эта картина напоминала собрание
в индейском вигваме. Вождь, старейшины, оружие, головные уборы,
перья… Ширвани надулся и обвел нас темным взглядом.

– Давно из Москвы?

– Четвертый день, – сказали мы.

– А я только вчера вернулся, был на переговорах. Встречался кое
с кем из Госдумы, с бизнесменами общался. Как видите, для нас
нет ничего невозможного. Хотим, летим в Москву, хотим, в Лондон,
в Стамбул, в Берлин. Сейчас в мире один интерес – Чечня, и мы,
чеченцы, борцы за свободу Ичкерии, находимся на пике этого интереса.
Вот я беседовал с вашими военными в Москве, и мы нашли паритеты.
Вы думаете, это ваша война? Ошибаетесь, это наша война. Мы ее
ведем и доведем до полной победы. Спросите, почему? Да потому
что нам сочувствует весь мир. И мусульманский и западный. Даже
в Москве у нас есть сторонники. А вот кого действительно жалко,
то это русских мальчишек, что гонят сюда умирать. Пушечное мясо…
Ельцин своего внука сюда не погонит, нет, сюда приедет деревенский
паренек из нищей русской деревни. Приедет, чтобы его убили. За
Ельцина и за тех евреев, которые развязали эту войну…

Мы с Максом переглянулись. О евреях, развязавших войну в Чечне,
мы слышали уже не впервой.

– А как у вас с оружием, с боеприпасами? – спросил Макс.

Ширвани Басаев широко улыбнулся, окинул взглядом сидящих рядом
боевиков. Боевики тоже заулыбались. Один даже усмехнулся в бороду.

– А с оружием и с боеприпасами у нас так же, как у вас. Все покупаем
у ваших офицеров. Вот, к примеру, сегодня вечером мы едем в Чери-Юрт,
нам туда подгонят БТР, полный боеприпасов. Хотите, поедемте с
нами. Только, чур, не фотографировать и с офицерами не разговаривать.
Смотреть из машины – и все… Вот на прошлой неделе ваши же мотострелки
продали нам две полевые кухни и 100 штук запалов к гранатометам.
Деньги-то всем нужны, или я не прав?

Макс, будучи патриотом России, с трудом переваривал услышанное.
Действительно, хотелось верить, что все это – вранье, но новенькие
автоматы в руках приближенных мелкого Басаева свидетельствовали
об обратном.

– Рано или поздно ваша война выдохнется, и многих из вас перебьют,
вы думали, что будете делать дальше? – спросил я собеседника в
лоб.

Ширвани пристально посмотрел на меня. Позже Макс признается, что
перепугался за нас, услышав мой вопрос…

– Мы не исключаем такую возможность, что война может пойти на
убыль, но это ничего не значит. С нами Аллах, он ведет нас к победе.
Если война выдохнется на территории Ичкерии, мы перенесем ее в
центральную Россию, в Воронеж, в Москву... Это будет диверсионная
война и средств на нее нам хватит сполна. А вот хватит ли вам
нервов, чтобы выдержать такое – это вопрос!

– Ваши конечные цели? – поинтересовался Макс.

– Северный Кавказ, а может, и Москва. Смотря, как вы будете защищаться,
– рассмеялся Ширвани и вслед за ним все боевики.

В этот момент за стеной кабинета раздался какой-то шум, громкие
голоса. Дверь в кабинет отворилась, и на пороге вырос Шамиль Басаев.
Острые черные глаза воткнулись в меня с неприязнью и секунду сверлили
точно сверлом.

– Мы с вами нигде не встречались? – спросил он слабым нерусским
голосом, в котором чувствовалась власть.

– Уверен, что нет, – ответил я.

– Статью «До последнего чеченца» вы писали?

– Да, я.

– Значит, встречались, – усмехнулся Басаев. Потом повернулся к
Мусе и сказал несколько слов на чеченском. Муса кивнул, поднялся
с места и последовал за ним.

Внешность главного разбойника была запоминающейся. Вроде ничего
особенного и в то же время другой человек, не такой, как все.
Я видел его совсем недолго, но даже за это время уловил в нем
некую силу, позволяющую ему повелевать людьми. По сравнению со
старшим братом, младший казался лишь его жалким отражением. И
видно было, что это ему сильно досаждает, что ему приходится притворяться
и терпеть.

После ухода Шамиля Басаева, интервью продлилось еще около часа.
Мне пришлось сменить касету. Ширвани больше рассуждал, чем слушал
задаваемые вопросы. Когда пристрелянные лозунги и угрозы в адрес
Москвы закончились, его речь стала вялой и малокультурной. Да
и откуда ей было быть культурной? Дикий горец, тень старшего брата,
успевшего послужить в советской армии, поучиться в московском
вузе...

