Проза

«Есть ещё ряд явлений, правда в большинстве случаев столь же
сомнительных, как и предыдущие. Они говорят нам о проникновении
каких-то разумных сил в наш мозг и вмешательстве их в
человеческие дела.
Я и сам два раза в жизни был свидетелем
таких явлений и поэтому не могу их отрицать. Если же они со
мной были, то почему они не могли быть с
другими?»
К. Э. Циолковский «Воля Вселенной»

По чьей-то досужей выдумке все дома здесь выкрашены в грязно-жёлтый
цвет, переходящий то в грязно-оранжевый, то в
грязно-розовый. Наверно, когда их только выкрасили, лет шестьдесят назад,
выглядели они симпатично. Впрочем, и сейчас они достаточно
привлекательны, но привлекательность эта особого рода, это
очарование упадка: живописно отваливается штукатурка, свисают
оборванные провода, детские качели скручены в узел, из арок
пахнет мочой. До сих пор, пожалуй, никто не может
польститься на подобные пейзажи и превратить в частную собственность
именно их, а не что-то другое, что могло бы появиться на этом
месте. Поэтому эти места — для всех, всякий случайный
прохожий может сфотографироваться на этом фоне, будто
рок-музыкант, или даже просто постоять тут, впитывая в себя атмосферу
досуга. И таким образом, может быть, обрести себя, перед тем,
как отправиться на поиски Группы Эдемских Конструкционных
Компонентов.

Пожалуй, стоит выбрать соответствующую этим местам музыку, чтобы она
сопровождала, как ей и полагается. Это будет диско.
Искусственная музыка погрязшей в депрессии Европы, помните, как в
восьмидесятых она плыла над бескрайними просторами зоны
рискованного земледелия и сполна удовлетворяла трепещущие души. А
обладатели душ ходили, как заведенные, по вот этим улицам,
держа на предплечье «Весну» или «Россию», из которых с
шипением выползали известного рода тунайты. Подземные голоса
возражали, но никто не хотел слушать их, а ведь говорили они
сущую правду — о том, что такая музыка парализует революционную
активность трудящихся, поощряет духовную лень, воспитывает
потребительский тип сознания, делает человека равнодушным к
жестокости и насилию, стимулирует преступный и сексуальный
разгул.

На конечной остановке трамвая уже толпится народ. Многие хотят ехать
и, будь их воля, вернее, если б они знали, что могут, то
укатили бы на «семерке» аж до самого вокзала. А оттуда
железной дорогой куда угодно, ведь нигде их не ждет никто. Поэтому
нет никакой разницы, куда ехать и зачем. Эти вопросы нужны
лишь, чтобы скоротать время в дороге, но стоит ли коротать
его?

Трамвай появляется на пригорке и медленно едет вниз. Наверное,
вагоновожатому запрещено ехать с горки быстро, или просто он
привел трамвай на конечную остановку раньше, чем полагалось по
графику. Войдя в трамвай, нужно заплатить кондуктору шесть
рублей и удобно устроиться на сиденье, еще хранящем тепло
того, кто был здесь пассажиром раньше. Тепло его задницы, если
хотите. «Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка —
проспект Победы!». Если бы вас попросили спеть песню, то что
бы вы спели? Предлагаю для начала «Кам виз ми ту
Пассадина». Что за Пассадина такая, интересно? Если посмотреть
направо, то можно увидеть роддом, место, где на свет появляются
люди для того, чтобы жить в домах, которые так легко
представить, что нет смысла описывать. Люди ходят в магазин «Марина»,
да мало ли чем они занимаются еще. Перечислять очень долго.
«Следующая остановка — Дворец спорта ЧЭМКа». Взглянув
налево, можно увидеть тюрьму, а направо — аквапарк. Наши города
год от года становятся все лучше, они приобретают ухоженный
вид, хотя в них и сохраняются те места, откуда началось наше
движение. А ещё быстрее меняются люди, и это так естественно.
Лица горожан становятся всё приветливее, а их одежда — ярче
и разнообразнее. При определенном стечении обстоятельств их
можно представить танцующими на одной большой дискотеке. Ю
а нот элон! «Следующая остановка — улица Нагорная». Все
танцуют, но никто никому не мешает. Танцуют под открытым небом,
поэтому нет обычной дискотечной спёртости, танцуют вечером,
при свете разноцветных прожекторов. Теплый вечерний ветерок
овевает разгоряченные лица. Ухает драм-машина. Люди
раскрепощены и рады. Подпевая невидимому певцу, они вдруг понимают,
что жизнь прекрасна и делить нечего. «Следующая остановка —
Площадь Павших революционеров».

