Проза

Рисунки, коллажи, оформление: Мария Сумнина

Стихи для детей от 9 до 90 лет

Тишина под Шкафом, или Предисловие для детей

«...Наука не нашла пока

Разумных объяснений...»

У нас в большой комнате стоял платяной Шкаф. Уверенный, что под
ним кто-то живет, я представлял себе маленьких человечков, у которых
были свои города и страны, свои короли и президенты, свои войны
и переговоры о мире. Мне казалось, что эти многочисленные, но
недоступные нашему глазу королевства и республики располагаются
где-то между стенами нормальных, больших человеческих квартир,
где-то в таинственных областях между нашим потолком и полом соседей
- тети Ганны и дяди Артура. Однажды, когда в ванной комнате ручьями
потекла вода с потолка, мама попросила меня сходить наверх и сообщить
об этом. Дверь открыла тетя Ганна. «У нас в ванной с потолка течет»,
– сказал я. «Проходи, проходи, – заволновалась соседка, – сам
посмотришь, у нас все сухо!». И она провела меня в ванную, располагавшуюся
точно там же, где и наша, выглядевшую почти так же, но все же
чуть по-другому. Пол в ванной и впрямь был сух. «Мы даже не мылись
сейчас, видишь, ванна внутри тоже сухая», – сказала хозяйка. Действительно,
ванна внутри тоже была сухая. «Хочешь, загляни под ванну», – предложила
она. Я быстро встал на четвереньки, наклонился и заглянул под
ванну – в тайной надежде увидеть бегущих в панике человечков.
Увы, их там не оказалось – под ванной было сухо, пыльно и пусто.
«Ну что там, сухо? Не знаю, откуда течет, но не от нас – это точно»,
– подытожила тетя Ганна. Пришлось прервать исследование и ретироваться.
Потоки впоследствии продолжали периодически обрушиваться с нашего
потолка, но доказать вину соседей не удалось – вполне вероятно,
они и не были виноваты. Просто вода, вытекающая из какой-нибудь
прохудившейся трубы, собиралась между этажами, а когда ее становилось
слишком много, выливалась на наши головы. Прошло несколько лет,
и потопы прекратились так же неожиданно, как начались. У меня,
однако, имелось на все это свое собственное секретное объяснение.

Вот пара основных версий. Согласно первой из них, две враждебные
группы человечков вели войну. Те, что жили выше – «верхние», –
пытались затопить обитавших ниже, которых я считал «нашими», для
чего перегораживали трубы. В конце концов, «наши» победили и,
прогнав «верхних», устранили перегородки. Наводнения прекратились.
Согласно второй версии человечки не воевали, а пытались построить
сложное инженерное сооружение на базе водопровода. Возможно, они
хотели оросить свои поля или теплицы, где выращивали микроскопические
помидорчики и огурчики, или, может, они предполагали построить
курортную зону для купания и подводного плавания, или еще что-нибудь
в том же роде. Поначалу они никак не могли справиться со сложной
задачей, и вода вырывалась из-под их контроля. Наконец, строительство
было успешно завершено. И наводнений больше не было.

У нас в большой комнате стоял платяной Шкаф, в нем висела одежда.
В нижних ящиках лежали разнообразные предметы, сейчас уже точно
не помню, какие именно. Сверху тоже было много всего навалено.
Я воображал, что по ночам, когда мы спим, маленькие человечки
начинают действовать. Они лазают там, в Шкафу, перепрыгивая с
платья на платье, с фонариками-искорками в руках. И даже если
неожиданно подкрасться и распахнуть дверцы, их не увидишь – фонарики
мгновенно гаснут, человечки замирают. Они необычайно осторожны,
эти человечки, и умеют передвигаться бесшумно. Даже если целая
армия, вооруженная до зубов, соберется под Шкафом, там все равно
будет царить абсолютная тишина...

Я мечтал чем-нибудь завоевать их доверие. Например, подкладывал
им под Шкаф еду: кусочки колбасы или яблока. Они ничего не брали.
«Человеческая еда для них слишком грубая», - догадался я. И, написав
им большое письмо, подложил под Шкаф. «Дорогие Маленькие Человечки!
– значилось в том письме. – Здравствуйте! Меня зовут Саша. Я ваш
сосед. Я тут живу. У меня есть железная дорога. Давайте дружить!».
Через неделю я вытащил письмо – оно покрылось пылью. Как же они
его прочитают, если каждая буква размером с двух человечков? Нет,
письмо тоже никуда не годилось. Но как же быть? Увы, другого способа
вступить в контакт я так и не придумал.

