Проза

В одно майское воскресенье у нас дома собралась небольшая компания.
Среди гостей была Елена Борисовна Н., приехавшая из Франции провести
свой отпуск на родине, в Москве. Она уже несколько лет жила там,
работала врачом-терапевтом в небольшом северном городке. Речь
зашла о телевидении. Кто-то вспомнил первые советско-американские
телемосты, проводившиеся, как принято говорить, на заре перестройки.
Многие из тех, кто смотрел эти передачи, помнят случай с женщиной,
которая сказала фразу, мгновенно ставшую крылатой: «У нас в СССР
секса нет!». Мало кто сообразит сейчас, о чем шла речь в той программе,
и еще меньше людей знают, что фраза эта на самом деле – плод удачного
монтажа, принесшего высокий рейтинг создателям шоу и многие хлопоты
той несчастной даме. Ведь она сказала на самом деле совсем другую
фразу, от которой отрезали только эффектное начало – оно одно
и осталось в эфире. Истинный смысл ее выступления заключался в
критике советской системы сексуального образования. Дама потом,
кажется, судилась с телевидением на предмет задетых чести и достоинства,
потому что считала, что ее незаслуженно выставили на посмешище
перед многомиллионной телеаудиторией, однако суды, кажется, не
принесли ей успеха. Так или иначе, но фраза эта пережила и СССР,
и перестройку, и телемосты, и до сих пор, как ни странно, она
воспринимается многими как наиболее точная характеристика ситуации
с половым просвещением в советской стране.

– А ведь это и вправду так, – вступила в беседу Елена Борисовна.
– Когда мы росли, время было воистину пуританское. Какой там секс,
что вы... Элементарных вещей не знали, даже самой сейчас не верится,
что такое могло быть. Что самое интересное в разговоре? Пример
из собственного опыта. Я вам не рассказывала, как пришлось лечить
милиционера от импотенции? Нет? Был такой эпизод в моей жизни.
Тогда послушайте, какая со мной приключилась однажды история.
В семнадцать лет я поступила на первый курс московского медицинского
института, тому назад уж тридцать семь лет... Как мы изучали анатомию?
По одной стандартной схеме. Вот, к примеру, нос: симметрия сверху
вниз, хрящ, левая ноздря, правая ноздря... Грудь – правая часть,
левая часть... Позвоночник, живот... И так постепенно дошли мы
и до наиболее интересного мужского органа. Задали нам прочитать
параграф на дом. И я, как занудная отличница, читала и все никак
не могла понять. И вот на занятии спрашиваю:

«Простите, я вот никак не могу понять, где должен быть конец?»

Преподавательница наша говорит:

«Поставьте тело!»

Я, как положено, мысленно его ставлю и говорю:

«Все равно не понимаю, ведь если тело стоит, то конец должен быть
снизу, а тут в учебнике нарисовано так, что конец получается сверху!»

Ну, одногруппники мои уже прыскают, а преподавательница нахмурилась,
как грозовая туча:

«Знаешь, что такое недостаток кровообращения? – спрашивает. –
Это как раз то, что происходит у тебя в мозгах! Так что если не
можешь понять, то запомни и не срывай мне занятие!»

Вот такая я была наивная студентка в семнадцать лет. Но это не
помешало, а может, как раз и поспособствовало мне на третьем курсе
в девятнадцать лет изящно выскочить замуж. Конечно, был бой с
родителями, были рыдания, крики и прятанье паспортов. Но вот у
нас закончилась сессия. Мы с Димкой сдали утром последний экзамен,
а днем пошли и расписались, а на следующий день отправились в
наше свадебное путешествие – на студенческую практику. Мы уже
заранее вместе на эту практику записались, зная, что поженимся,
и вот попали в одну сельскую больничку. Это был небольшой стационар
с поликлиническим отделением, и нас там уже ждали, потирая руки.
Потому что пришло время отпусков. И вот заведующая отводит Димку
в хирургическое отделение и говорит:

«Ну, что ж, прошу, отделение ваше на целый месяц, поздравляю!
Не волнуйтесь, тут ничего страшного не будет, будут механизаторы
с производственным травматизмом, ну, вы же ранки умеете зашивать?
Вот и хорошо, вот и славно, а если что серьезное, смело направляйте
прямиком в районную больницу».