Да, мы выходим из ничейного мрака и вступаем в освещённое
пространство круга, в котором так легко. Свет идет сверху, и это
понятно. Поэтому, оглянувшись назад, мы не увидим ничего
достойного внимания. То есть вообще ничего, что можно было бы
назвать прошлым. Люди, которые в разговоре употребляют это
понятие, хотят ввести собеседника в заблуждение. Особенно
подозрительны те, кто говорит, что хотел бы повторения, допустим,
своего детства. «Следующая остановка — Красноармейская». О чем
они говорят? Неужели это не они показывают в фильмах лицо,
которое увеличивается до тех пор, пока на экране не останутся
одни только огромные и влажные губы. Они медленно
шевелятся, как водоросли. А дальше за ними все тот же мрак. «Мама, не
надо»,— лепечет кто-то. «Будешь лечить меня в старости»,—
говорят губы. И еще: «Вырастешь — будешь защищать меня ото
всех». Здесь что-то не так. Вначале это просто ощущение, но
потом оно превращается в уверенность, что нет не только
прошлого, но и будущего, и те, кому несмотря ни на что все-таки
удается вырасти, не могут ни защитить никого, ни вылечить.
Простите. «Следующая остановка — Часовой завод». Вот именно. Ви
а ливинг ин э хартбрейк хотэл.

Соединение простой музыки и простых слов дает непростой эффект.
Собственно, это и не музыка даже, а ритм, который можно
воспроизвести, ударяя руками по поверхности стола или просто по
коленям. А слова такие: мы бедные, но гордые, и мы еще покажем
им, тем, кто не воспринимает нас всерьез. Они считают, что
раз ты родился бедным, то бедным и подохнешь, а если ты вдруг
высунешь нос из своего закутка, то они щелкнут тебе по носу
больно-пребольно — так, что слезы из глаз. И припев: мы все
время ощущаем их присутствие, но не можем к ним
прикоснуться. Они — это призраки. «Следующая остановка — площадь
Революции».

Я вышел из трамвая. Ярко светило солнце.

В подземном переходе продаются сигареты, пиво и цветы (ненужное
зачеркнуть). Я шел по проспекту имени Ленина в сторону Алого
поля, чтобы некоторое время постоять возле памятника Орленку...

Орленок взлетает выше солнца и с высоты оглядывает степи, там лежат
тела его друзей. Впрочем, это другой Орленок, из другой
песни. У нашего руки грубо заломлены назад и связаны. Он будто
бы стоит на скале, которая одновременно является его
постаментом. Лицо его искажено гневом, направленным против невидимых
врагов. Скоро-скоро отправят они его в последний полет.
Собственно говоря, это памятник не столько связанному герою,
сколько памятник эмоции — гневу, который не на кого излить,
так как никого нет. Я стоял возле памятника и курил. Я ощущал
свое родство с Орленком, но только моё каменное сердце было
давно разбито.

Она пришла, хотя могла и не прийти, могла подослать вместо себя кого
угодно. Но она пришла. Девушка, которую я знал тысячу лет.
Совершенно неслышно пробили невидимые часы, и мы пошли. Идти
было всё равно куда, и мы пошли по проспекту имени Ленина,
мимо Публичной библиотеки, мимо универмага «Большой», мимо
гостиницы «Южный Урал», мимо магазина «Детский Мир», потом
перешли на другую сторону проспекта и вернулись к площади
Революции, от неё мы поднялись к драмтеатру и вошли в парк имени
Пушкина, вышли оттуда на улицу имени Цвиллинга, спустились
к площади Революции, опять пошли по проспекту имени Ленина
до памятника Курчатову, углубились в лесопарк и очутились на
улице Молодогвардейцев, пошли по ней до Комсомольского
проспекта и направились вдоль него. Её дом был там.