У меня действительно была игрушечная железная дорога, изготовленная
для детей в стране, которой больше не существует на карте – в
ГДР. «В этой стране очень любят все аккуратное и маленькое, –
думал я, – поэтому стараются делать точные модели настоящих, больших
поездов, мостов, вокзалов, деревьев и даже людей». В магазине,
если повезет, можно было купить маленьких пластмассовых человечков,
раскрашенных в яркие цвета. Они были размером с две трети большого
пальца, некоторые в униформе, как солдаты или пожарные, другие
выглядели обычными гражданами из тех, что спешат ежедневно по
своим делам. «Вот бы приспособить эту железную дорогу для живых
человечков!» – мечтал я. Под Шкафом мы устроим главный вокзал.
Оттуда поезд ходил бы в маленькую комнату, а ее я целиком отдам
человечкам. Хватит, в самом деле, ютиться в щелях между этажами
и квартирами, пора на волю! Я натаскаю земли со двора, и прямо
на полу мы разобьем чудесные сады. На стенах мы устроим горы,
можно будет кататься на лыжах и добывать уголь (мне казалось,
что уголь надо обязательно добывать высоко в горах). Конечно,
будут трудности с водой – как устроить реки и озера в комнате
на деревянном Паркете? Но наверняка можно что-то придумать! Человечки
будут жить в красивых домиках, а я совсем не буду вмешиваться
в их жизнь, только иногда зайду в комнату, сяду на корточки и
стану наблюдать, как они там возятся в земле, строят что-то или
просто машут мне маленькими ручками. Еще я буду иногда заглядывать
в окна проезжающего поезда, а сидящая в одном из вагонов мама-человечек
покажет на меня пальцем и объяснит своему испуганному ребенку-человечку:
«Не бойся, это Саша – добрый великан! Он наш друг!».

У нас в большой комнате стоял платяной Шкаф. Однажды я вернулся
из школы и увидел, что он пуст. Все вещи из него были извлечены
и сложены на диване и стульях. Они казались очень грустными и
несчастными, как будто их выгнали из дома и бросили на улице.
Я представил, что Вещи плачут слезами из пыли, когда им приходится
расставаться друг с другом. Затем пришли рабочие и унесли Шкаф.
Мама подарила его моей сестре, которая вышла замуж и стала жить
отдельно. На том месте, где стоял Шкаф, долго еще оставалось темное
прямоугольное пятно на Паркете. Потом на это место поставили Стол,
и пятна больше не было видно.

Существует много удивительных и интересных книжек про то, как
разные дети пытались подружиться с маленькими человечками. Это,
например, старинная русская сказка «Черная курица, или Подземные
жители» Антония Погорельского. Или еще более старинное сочинение
«Городок в Табакерке» Владимира Одоевского. Или не такой старинный,
но тоже вполне почтенного возраста рассказ «Как я ловил человечков»
Бориса Житкова. Или повесть «Гарантийные человечки» Эдуарда Успенского.
Маленький человечек приходил однажды к польскому писателю Янушу
Корчаку, и тот написал об этом книжку под названием «Когда я снова
стану маленьким». У братьев Гримм есть сказка на схожую тему,
про обедневшего сапожника, которому помогли разбогатеть некие
таинственные малыши, являвшиеся по ночам. Она так и называется:
«Маленькие человечки». Тут можно начать вспоминать и Дюймовочку,
и Мальчика-с-Пальчика, но, наверное, хватит. Уверен, вы уже знакомы
со многими из этих историй. И скорее всего, сами мечтали познакомиться
с человечками. А может быть, даже встречались с ними? Осторожнее!
Их очень легко напугать, и тогда они больше никогда не придут.

Я их так и не встретил. Мне они не поверили. Наверное, именно
поэтому я не написал про них свою книжку. Точнее, свою книжку
я написал, но не про них, а про Шкаф и те Вещи, что жили в нем.

Что скрывают Вещи, или Предисловие для взрослых

«Искусство – это Шкаф...»