А меня, как терапевта, бросили на поликлинику. А у них все вместе
было: кожные заболевания, венерология... Я, как эти стопки с документами
увидала, так и побледнела:

«Извините, а мы кожно-венерологические не проходили еще...»

А заведующая в ответ:

«Да вы не беспокойтесь, тут работа простая, будут к вам доярки
приходить, у них у всех руки от доения болят, трескаются, так
вы, чтоб не думали, что всем одно и тоже прописывают, одной мазь,
другой болтушку, одной мазь, другой болтушку, оно и хорошо получится,
и славно. Вот я вам тут и рецепты все уже подготовленные стопочкой
под стекло сложила... Так что входите в курс дел, а через месяц
я вернусь и практику вашу подпишу. Всего хорошего!»

На следующий день было пятое июня и первый прием. Я сижу в своем
«кибинете», в коридоре очередь доярок. Все идет как по маслу:
мазь, болтушка, мазь, болтушка. И вдруг, слышу, шаги в коридоре
– бум, бум, бум, дверь распахивается, а на пороге... Милиционер,
при полной форме, с усами, с плечами. Он ка-ак глянул, у меня
сердце под стол закатилось. И только пискнуть сумела:

«Вы ко мне?»

А он так низко и коротко:

«Нет, я – не к вам!»

И дверью – трах! Ну, думаю, вот тебе и здравствуйте, и до свидания.
А минутой позже опять слышу в коридоре шум какой-то, голоса, дверь
опять распахивается, и на пороге снова тот милиционер, но уже
вместе с заведующей (она еще три дня должна была перед отпуском
доработать).

«Ну, в чем дело? – говорит заведующая. – Все в порядке, доктор
на рабочем месте, идет прием, что вас не устраивает?»

«Да вы что! – возмущается милиционер. – Вы что, не понимаете?
Мне нужен врач, и при том – мужчина!»

Тут во мне что-то звякнуло. Ах так, думаю, хорошо же. Встаю и
говорю:

«Гражданин, видите, на мне белый халат?»

Милиционер отвечает неуверенно:

«Ну, вижу...»

«А если видите, то это значит, что перед вами не женщина и не
мужчина, а врач. Если же это вас не убеждает, то это означает,
что вы абсолютно здоровы, и вам не нужен никто: ни женщина, ни
мужчина, ни врач!»

Заведующая, видя, как я воспряла, говорит:

«Ну, я смотрю, вы тут и без меня договоритесь, вот и хорошо, вот
и славно, так что желаю успехов, всего доброго!» – и быстренько
за дверь. А я осталась наедине с моим милиционером. Глаза мои
упираются ему точно в середину галстука. Я духу набралась и спрашиваю:

«На что жалуетесь?»

Он засмущался, глаза в сторону отвел:

«Понимаете, доктор, не стоит...»

А что не стоит, я не понимаю, и говорю первое, что на ум приходит:

«Так, так, все понятно, ну, садитесь, садитесь, пожалуста...»

Он опять взвился:

«Вы что, издеваетесь?!»

Я вижу, что дело серьезное, а понять все равно ничего не могу.

«Так, – говорю ему, – вот что. Видите, у меня полный коридор больных.
А вы тут врываетесь, шумите... Вот что. Вы приходите к концу приема,
мы с вами спокойно побеседуем».

Он послушался и ушел. А я в обеденный перерыв бегу к Димке.

«Спасай, – говорю ему. – Что делать, не знаю».

Димка спрашивает:

«Да что случилось?»

«У меня милиционер, – говорю, – а у него не стоит, что делать?»

Димка как закричит:

«Вечно ты в какое-то дерьмо вляпаешься! Ничего себе начало практики!
Где он?»

«Придет в конце дня».

«Так, шли его сразу ко мне, мы тут с ним побеседуем по-мужски».

Ну уж нет, думаю, это мой пациент.