Сколько нужно задать вопросов, и нужны ли они вообще, чтобы понять,
что за человек находится рядом с тобой? Тебе нравятся фильмы
ужасов? Нет, не нравятся. Когда по телевизору показывают
что-то страшное, я сразу же переключаю на другую программу или
выключаю его совсем. Мне кажется, что ужасов в жизни
хватает. Книжки? Не знаю. В школе. Меня всегда, кстати, поражало,
как это детей заставляют читать то, что не всякий взрослый
поймет. «Война и мир», например. Сколько там томов, два?
Четыре. Музыка? Ну, так, не могу сказать. Я слушаю радио, в
основном. У меня есть, конечно, кассеты всякие. Но слушаю радио.
Вот, недавно понравилась песня «Я свободен» этого...
Кипелова. Песни я знаю, а кто поёт — нет, потому что на радио не
всегда объявляют. Еще мне нравятся эти, которые поют «пускай
ты лилипут, а я горбатая». Кто это? «Ногу свело». Да, точно.
Самая плохая черта характера? Гордость. Любимый цвет?
Зеленый. С какой целью прибыли на нашу планету? Уничтожить все
живое. Ах, на нашей планете давно нет ничего живого, наша
планета — планета мертвецов. Ну, я вообще-то с оптимизмом смотрю
в будущее. Говорить о всякой ерунде. Шутить. Чаще называть
по имени.

Утром она уходит из дома, а я — ухожу домой. Днем все иначе. Днем
женщины ищут работу зав. складом, фасовщицы, администратора
или продавца. Они могут с нуля организовать фасовку (упаковка,
дизайн, применение новых технологий). Мужчины, непьющие,
физически здоровые, ищут достойно оплачиваемую работу.
«Гербалайф» и прочую чушь не предлагать. Девушки, ответственные, с
большим желанием работать, ищут работу экспедитора,
товароведа, оператора ПК. Согласны на физический труд на
производстве. Интим не предлагать, так как у них есть мужья и они любят
только их. Они живут с родителями мужей, и свекрови
считают, сыночек мог бы найти пару подостойнее. Хорошо бы снять
отдельное жилье. Порядочная семья снимет жилье, срочно. Я тоже
искал работу.

Я честно ходил по всем адресам, куда меня направляли, разговаривал с
людьми, имена которых были записаны у меня на бумажке. Люди
говорили мне что-то, я быстро забывал что, помнил только
свои ощущения от их слов. Это всегда были очень хорошие
ощущения, мне нравились чужие слова, они воодушевляли меня. Мне
хотелось помочь этим людям, я чувствовал их правоту, я хотел
присоединиться к ним. Потом только мне стало чудиться, будто
я всё время встречаюсь с одним и тем же человеком, который
искусно меняет своё обличье и манеру разговора. Более того, я
вспомнил, что раньше уже неоднократно встречался с ним и
уже много раз отвечал на его вопросы, вроде того — люблю ли я
людей. Видимо, и тогда и сейчас я отвечал как-то
неправильно, иначе зачем я снова и снова повторяю одно и то же.