Многие помнят детский логический парадокс: невозможно доказать,
что, когда мы выходим из комнаты, оставшиеся там вещи в тот же
миг не превращаются в кенгуру и в диком упоении не принимаются
скакать друг за другом. И снова становятся привычными Креслом,
Кроватью, Столом, Осветительным Прибором, Канапе или Шкафом, лишь
только мы возьмемся за ручку, собираясь войти обратно в обжитое
помещение... В детстве многие из нас боялись оставаться одни в
комнате с выключенным светом. Привычные предметы в темноте как
бы «менялись», приобретая что-то жуткое, потустороннее, опасное,
незнакомое. И вроде бы знание об их «истинном», домашне-прирученном
состоянии никуда не исчезало. Но тьма, скрывающая объективные
очертания вещи, придавала ее субъективному образу некую невысказанную
Тайну, нечто отчужденное, но изначально скрытое под обработанной
человеческими руками формой, нечто неподчиненное нам. Какая-то
гибельная энтропическая свобода, какое-то онтологическое безумие
и анонимность. Свойственные, скорее, древнему дереву в недоступной
чаще или раскрытому зеву горной пещеры (где скрываться может Что
и, заметьте, Кто угодно!), но никак не доброму
Табурету из знаменитой кухни Scavolini или, допустим, Стульям
Tata и Miss Tata, Столику Oscar и Креслу Agata, запечатленным
в блистательном каталоге уюта от Bonaldo. История про маленького
мальчика, принявшего поблескивающий замками старый Чемодан на
Шкафу за угрожающее его жизни чудовище и в ужасе воззвавший: «Мама!
Мама!», - есть история об одичавшей Вещи, потерявшей во мраке
ночи данное ей при свете дня название (имя) и
приобретшей благодаря этому черты «живого» существа. Любая Вещь
подчиняется хозяину-человеку, пока тот помнит, как ее назвать.

Многим приходилось переживать странное ощущение вдруг возникшего
неуюта в прежде удовлетворявшем своей обстановкой помещении. И
вот мы начинаем двигать мебель! Полностью меняем конфигурацию
быта, отходя и приглядываясь: а вдруг этот Коврик, что раньше
спокойно спал перед Столиком, теперь надо расстелить между Диваном
и Креслами? Или, послушайте, давайте снимем вон те Часы, а заодно
и подвинем Полки! Давайте сменим положение Осветительного Прибора,
а, пожалуй, и вовсе подарим его другу Борису! Но вот перестановка
закончена. Хаос упорядочен и превращен в Космос. Домашняя модель
Рая вновь вычищена и разглажена, складки и тени исчезли, все ясно,
знакомо, понятно, приятно. Можно откинуться на Подушку и, щелкнув
Лентяйкой, включить адскую болтанку Телевизора. Но прислушайтесь,
продеритесь сквозь притупляющее внимание мельтешение новостей!
Он никуда не исчезает – таинственный шепот временно подчинившихся
Вещей, шепот «про себя». И стоит нам, к примеру, ненадолго отъехать
в отпуск, расслабиться, перестав протирать пыльные поверхности,
просто впасть в депрессию - и бездеятельное сопротивление предметов
нарастает. Вдруг падает вместе с отломившимся гвоздем любимая
репродукция Малевича. Трескается зеркальная поверхность дизайнерского
Стола. Со всхлипом рушится Раковина в ванной комнате. Вешалка
вместе с угрожающе шелестящей модной Одеждой перекрывает коридор.
И начинает таинственно трещать и грозно поскрипывать Шкаф!

Многие вспомнят что-то подобное тому, что я сейчас опишу. В квартире,
где я вырос, был встроенный в стену Шкаф с двумя дверцами. Там
хранилась Одежда и Обувь. Там любил прятаться мой впоследствии
выпавший из Окна кухни и погибший кот. Там скрывался и я: в темноте,
за закрытыми створками, на восхитительной неровности Сапог и Ботинок,
испытывая холодящие прикосновения маминых Платьев и Плащей. Почему,
зачем я проводил время в этом убежище? От чего, собственно говоря,
убегал? Что искал там? Что находил? Но назвать это – значит потерять.
Любой ответ – психологический, педагогический, парадоксально-патологический
– будет лишь приближением к вечно удаляющейся линии горизонта
событий. Можно найти десяток взаимоисключающих объяснений и сотни
реальных примеров подобного поведения. Кто из нас не прятался
в Шкафу? Тут вспоминается и «Вшкафусидящий Примаков» (один из
знаменитых альбомов Ильи Кабакова, созданных в советские 70-е,
герой которого проводит большую часть жизни в Шкафу и в конце
концов исчезает в нем); и лозунг ОБЭРИутов «Искусство – это шкаф»;
и Александр Введенский, читающий стишки, сидя на Шкафу во время
«Трех левых часов» в Ленинграде в 1927 году; и пугающе добрый
Мойдодыр – умывальный по сути Шкаф; и взбунтовавшиеся предметы
из «Федориного горя», покинувшие оскверненный неряхой кухонный
…ну вы знаете, опять же Шкаф; и психоделическую переделку Павла
Пепперштейна на эту тему («Убивало Одеяло, убивала Простыня,
и Подушка, как лягушка, кровь сосала из меня»); и пресловутый
фольклорный скелет в Шкафу у каждого англичанина; и «тараканчик
из-под шкапа восклицает: «Папа! Папа!»... Вспоминается многое.
И многое забывается, расслаивается, сползает в прошлое, западая
в детство и скрываясь в паутине какой-нибудь пренатальной матрицы
и тому подобного трансперсонального бреда. В глубине – я произношу
это одними губами – Шкафа. Ведь куда, в конце концов, упакуют
каждого из нас? Ну, в общем, да. Вот именно.