«Ладно, – говорю, – раз не хочешь мне помочь, буду сама разбираться!»

И пошла. Такой у меня характер. Пришла в «кибинет», и все снова:
мазь, болтушка, мазь, болтушка... День к концу подошел, является
мой милиционер. А я вспоминаю, как нас учили: чтобы понять причину
и суть заболевания, прежде всего необходимо получить точный анамнез,
то есть, попросту говоря, историю болезни.

«Вы уж не обижайтесь, – говорю, – только садитесь, пожалуйста,
и все по порядку мне расскажите, а там уж посмотрим. Как это у
вас началось?»

А сама так и не понимаю, что началось-то. Он говорит:

«Понимаете, доктор, у меня в поселке жена. И любовница. И все
было хорошо, но поселок маленький, все по ветру носится. Жена
прознала как-то. И говорит мне: вот оно что, гуляешь от меня,
так смотри – еще узнаю, что был у ней, подсыплю тебе отравы в
питье, и с ней не сможешь, и со мной не сможешь, и ни с кем не
сможешь! А она у меня и вправду по травам сильна, так, видать,
дожидаться не стала, а со зла в тот же день и подсыпала. Я к любовнице-то
прихожу, а у меня – не стоит! Я уж всех баб в поселке перепробовал
и даже в райцентр ездил, а все без толку. Если вы не поможете,
то и не знаю, как жить буду!»

«Поможем, поможем, – говорю. – Советская медицина – лучшая медицина
в мире». Говорю-то говорю, а сама и не понимаю, в чем помогать-то.
Такая я была три дня женатая практикантка. Ладно, думаю, мне тут
шесть недель всего работать. Вспомнила про занятия наши по психотерапии,
подумала еще немного и говорю:

«Слушайте, она вам, конечно, чего-то подсыпала, это точно, но
современной науке совершенно так же точно известно, что ни одно
лекарство и ни один яд не действуют вечно. Думаете, почему в аптеках
на всех лекарствах ставят срок годности? Потому что потом они
перестают действовать – раз, и как отрезало. А если лекарство
введено в организм, то у него тоже есть максимальное время действия.
Что касается травяных составов, к примеру, и это совершенно бесповоротно
доказано наукой, то такое время действия составляет максимум три
месяца. Так что какого числа у вас был разговор с женой?»

«Двадцать восьмого мая».

Я еще это число так точно запомнила, потому что тут совпадение
вышло – у меня тогда же день рождения.

«Так, – говорю, – три месяца у нас будет двадцать восьмого августа.
Значит, сделаем так. Вы ко мне вечером будете приходить в рабочие
дни, мы с вами будем немножко заниматься психотерапией, у вас
сейчас стресс, депрессия, вам нужно перестать волноваться. А насчет
любовницы... Лучше всего вам этим больше не заниматься».

Он аж подпрыгнул:

«Как не заниматься?»

«А вот так, – говорю. – Вам сейчас лучше всего заняться чем-то
отвлекающим. Организуйте, например, тимуровскую команду. Или,
еще лучше, волейбольный турнир. Вы же милиционер, вот и поддерживайте
порядок таким образом. Вы вот ездили в райцентр, там же есть наверняка
молодежная команда, вот и организуйте товарищескую встречу. Вам
нужно отвлечься. Главное – не думать об этом. Потому что есть
одна опасность – обычно все из организма выводится в течение трех
месяцев, но если зацепится за центральную нервную систему, тогда
дело примет другой и весьма плачевный оборот. Тогда вам помочь
будет уже гораздо труднее. Центральная нервная система – это самое
главное, как учил академик Павлов. Так что отнеситесь к лечению
серьезно, я вам это ответственно советую. Не дай бог зацепится
за центральную! А про жену с любовницей не думайте, играйте себе
в волейбол и каждый вечер – ко мне, на терапию. И двадцать восьмого
августа будете как новый!»

Вот говорю я все это, а у самой все внутри обрывается – что ж
я делаю? Как вниз головой прыгать – у-ух... Но он так выслушал
грустно и ушел. И я пошла – домой, к мужу моему. Димка спрашивает:

«Ну что, приперся милиционер-то?»