На Аркаиме я была, ещё когда в универе училась. Всякие растения там
исследовали, камни там. Ничего особенно интересного нету —
степь одна. Ну да, город этот. Вот и наезжают разные психи,
типа там место специальное, связь с космосом и всё такое.
Пацаны-экскурсоводы прикалываются, водят людей, а там и
иностранцы приезжают, на какой-нибудь холм обыкновенный, и говорят,
что о-о-о, это холм непростой, если к нему больным местом
приложиться, то вылечиться можно. И прикладываются ведь. Вот
цирк на палочке! Еще какие-то приезжали типа кришнаитов, но
не кришнаиты. Шииты, что ли. Нет, не помню, но название
похоже. Жили там в палатках, целыми днями завывали песни свои.
По углям ходили. Встанут в кружок, песни попоют, а потом — по
углям! И всем тоже предлагали, но все боялись. Я говорю
Маринке, пошли попробуем. А она не хочет. Ну, я одна пошла.
Встала вместе с ними и тоже типа пою. Завываю что-то. И такое
состояние начинается, ну наверно как под гипнозом, как будто
пьяный немножко становишься. Я вообще-то не пью, не знаю, в
чем там кайф в этой выпивке. Бутылку пива если одолею, так
буду потом целый вечер ходить качаться, да еще наутро голова
начнет болеть. Ещё не понимаю, как так можно напиться, чтобы
не помнить, что ты делал. В общаге был у нас такой Валерка,
работал охранником в ночном клубе, там же на
Молодогвардейцев. Так однажды прихожу из университета, а он лежит в моей
комнате, на моей кровати и спит. Я думаю: «Ни фига себе!».
Потом выяснилось, он пил внизу с друзьями какими-то, напился
до чертиков, и они его на руках наверх подняли и комнату
перепутали, или пошутить решили. Ну чего делать? Потолкала его
для порядка — никакого эффекта. А ему на работу к девяти
вечера. Ну ладно. Я поела, села уроки учить, смотрю — восемь
уже. Я говорю: «Валера! Уже восемь часов вечера! Кажется, тебе
на работу пора!». Он вскакивает: «Как восемь?!». А потом: «А
как это я здесь оказался?». Я говорю: «Не знаю, как это ты
здесь оказался». Он мне: «Дай пожрать чего-нибудь». А у нас
с Маринкой макароны были старые в кастрюле, никак не могли
их съесть, выбросить даже собирались. Я и говорю: «Вон,
макароны, будешь?». Слопал за милую душу и на работу попёр. Потом
ещё ходил у всех спрашивал, что он вчера делал. Описаться
можно! Как так, я не понимаю. Это ведь ты всё делал, не
кто-то другой, и всё забыл. Смех!

Ну вот. Вошла я, значит, типа в транс и по углям так запросто.
Вообще не жжётся. Чувствуешь, что идешь, а нисколько не больно.
Главное из этого транса не выходить, не думать о нём. Идешь
себе и иди. Потом сектанты эти сказали, что в углях сгорели
все мои болезни на год вперёд, надо только ноги три дня не
мыть. Ага! В тот же вечер, дура, пошла с Маринкой на речку
купаться и всё смыла. Ну, я и так редко болею, тьфу-тьфу-тьфу.
Зарядку делаю. От неё вообще-то толку никакого, конечно. Да
и не всегда успеваю сделать её. По выходным разве что. Я и
так на работу всё время опаздываю. Работаю я с восьми часов,
выходить надо в семь, вставать в полседьмого. Специально
завожу будильник, а он у меня противно так звенит, китайский
потому что, но все равно не слышу и сплю дальше. Потом
вспоминаю, что на работу надо, соскакиваю как угорелая, быстро
умываюсь и бегу. Хорошо, если маршрутка приедет, а то на
троллейбусе пилить долго. И опаздываю. Пока вроде не ругали меня,
Галина Ивановна только скажет иногда, вроде как и не мне
даже, слышали, мол, тем, кто опаздывает, премию не дадут.
Конечно, не дадут! Ее раз в полгода нам выписывают, тыщу рублей,
очень нужна такая премия, если б там тыщ пять, тогда
нормально. Сколько я там работаю, считай, три года, один раз только
была такая, даже не знаю с чего вдруг. Я на эти деньги тогда
музыкальный центр купила, он дома стоит, у мамы.

Платят нам, конечно, мало. У меня в месяц где-то три восемьсот
выходит, из них я шестьсот за комнату отдаю, а на остальные живу.
Это я ещё на полторы ставки работаю, с одной девчонкой,
Танькой, ставку поделили. Ещё все время говорят, что ставку эту
скоро сократят, ну, тогда я не знаю, что делать буду. За
такие гроши работать — себя не уважать. Честно говоря, работы
у нас не так уж и много, я бы могла её часа за два всю
переделать и домой пойти. Но не получается, потому что клиенты
когда угодно могут прийти за справкой. Мы им за деньги справки
выписываем.

