Литературная критика

В том-то и дело, что гимн Сатина Человеку это смертный приговор
реальным «людям». Его тост за Человека это поминальный стакан
за Барона, Настю и... Актера. После того, как произносится этот
возвышенный монолог и выпивается за Человека, происходит следующее.

«А к т е р. Татарин! (Пауза.) Князь!

(Татарин поворачивает голову.)

А к т е р. За меня... помолись...

Т а т а р и н (помолчав). Сам молись...

А к т е р (быстро слезает с печи, подходит к столу, дрожащей рукой
наливает стакан водки, пьет и – почти бежит – в сени.) Ушел!

С а т и н. Эй ты, сикамбр! Куда?»

Понятно – куда? Вешаться... Последним словом пьесы, после монолога
Сатина и каторжной песни («Солнце всходит и заходит, а в тюрьме
моей темно») является самоубийство Актера, которому Сатин, воспев
Человека как идеал будущего бунта против Бога, отказал в праве
на жизнь.

Не Лука виноват в том, что Актер повесился. Сатин... Лука жалел
обитателей ночлежки, потому что они люди конченные. Дело не в
том, что для Актера нет в России лечебницы, а в том, что Актер
это «бывший человек», а грядет новая мораль, в которой «бывшим»
нету места.

Иннокентий Анненский проницательно заметил это, написав: «Читая
ее (пьесу – П. Б.), думаешь не о действительности и прошлом, а
об этике будущего...» И в той же статье о «На дне» он задает вопрос:
«Ах, Горький-Сатин! Не будет ли тебе безмерно одиноко на этой
земле?»

Этот вопрос звучит как будто странно, ибо Сатин говорит как раз
о «совокупном» Человеке, о «восстании масс», выражаясь словами
Ортеги-и-Гассета. Какое же тут одиночество? Но в том-то и дело,
что «совокупный» Человек, как отвлеченный идеал, как цель будущего,
не менее, а как раз более одинок, чем многие из «людей».

Фигура, нарисованная в воздухе Сатиным, висит в пустоте. И в такой
же пустоте зашагает гордый Человек Горького из поэмы «Человек».

«Затерянный среди пустынь вселенной, один на маленьком куске земли,
несущемся с неуловимой быстротою куда-то в глубь безмерного пространства,
терзаемый мучительным вопросом – зачем он существует? – он мужественно
движется – вперед! И – выше! – по пути к победам над всеми тайнами
земли и неба».

Куда уж горше одиночество! Но именно это и есть тот «совокупный»
Человек, за которого Сатин торжественно поднимал стакан водки,
провожая в «последний путь» не только Актера, но и себя, и всех
обитателей ночлежки. Тех, кого «пожалел» Горький-Лука, Горький-Сатин
красиво «отпел».

О-о, они прекрасно поняли друг друга! Жалко «людей»? Конечно!
«Все черненькие, все прыгают». Все «уважения» или хотя бы «жалости»
просят.

«Жалости» - да сколько угодно! Но уважения – ни-ни! «Дубье...
молчать о старике! (Спокойнее.) Ты, Барон, - всех хуже!.. Ты –
ничего не понимаешь... и врешь! Старик – не шарлатан! Что такое
– правда? Человек – вот правда! Он это понимал... вы – нет! Вы
– тупы, как кирпичи».

«Вы – все – скоты!» Вот вам и вся правда.

Вот и разгадка мнимого противостояния Сатина и Луки, о которое
сломалось не одно критическое перо, пишущее о «На дне». Любопытно,
что сам Горький не видел в пьесе «противостояния». «В ней нет
противостояния тому, что говорит Лука. Основной вопрос, который
я хотел поставить, это – что лучше: истина или сострадание? Что
нужнее? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться
ложью, как Лука? Это вопрос не субъективный, а общефилософский.
Лука – представитель сострадания и даже лжи как средства спасения,
а между тем противостояния проповеди Луки представителей истины
в пьесе нет. Клещ, Барон, Пепел – это факты жизни, а надо различать
факты от истины. Это далеко не одно и то же». Эти слова тоже из
интервью Горького 1903 года, и они многое объясняют в «На дне».
Лука и Сатин – не оппоненты, но два философа, которые не знают
об «истине», но знают о «правде» и делают из нее противоположные
практические выводы. Собственно говоря, - это две ипостаси Максима
Горького.

«Правда» заключается в том, что для «этики будущего», этики ХХ
века «люди» перестанут быть индивидуальными, духовно ценными единицами.
Попытка самоубийства какого-нибудь нового Алеши Пешкова уже не
всколыхнет огромный город, не заставит церковь практически заниматься
вопросом его духовного спасения. Жизнь же человеческая вообще
не будет стоить ломаного гроша. В грязные окопы пойдут миллионы
людей, став «пушечным мясом», пищей для вшей. В них будут не только
стрелять, но и травить ядовитыми газами, как крыс, насекомых.
Потом будет «красный террор», «голодоморы» 30-х годов на Украине,
на Кавказе, в Поволжье. Потом – печи Бухенвальда, массовое истребление
целых наций и даже рас. Хиросима. И многое другое, что станет
«этикой будущего». Вот от чего убегает со своей последней жалостью
Лука и над чем в глубоком отчаянии, хлопнув для храбрости стакан
водки, пытается утвердить знамя «уважения» к Человеку Сатин.