Смерть Рамзана

– Ты Шамилю не понравился, – сказал мне на обратном пути Муса.

– Он мне тоже, – ответил я.

– Шамиль тебя вспомнил. Ты был в группе иностранных журналистов,
снимавших показательный расстрел военнопленных. Ты был единственный,
кто не делал снимков. И еще он вспомнил, что, когда пулеметчик
крикнул «Аллах акбар!», ты сказал «Христос воскресе!» – и тем
смазал весь праздник.

– Да, я тоже вспомнил. Это было в первые недели войны в Грозном
в районе Черноречья... Что ж, чем мог, помог своим…

Муса усмехнулся. Он был, вообще, не злой, этот Муса, и в отличие
от большинства чеченцев, с которыми мне доводилось встречаться,
обладал чувством юмора и философским складом ума.

– Делим по сути одного бога, никак не поделим. А жизнь такая тонкая
штука, что рвется в любом месте, где посильнее нажмешь, – сказал
он задумчиво и тихо.

На дороге возникла фигура голосующего человека. Это был бородатый
боевик, одетый в камуфляж, экипированный автоматом, гранатометом
и помповым ружьем без приклада. Я потеснился. Боевик сел рядом
и протянул руку. Рукопожатие его было очень крепко. Он сразу узнал
в нас журналистов и попросил писать «правду и только правду».
Мы молчали. «Пишите, что видите, – учил он, – не надо своих размышлений.
Пишите, как простые люди воюют с империей ее же оружием. Вот и
все». Мы молчали. «Я понимаю, вам неудобно со мной соглашаться,
но вы все равно проиграете, и знаете почему? Потому что насильно
мил не будешь. Вас все равно здесь не любят и никогда не полюбят.
Вы – враги, неверные, вы хуже собак…». От таких речей даже Муса
опешил. Я видел, что ему неудобно за нас, его гостей, и что он
еле сдерживается.

– Если мы хуже собак, – сказал Макс, вскипев, – тогда, какого
х… вы делаете у нас в Москве? Вас там как тараканов, плюнуть некуда,
и все при делах, все в бизнесе… А бизнес ваш весь на воровстве
замешан и говном от него за версту воняет!

Боевик дернул с колен автомат и попытался развернуть его на Макса,
но я перехватил оружие и, что есть силы, удерживал его. Муса остановил
машину на обочине, вынул из кобуры «ТТ» и приставил ко лбу боевика.

– Слушай, ты, плохой человек, – сказал Муса по-русски, чтобы мы
все поняли. – Это мои гости, и я за них отвечаю. Если хоть волос
упадет с их головы, я сделаю в твоей голове дырку. Ты совсем с
ума сошел, забыл обычаи, понятия… Тебя взяли, уступили место,
везут, а ты чем платишь? Э-э, ты плохой человек, нет в тебе великодушия.
Ты сейчас отдашь оружие, мой гость сложит его в багажник, понял?
Иначе я тебя дальше не повезу.

Боевик насупился, он не ожидал такого поворота событий. Подумав,
он протянул мне автомат, помповик и гранатомет. Я упрятал все
в багажник, и машина тронулась дальше. Мы ехали в полном молчании.
Чтобы снять напряжение, Муса поставил касету с турецкой эстрадой.
Музыка наполнила наши уши волнами покоя и любви. Война откатилась
куда-то на второй план. Боевик задремал и, спящий, стал похож
на обиженного ребенка. Макс протянул мне сигарету.

– Не курите здесь, пожалуйста, все-таки у нас джихад, – сказал
Муса.

– А как же Рамзан, у него мы и курили, и выпивали? – спросили мы.

– Рамзан нарушает джихад, поступает неправильно, Аллах ему судья.
Он взрослый человек… – задумчиво сказал Муса.

Я открыл окно, выбросил зажженную сигарету. Она упала на асфальт,
разбросав сноп искр. Было такое впечатление, что сверху по машине
дали очередь из автомата и промахнулись. Муса, оглянулся, посмотрел
на спящего боевика, покачал головой и убавил звук. Через двадцать
минут машина въехала в Шали и остановилась у дома Рамзана.

Мы поднялись по высокому крыльцу и постучали. Одна из женщин в
черном открыла дверь. Муса повесил на гвоздь в прихожей автомат,
снял куртку, армейские ботинки и сел пить чай. Мы последовали
его примеру. Пили в молчании, хрустя сушками и звеня ложечками
о блюдце с алычовым варением. Хоть дорога была не сложная, но
усталость чувствовалась. Покончив с чаем, я вытянул под столом
ноги и откинулся на спинку дивана. Ужасно хотелось спать. Но только
я задремал, как со стороны улицы долетел отдаленный гул. Я прислушался.
Гул нарастал. Муса удивленно вскинул голову, глаза уставились
в окно, а сам он всем телом потянулся к автомату на стене.