А как на работу приходим, садимся чай пить и пьём его так целый час.
Потом кто-нибудь говорит, что пора и поработать, и все типа
работать идут. А работают они — просто цирк на палочке! Я
как только пришла туда, так быстро всё переделаю и сижу, как
дура, не знаю, чем заняться. А все чего-то делают, пишут,
журналы учёта изучают. Потом Лариса Григорьевна тихонько мне
так и говорит, чего, мол, сидишь-то, если нет работы,
создавай видимость. Изучай вон справочник. А если неохота, принеси
книжку поменьше и вложи в него, читай, будто справочник.
Вот, охота мне целый день на заднице сидеть, видимость
создавать. Я сначала на компьютере пасьянс «Паук» раскладывала,
потом чувствую, косятся все на меня, и стала в другой отдел
ходить, с девчонками болтать. В другом отделе помоложе
контингент, не то что у нас: одни бабы, им на пенсию скоро. Я одна
молодая. А ещё у нас Евгений Эдуардович работает, вот кадр! Он
этот... религиозный философ. Его еще при Советском Союзе в
КГБ вызывали, чего-то он там распространял, литературу
какую-то. Он говорил, да я уже не помню. Умный! Чего ни спросишь
— всё знает. Даже по-французски умеет. Мы ему говорим, чего
вы, Евгений Эдуардович, тут штаны просиживаете, шли бы
куда-нибудь, денег заработали бы. А он, значит: «Мне ничего не
надо. Мне с котом денег хватает». Ходит все время в тюбетейке
и как капуста: наодевает на себя одежды — боится
простудиться. Чуть форточку откроешь — сразу вопит. А вместе с ним в
кабинете сидеть не очень приятно — воняет от него. Ну, не
сильно, но всё равно, кислятиной какой-то. Наши бабы всё время
на него орут, а ему по барабану.

К обеду наши начинают готовиться за полчаса где-то. У нас на всю
контору одна микроволновка, у заведующей, так к ней изо всех
отделов бегают еду разогревать. А я и не хожу, чего там, весь
обед прождешь своей очереди. Ну и начинают доставать
бутерброды свои, супы быстрого приготовления, огурчики-помидорчики
и прочую чушь. Я в магазин быстренько сбегаю, куплю себе
йогурт и банан или яблоко. Мне хватает. А дома я почти не
готовлю. На выходные я к маме езжу, так она напихает мне всякого,
неделю ем. Кофе я не пью, один чай только. Нравится с
бергамотом. Только он дорогой.

Зато заканчиваем мы работу в полпятого. А по пятницам так вообще я в
час сваливаю, потому что у меня в три электричка уходит.
Следующая — в шесть, но на ней я тогда приеду в девять вечера.
Ни к селу ни к городу. Поздно. Короче, денег, конечно,
платят нам мало, но зато уйти можно, если надо куда. На
других-то работах фиг отпросишься. Хотя я бы хотела зарабатывать,
скажем, тыщ пять. Тогда бы могла себе вещей каких-нибудь
прикупить. А-то уже и надеть нечего.

Друзей у меня не так чтобы очень. Алёнка с мужем, Оксанка, Маринка,
с которой мы учились и в одной комнате в общаге жили, у нее
тоже муж есть, Гриша, потом кто? Ну, дома там. Да оттуда
тоже уж все поразъехались — кто в Челябинск, кто в Свердловск.
Одна в Москву укатила. Квартиру там, говорит, купила. Врёт,
наверное. Разве можно за два года на квартиру заработать? Да
ещё в Москве. Она, говорит, что в казино работает. Ну, в
казино, может, и можно.

Алёнка меня давно уже хотела познакомить с кем-нибудь. А где
знакомиться-то? На дискотеку я же одна не пойду, а они все не
хотят, говорят, старые мы на дискотеки-то ходить. Я бы сходила
поколбаситься. На улице тоже как-то стрёмно. Алёнка говорит,
давай через интернет, есть сайты такие специальные, для
знакомства. У неё муж в фирме компьютерной работает, так у них
дома есть. Давай, говорю, попробуем. Ну и попробовали. Нашли
какого-то парня, написали ему. Он ответил. Переписываться
стали. Алёнка иногда вместо меня ему письма писала, когда мне
некогда было к ней заходить домой. Потом он написал, что
хочет встретиться, дал мне номер своего мобильника, а мне и
позвонить неоткуда, на работе у нас «восьмёрка» заблокирована. Я
дала ему свой рабочий. И он позвонил. Давай, говорит,
встречаться. Где, спрашивает. Я говорю, ну, давай возле Орлёнка,
в семь часов встретимся. Как раз, думаю, успею после работы
домой заехать. Ну и встретились.