Многие знакомы с математико-физическим парадоксом про крысу, запертую
в контейнере с открытым ядом. Если я правильно помню его суть,
то до тех пор, пока мы не распечатываем контейнер, вероятность
смерти крысы составляет пятьдесят процентов. Стоит вскрыть – и
вероятность становится стопроцентной. Иными словами, зачем спешить
с потрошением Шкафа? Тайна, высказанная вслух, не есть настоящая
тайна. Шкаф – это психоделический абсурдный символ того, что составляет
самую соль, остроту нашей жизни и часто отождествляется с ее смыслом,
но является скорее «транссубъективной магистралью» базовых воспоминаний,
архетипичных (вещих) снов и прочих (псевдо-)
парапсихологических проявлений. То, с чем сталкивается практически
каждый, но что невозможно передать ближнему. То, что беспредельно
субъективно, но именно тут возникает точка сцепки с реальностью,
здесь находится, так сказать, «объективатор мира», «нежнейшее
чувствилище», «раковина жемчужины-души» и пр. Вещи, которыми мы
окружаем себя и наполняем свой дом (или свое сознание, что взаимосвязано),
суть стабилизаторы Я-пространства, столбы на границе между этим
(миром) и тем (светом), райские
пороги на временной реке... Уют, комфорт, отдых. И вдруг то невещественное,
что прорывается сквозь молчание Вещей, оживает в языковой вибрации
поэтического высказывания. Ведь любое русское слово – это не более
чем сейф-значок, в лучшем случае лишь маркирующий возможность
истины, фиксирующий ее (пятидесятипроцентную?) вероятность. Зато
абсолютно в любом конкретном Шкафу, пока он закрыт, может скрываться
ни что иное, как изначальное Слово. Тайный рецепт бессмертия.
Универсальный пассворд. Но... «мед если есть, то его сразу нет».
Увы и ах.

Многим этот текст показался невнятным и путанным, что, прошу прощения,
и впрямь так. Но если вы вспомните фигурку с пропеллером на спине,
проказливо улыбающуюся и покачивающую толстой ножкой на полке
в Шкафу, то сообразите, о чем я толкую. А именно: про тефтельку
на башне из кубиков и старые сапоги. Располагайтесь и чувствуйте
себя как дома. Пока все.

«Как уязвимо человеческое тело, –

Старинное Пальто на вешалке хрипело. –

Я царь, я царь, я бог, я бог...

Да хоть бы сам согреться смог!».

…………………………………..

…………………………………..

Лак и Клей

Жил вялый Клей в бутылке из пластмассы,

Что был к любым процессам безразличен,

Считая лишней страсть.

«Я – существо особой, высшей расы! –

Клей про себя считал. – Я необычен!

Я козырная масть!».

Лак для ногтей в стеклянном жил флаконе,

Имея нрав и взрывчатый, и бурный.

Он на язык был остр.

«Эй, Клей! Ты разжирел, как царь на троне! –

Так обзывался Лак. – Ты мусор в урне!

Эй, Клей! Ты просто монстр!».

По-разному прожили жизни оба.

Лак попрощался со своим флаконом

И на ногтях затих.

Забулькал Клей, растекшись бестолково,

И высох меж бумагой и картоном.

И смерть сравняла их.

Берлин-Нью-Йорк-Москва

2000-2004