– Что-то стряслось, – сказало он, снимая автомат с предохранителя.

– Почему ты так решил? – спросил Макс.

– Потому что, когда так шумит толпа, значит, что-то стряслось.

– Что еще? Убитых утром уже похоронили, детей отдали родственникам…
Неужели еще какая беда? – вслух подумал я.

Гул голосов был уже рядом с нашим домом, когда в комнату вбежали
женщины в черном.

– Рамзана убили, сюда несут, – сказала та, что была постарше.

– Как?!! – выпалили мы. – Не может быть!

Муса повесил автомат на стену и бросился на улицу. Мы с Максом
вышли на ступени крыльца. У железных ворот толпились старики,
женщины и дети. Среди них, держа на руках завернутое в саван тело,
выделялись боевики в камуфляже. Муса отворил двери, и толпа заполнила
двор. Тело на листе фанеры положили на землю. Люди замерли в молитвенном
молчании. У многих на глазах были слезы. Рамзана здесь знали и
любили. За нашими спинами перешептывались женщины, уже узнавшие,
что произошло. А произошло вот что. Уазик, которым управлял Рамзан,
попал под артиллерийский обстрел на трассе Белгготой – Ножай-Юрт.
Гаубичный снаряд ухнул довольно далеко, но оторвавшийся осколок
разбил водителю лицо и застрял в голове. Машина сразу же сорвалась
с трассы и чуть не перевернулась. Боевиков спасла жирная грязь,
в которой забуксовали колеса. Все это словоохотливые женщины перевели
на русский и шепотом поведали нам. Мы с Максом переглянулись.
Оставаться в доме убитого боевика, даже не смотря на обычаи кавказского
гостеприимства, было небезопасно. Шла война, и с нами могли разобраться
по законам военного времени. Ведь других русских у толпы под рукой
не было… Однако уйти по-английски значило бы обидеть Мусу. Мы
молчали, с крыльца наблюдая сцену проводов покойника, потом незаметно
вернулись в дом. Через некоторое время явился Муса в сопровождении
вчерашних боевиков. В комнате повисла жуткая тишина. Боевики смотрели
на нас, не мигая.

– Это он написал статью «До последнего чеченца», – разрядил обстановку
Муса, указывая на меня. – Его даже Шамиль отметил, как честного
журналиста.

– Уходить им надо, – мрачно сказал Али Алхан. – Люди говорят,
что эти двое русских навлекли беду…

– А может, беду навлекла «русская рулетка»? Нерусским не надо
играть в русские игры…-сказал Макс.

Все многозначительно промолчали.

– Они под моим покровительством, я сам их отвезу. – Сказал Муса,
закидывая автомат за плечо.

Мы вышли с заднего крыльца в яблоневый сад, начинавший звенеть
серебряной листвой. Муса замыкал шествие. Он все время оглядывался,
словно ждал неприятностей, но, слава богу, все было тихо. За садом
были огороды, за ними – темная незаметная улочка, уходящая к центру
поселка. Мы пошли по ней. Когда наш квартал остался позади, Муса
завел нас в чей-то заброшенный дом и попросил дождаться его машины.

Вишневая «шестерка» приехала за нами через час. Мы сели на заднее
сидение, пригнули головы. Замелькали улочки в переборе тополей,
и мы выехали на площадь поселка Шали. Здесь было довольно людно.
У многих мирного вида мужчин, стоявших группками и по одиночке,
за спиной болтались автоматы. Это высыпало ополчение. Все обсуждали
утренний налет «винтокрылых ястребов» и нелепую смерть Рамзана
– столько всего за один день!

Муса притормозил возле ветхого домика. Он постучал в ворота и
быстро вернулся с человеком средних лет, слегка помятым на лицо.
Похоже, человек еще недавно крепко спал и видел сны. Он не был
пьян, хотя покачивался и с удивлением вращал карими глазами.

– Это Бетарбек, мой друг, бывший лесничий района. Его слушайте,
а я с вами прощаюсь, – сказал Муса, обнимая каждого из нас и,
по обыкновению, похлопывая рукой по спине.

Я вытащил командировочные деньги, чтобы расплатиться за гостеприимство,
за риск, но Муса гордо вскинул голову:

– Не все в мире измеряется деньгами. Если бы я был в вашей ситуации,
разве бы вы мне не помогли?

– Правда, правда – у нас так… Не все деньгами… – хриплым эхом
отозвался Бетарбек, сгребая нас в охапку и ведя в дом. – Переночуете
у меня, а утром переправлю вас к русским, да еще гостинцев дам
на дорогу, как положено. Кому пистолет, кому другой… У меня этого
добра два ящика. Стреляй – не хочу, и патронов килограмм на пять.
Э-э-э, будь оно неладно, это оружие, жизнь бы нормальную наладить
– вот я понимаю!