Ничего такой парень оказался, симпатичный. Интересно с ним было
поговорить о всяком. Мы много гуляли и разговаривали. Потом я
его к себе домой привела. Сначала он у меня до одиннадцати
оставался и домой уходил. Однажды сидим с ним на диване, а он и
говорит: «Можно, я тебя поцелую?». Можно, говорю. Смешной
он был какой-то. Непонятно было, когда он серьёзно говорит, а
когда прикалывается. Я у него спрашиваю: «Какая твоя
любимая группа?». Он говорит: «Модерн токинг». Потом подумал и
говорит: «Нет, «Бэд Бойз Блу». Мы вообще с ним много говорили
про книжки разные, про кино. Интересно с ним было
разговаривать. Помню, у нас в универе препод был, философ. Так иногда
кто-нибудь ему вопрос задаст не по теме, так он давай
болтать, и мог так всю пару протрепаться. А нам хорошо, сидим,
своими делами занимаемся. Не помню уж сейчас, про что он
говорил, помню только, что было интересно.

Вечерами они выходили гулять по Комсомольскому проспекту. Оба любили
городские сумерки, она — потому что выросла в маленьком
городе, он — потому что вырос в большом. В киоске они покупали
по баночке газированной воды и пили её на ходу. Они
разговаривали о всяких пустяках, иногда обращая внимание друг друга
на какое-нибудь интересное явление, которое встречали на
своем пути. Обыкновенно разговор начинался с того, что они
рассуждали о том, как приятно вот так вот гулять вечером.

— Хорошо, что мы выбрались на улицу,— говорил один из них,— а то так
бы и просидели весь день дома. У меня уже голова начинала
болеть без свежего воздуха. Это полезно — гулять перед сном.

Потом они рассказывали друг другу, что с ними приключилось за
прошедший день. «У нас сегодня на работе Евгений Эдуардович такое
учудил, мы чуть со смеху не описались. Вытащил стул из-под
Галины Ивановны. На обеде. Она привстала, потянулась за
пирожком, а он взял и стул её вытащил. Хорошо, что она заметила,
а то бы грохнулась всей своей тушей на пол. Убилась бы. Как
она на него заорала!». «Мне сегодня приятель письмо прислал
по электронке. Пишет, что телевизор у него сломался. Поздно
ночью смотрел футбол, а жена его спать хотела. Только она
заснёт, как он начинает стонать, что наши продувают. Ну жена и
не может заснуть, ругается. Тогда он решил перетащить телек
на кухню и по дороге его уронил. Прикинь!».

Из всех супермаркетов они выбирали один и заходили в него за полчаса
до закрытия. Они покупали там на завтрак грейпфрутовый сок,
йогурт и плитку шоколада. По пятницам они покупали литр
светлого пива в пластиковой бутылке и две упаковки сухариков со
вкусом красной икры. На ужин.

Вдоволь нагулявшись, они шли назад. Когда до дома оставался один
квартал, он протягивал ей полиэтиленовый пакет из супермаркета
и говорил: «Подержи, пожалуйста». Она брала пакет и
отворачивалась. Он закуривал и забирал у нее пакет.

— Ой,— сказала она,— что это там лежит?

Он помахал рукой, гася спичку, и посмотрел. Сначала ему показалось,
что он видит небольшую кучу мусора, но, приглядевшись,
понял, что это мертвое животное.

— Это кошка или собака? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Не знаю.

Она опустила голову и шмыгнула носом. Он затянулся.

— Мне становится легче,— сказала она,— когда я думаю, что они
попадают в рай. Как дети. Мне их очень жалко. Может быть, это
неправильно, но мне их жальче, чем людей. Ну, кроме совсем
маленьких детей, конечно. Они ведь еще совсем ничего не понимают.
И животные тоже. Поэтому если они вдруг... вдруг умирают,
особенно если насильственной смертью, то сразу же попадают в
рай. Я знаю, что это так. Тогда все правильно. Да. Ты ведь
тоже так думаешь?

