Литературная критика

Так говорил Горький (окончание)

Горький начинался с того, чем Ницше как духовная личность закончился
— с сумасшествия. И хотя сумасшествие
Ницше было неизлечимым и окончательным, Пешков же в Нижнем
Новогороде оказался лишь на пороге безумия, так или иначе, но
последний путь от Пешкова к Горькому начался от нижегородского
«безумия» через странствие по Руси до появления в тифлисской
газете «Кавказ» безусловно «ницшеанского» рассказа «Макар
Чудра» с его проповедью бесконечного движения и стало быть
бесконечного «становления» человека, то, что проповедовал
«Заратустра». Ведь Заратустра прогнал учеников своих, когда уже
готовы были уверовать в Заратустру:

«Есть тысячи троп, по которым еще никогда не ходили, тысячи здоровий
и скрытых островов жизни. Всё еще не исчерпаны и не открыты
человек и земля человека. <...>

Поистине, я советую вам: уходите от меня и защищайтесь от
Заратустры! А еще лучше стыдитесь его! Быть может, он обманул вас.

Человек должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть
даже своих друзей.

Плохо отплачивает тот учителю, кто навсегда остается только
учеником. И почему вы не хотите ощипать венок мой?

Вы уважаете себя; но что будет, если когда-нибудь падет уважение
ваше? Берегитесь, чтобы статуя не убила вас!

Вы говорите, что верите в Заратустру? Но что толку в Заратустре! Вы
— верующие в меня; но что толку во всех верующих.

Вы еще не искали себя, когда нашли меня. Так поступают все верующие;
потому-то всякая вера так мало значит.

Теперь я велю вам потерять меня и найти себя; и только когда вы все
отречетесь от меня, я вернусь к вам.

Поистине, другими глазами, братья мои, я буду тогда искать утерянных
мною; другою любовью я буду любить вас.

И некогда вы должны будете еще стать моими друзьями и детьми единой
надежды; тогда я захочу в третий раз быть среди вас, чтобы
отпраздновать с вами великий полдень.

Великий полдень — когда человек стоит посреди своего пути между
животным и сверхчеловеком и празднует свой путь к закату как
свою высшую надежду: ибо это есть путь к новому утру».

Уходя в странствие по Руси Пешков оставлял за своими плечами много
«учителей», которые хотели обратить его в свою веру. И не
столь важно: существовали ли некоторые из этих «учителей» в
реальности (как, например, повар Смурый), а если и
существовали, то в самом деле пытались ли они обратить Алексея в свою
веру,— в духовном пути Горького, как он себе его представлял,
это было выглядело так. Нижегородский Колобок ушел от
Бабушки и Дедушки, Смурого и Евреинова, Ромася и Короленко.
Последним его учителем по пути на станцию «М. Горький» был
революционер-народник А. М. Калюжный, который в Тифлисе
якобы заставил его написать рассказ «Макар Чудра».
«Якобы» — потому что сам Калюжный впоследствие опроверг эту
легенду, которую Горький зачем придумал для своего биографа
Груздева...

«В известной книге И. Груздева «Жизнь и приключения Максима Горького
имеется досадное недоразумение. Автор пишет:

«Калюжный встал, взял его (Горького) за плечи и вывел в другую
комнату. Толкнув его туда, он запер за ним дверь.

— Там на столе есть бумага,— сказал он через дверь изумленному
Алеше,— запишите то, что мне рассказали. А до тех пор пока не
напишите,— не выпущу».

Ничего подобного в жизни не было. Видимо, Горький в шутку рассказал
Груздеву всю эту историю».

В шутку или не в шутку, но зачем-то Горькому понадобилось сочинять
последнего наставника или «гуру» Алеши Пешкова перед тем, как
он станет М. Горьким.

Так и выстроена вся духовная автобиография Пешкова, которую сочинил
Горький. От учителя к учителю. От искушения к искушению. И
всё «мимо, мимо...».

Заратустра спустился с гор «в люди», когда ему исполнилось сорок
лет. Ушел он в горы в тридцать лет, чтобы наслаждаться «своим
духом и своим одиночеством». Он вернулся к людям, чтобы
сообщить им истину о сверхчеловеке, о том, что человек — мост
между животным и сверхчеловеком. Горький в тридцать лет, по
сути, начинает свой самостоятельный писательский путь, издав в
1898 году «Очерки и рассказы», сделавшие его сразу же
известным. Таким образом Горький не «русский Заратустра», как его
именовали иногда, но как раз наиболее верный ученик,
впитавший проповедь учителя тогда, когда он «нашел себя». Горький
это «ницшеанец» постфактум. Он стал «ницшеанцем» прежде, чем
встретился с Заратустрой. Поэтому так старательно от
открещивался от Ницше почти всю свою жизнь, хотя портрет его, по
крайней мере, в 20-е годы возил с собой всюду. Вот он пишет М.
Ф. Андреевой из Чехословакии в декабре 1922 года: «Привези
мне бронзовые фигуры китайские, а то очень скучно у меня в
комнате. Торчит Ницше, но он похож на брантмейстера из
Арзамаса».

Брантмейстер (пожарный), машинист со станции Кривая Музга, покойный
Марк Твен, сам поздний Горький... Ницше всюду сопровождал
его. И Корней Чуковский писал, что портрет Ницше висел в его
кабинете.

С сестрой Ницше Елизаветой Горький по стечению обстоятельств так и
не встретился. Может быть, и слава Богу! В конце 20-х с ней
встретился Адольф Гитлер. Гитлер, как и Горький, «высоко
ценил» творчество ее брата, а она, будучи супругой одного из
первых немецких идейных нацистов, Фёрстера, настолько
прониклась симпатией к Гитлеру, что даже преподнесла ему
символический подарок — трость брата. У Горького — слава Богу! — была
своя русская суковатая палка.