«А как же, – отвечаю, – ты вот не захотел мне помочь, так я теперь
с ним буду каждый вечер психотерапией заниматься».

Ну, это Димку абсолютно не устраивало, но сделать он ничего не
мог – такой у меня характер. А милиционер, и вправду, стал приходить.
Сидели мы с ним, чай пили, про жизнь разговаривали. И в волейбол
он играть начал, действительно, организовал турнир товарищеский,
команды какие-то к ним приехали. Рассказывал мне про это, даже
увлекся сильно. Но самое главное, что до конца я так ничего и
не понимала, вот поверите или нет, но это чистая правда. И думала
только об одном – чтобы он о том не прознал. Потихоньку-полегоньку
прошли мои шесть недель, попрощалась я с милиционером, и поехали
мы с Димкой назад в Москву. И забыла я эту историю.

Прошел год. И вот после четвертого курса направляют меня на следующую
практику, опять в сельскую местность, и даже в тот же самый район,
но уже не в больничку, а в простой медпункт. Приезжаю, показывают
мне мой «кибинет». Сажусь я уныло за дээспэшный замызганный стол,
и вот представьте себе – не проходит и пятнадцати минут, как открывается
дверь, и входит – он! Мой милиционер. Все при нем: и форма, и
усы, и плечи. Я от страха чуть сквозь стул не просела. Все, думаю,
молись, Ленка, чтобы он тебя не пришиб! А он вдруг мне цветы протягивает
и говорит:

«Доктор, я как узнал, что вы к нам в район, так обрадовался, чуть
не запел! Я ж вам тогда ни спасибо, ни до свидания толком сказать
не успел. Честно скажу: не верил я вашему лечению. Так, ходил
к вам, чтобы время скоротать. Ну, а потом привык даже. Бывало,
иду вечером домой по поселку, прохожу мимо больнички нашей, эх,
думаю, врач-то мой уехала! И так вот шел как-то, и такая тоска
взяла, стал все вспоминать, как мы с вами сидели, разговаривали,
как-то душу туманом заволокло, и вдруг сковырнулось чегой-то там,
я вас так отчетливо вот представил, как вы говорите – двадцать
восьмое августа, и вдруг понимаю – ё, так это ж сегодня! И тут
меня ка-ак поднимет! Ка-ак вверх рванет! Прямо полетел до дома-то!
И сразу к жене – ну, как дикий зверь прямо... Ей-то я ничего про
вас не говорил, не рассказывал, и любовнице ни слова, их теперь
две у меня, одна в райцентре, тренер волейбольный, мы тут турнир
готовим областной... Так что спасибо вам большое, доктор, очень
вы мне помогли, спасли прямо, я теперь мужчина хоть куда!...»

Тут он так оглядывается заговорщицки, будто смотрит, нет ли рядом
кого, шагает вперед, наклоняется над моим столом и, глядя в глаза,
говорит мне:

«И вот желаю вам это доказать, прямо и немедленно!»

Я чуть-чуть отодвинулась:

«Спасибо, конечно, но лучше не надо!»

Он обиделся:

«Как это не надо? Вы же спасли мою мужскую силу!»

Ну, думаю, ничего себе, выходит, все-таки внушила я ему! А сама
такое строгое лицо делаю и холодно заявляю:

«Во-первых, я на работе не я, а официальное лицо и представитель
международного красного креста, а во-вторых, вашу мужскую силу
спасла тоже не я, а безграничная сила советской медицины!»

«Ну, так давайте во имя советской медицины и лично академика Павлова!
Доктор, вы не пожалеете! По крайней мере, удовольствие получите!»

Так и ушел, обиженный, цветы на стол положил. Прошло с тех пор
много лет. Я вот думаю иногда – а может, зря я его прогнала-то?
Вот как сегодня это все перед глазами – стоит, запыхавшийся такой,
в форме этой, с усами, с плечами, с цветами. Даже жалею, что не
сделала это с ним, с милиционером этим. Честное слово. А с Димкой
мы развелись через четыре года и видались потом только один раз.

[Москва, 2002]