— Да.

Они свернули в темный переулок, пошли по газону и запнулись о проволоку.

— Вот бы мы сейчас...— она сказала неприличное слово и тихо
засмеялась от своей смелости. Ей захотелось сказать еще что-нибудь,
но она не решилась, чтобы не показаться вульгарной. Она
только повторяла про себя неприличное слово и улыбалась. Было
темно, поэтому он не увидел. Было шумно, поэтому он не
услышал. Он отбросил сигарету. Они подошли к железной двери
подъезда.

— Ключ давай,— сказала она. Он подал ей ключ и сказал:

— Знаешь, я, наверное, домой поеду.

— Почему? Подожди. Что произошло?

— Ну, не знаю, просто поеду и все.

Она погремела ключом и открыла дверь.

— Заходи давай, не выдумывай.

Ему казалось, что всякий человек, дожив до определенного возраста,
должен сформировать в своей голове какое-нибудь
мировоззрение. Вся прошедшая жизнь, пусть и не такая большая, должна
привести к этому. Человека, у которого есть мировоззрение, видно
сразу. Он уверенно входит в дверь, крепко жмёт руку,
внимательно смотрит в глаза и говорит «привет» не задумываясь. Он
не бормочет под нос, его голос звучит громко и отчетливо.
Такому человеку не приходят в голову разные глупости, если он
обещает что-то, то непременно это выполнит, а если не
сможет, то предупредит по телефону. Мировоззрение — казалось ему —
это нечто вроде рельсов, по которым можно ехать не
задумываясь, все равно приедешь куда надо. Его беда была в том, что
у него таких рельсов не было. Он мог игнорировать очевидные
вещи. Это началось, ещё когда он учился в школе. Утром он
выходил из дома с портфелем, шёл в школу, но, не доходя одного
квартала, вдруг сворачивал куда-то вбок, проходил одну
улицу до конца, потом другую и так далее. Если были деньги, то
он шел в кинотеатр «Спартак» или «Кировец» и смотрел там
фильм. Он смотрел фильм и одновременно прислушивался к странному
ощущению. Оно появлялось в нём перед тем, как он сворачивал
с нужной дороги на ненужную. Сначала оно было еле заметно,
как точка, но с каждым часом оно всё больше превращалось в
огромную чёрную кляксу и заслоняло собой всё вокруг. Это
ощущение было чем-то вроде ощущения безвыходности. Он знал, что
фильм скоро кончится, что ему придётся возвращаться домой,
где ещё не знают, что он пропустил занятия, что завтра ему
всё-таки придется идти в школу и врать там про сегодня: болел
живот или что-то подобное. Он знал, что ему предстоит
отвечать на какие-то вопросы, касающиеся лично его, а не параграфа
в учебнике. Ещё он знал, что когда все расспросы и
выяснения закончатся и ему скажут «ну ладно, иди», то чёрная клякса
тут же исчезнет, вернее, уменьшится до микроскопических
размеров, которых и не чувствует никто.

Пожалуй, это ощущение, в котором не было ничего от отчаяния, а была
только скука от бесконечного повторения одного и того же,
было главным в его жизни. Остальные чувства не могли
преодолеть его, потому хотя бы, что были слишком быстротечны. Потом
он пытался анализировать свое поведение и не находил никаких
достаточных оправданий для своих странных поступков. Когда
он пробовал говорить об этом с кем-нибудь, то даже самые
терпеливые и внимательные слушатели бормотали в конце концов
что-то об усталости и о необходимости отдыха. В конце концов,
он стал соглашаться с ними, хотя так и не понимал, от чего
ему надо отдохнуть и каким образом. Он думал, что все его
проблемы происходят именно от отсутствия ясного понимания того,
что все-таки вокруг происходит и почему одна дорога
считается нужной, а другая наоборот.

— Ладно,— сказал он,— извини, я, наверное, устал немножко. На работе
опять завал такой, что и не рассказать. Директор орёт...

Он поцеловал её и они стали подниматься по лестнице.

— Ничего,— сказала она,— сегодня ляжем пораньше. Выспимся.

2004