Проза

I want all you skinheads to get up on your feet Put your braces
together and your boots on your feet And give me some of that
old moonstomping Get ready, we got three million miles to reach
the moon So let's start getting happy now Yeah yeah yeah yeah
yeah, yeah yeah, yeah yeah

Symarip. Skinhead Moonstomp

Я в полубредовом состоянии застегивал пуговицы пальто, стоя в
коридоре возле вешалки у входной двери... Воспоминания маршировали
нестройной чередой, как поредевшая и не победившая, но и непобежденная
онейро-гвардия... Как-то вскоре после нового года встретились
трое старинных приятелей, разговорились и сошлись на том, что
делать никому из них ничего не хочется. Долго обсуждали приятели,
конкретно кому, что и как не хочется делать. Решили: надо бы написать
концептуальный текст про то, что никому ничего не хочется делать,
но писать этот текст тоже никому не захотелось. Помолчали. Не
хотелось даже думать о том, что не хочется писать текст о том,
что ничего не хочется. Разошлись по домам молча... Говорить приятелям
тоже расхотелось... Единственное, чего хотелось, это чтобы хоть
чего-нибудь захотелось... Но не хотелось ровным счетом ничего...
Мысли мои путались. Я встряхнул буйной головушкой, братцем Иванушкой,
сестрицей Аленушкой...

– Эй! Очнись! Ты уверен, что правильно поступаешь? – серьезно
спросил Барабас.

– Нет... Нет... Нет...

– Таблетка не подействовала еще?

– Две...

– Что две? – не понял Барабас.

– Я две таблетки съел, сейчас подействует... Как отсюда до улицы
Родзаевского добраться?

– На двойке до станции метро «Леонтьевская», оттуда пять станций
до «Канала Ильина».

– Одолжи на пару жетонов...

Барабас взглянул на меня с выражением Брюса Уиллиса в «Криминальном
чтиве» сразу после того, как у него за спиной щелкнул тостер,
но еще перед тем, как он всадил автоматную очередь в Джона Траволту,
который застыл в дверях туалета, где только что безмятежно читал
книгу. Взглянуть-то он взглянул, а денег дал. И я пошел. Наверное,
наступило время сказать пару отдельных слов о Барабасе, но я сейчас
не в силах... У меня сейчас температура... Жар... Лифт ухнул вниз,
как будто провалился. Куда я еду? Улица двинула по роже снежным
кулачищем. Я покачнулся, но устоял. Куда? На стрелку с Братом
Маркусом! Пока я катил в автобусе, вступил в действие аспирин.
Спускаясь в метро, я по-бойцовски сбежал по эскалатору. На «Леонтьевской»
было много народа, все толпились, поезда почему-то долго не было.
В слепом конце вестибюля трое рабочих возились возле некоего загадочного
объекта, покрытого тканью.

– Что это такое будет? – поинтересовался я, подойдя поближе.

– Монумент, – важно ответил один из рабочих. – Русскому философу
Константину Леонтьеву!

Интересно, что он знал о Леонтьеве? А что я знал о Леонтьеве?
Леонтьев, помнится, люто ненавидел либералов, рассуждая о них,
как мог бы рассуждать литературный нигилист Базаров о разрезаемых
скальпелем подопытных лягушках. «Самые безвредные либералы в наше
время – это либералы из выгод. Один, например,
либерал оттого, что пишет для пропитания в газете, защищающей
“свободу и равенство”. Этот легко исправим; какая-нибудь ссора
с редактором или хорошая построчная плата в разумной газете сделает
его охранителем в одну неделю, лишь бы успеть примениться... Другой
любит свободу потому, что, состоя на службе, не угодил начальству;
третий — потому, напротив, что угодил либеральному сановнику;
четвертый — пламенный боец за всевозможные “права” человека потому,
что он составил себе имя и состояние при новых, либеральных судах
и т. д. Этого рода люди не так вредны и опасны, как люди благородные
и честные!.. Таких людей, неисправимых морально, но политически
очень легко исправимых, посредством какой-нибудь мзды,
– к счастью, у нас есть еще много. Политика не
этика... Что делать! Она имеет свои законы,
независимые от нравственных», – писал Константин
Леонтьев во второй половине 1880-х гг. в одном полемическом отзыве
на злободневную тему, озаглавленном “Чем и как либерализм наш
вреден?”.

Слова эти настолько отчетливо зажглись перед моим внутренним взором,
словно я их только что прочитал. А я даже не помнил, какими путями
забрели они в мой мозг. Кстати, кто такие либералы? Их нынче принято
ругать, а в чем их смысл? Чего они хотят? Кто из вас мне объяснит?
Поднимите руку! Хе-хе! Опять шутка.

– Чего хотят либералы? – спросил я неожиданно для самого себя
в вагоне метро, склонившись при этом к интеллигентной даме, сидевшей
справа от меня с раскрытой книжкой.

Стучали колеса. За окном в темноте бесконечное разворачивалась
сосудистая система тоннельных труб. Дама от неожиданности вздрогнула
и захлопнула книжку. Я слегка скосил глаза... На красной суперобложке
был весьма реалистично изображен суровый мужчина в погонах с майорскими
звездочками, с пистолетом в вытянутой руке, с ясными зелеными
глазами. Над седоватой стильной прической явного супергероя секретных
служб белым шрифтом значилось имя автора – Афанасий Щитов, у нижнего
края обложки сияла ярко-оранжевая надпись: «Майор Суровов против
нарколибералов». Интересно, оживи Константин Леонтьев, в монашестве
Климент, в наши дни, какую рецензию дал бы он по поводу данного
сочинения господина Щитова?

– Извините, – сказал я, зачем-то щелкнув при этом по-белоофицерски
пятками с отсутствующим шпорами. – Виноват!

Дама гневно вздернула подбородок и принялась искать потерянную
страницу. Поезд остановился, двери раскрылись. Ба, вот те на!
В вагон с возбужденным гомоном по-птичьи впорхнула стайка хищных
скинов. Словно из воздуха выпрыгнуло человек десять – двое в зимних
бомберах, большинство в плотных милитаристски-спортивных куртках
черного или темно-синего цвета. Их можно было бы принять за участников
одной спортивной команды, вот только вид спорта эти ребята себе
выбрали довольно специфический – охота на человека. Как раз сейчас
они тренировались. Зачищали местность от нечисти, по их терминологии.
Воображали себя военным патрулем. Торчали на адреналине. Короче,
искали, на кого поохотиться. Что они успели сделать в этот выходной
день, осталось неизвестным: может, им сопутствовала удача и они
отметелили пару хачей или обезьян, цунэров или чурок, цыган или
жидов. Может, только что встретились и приняли по паре пива, не
более. Была ли это хорошо организованная группировка или неофиты-энтузиасты
«белой энергии», прущиеся от собственной накачанной значимости?
Среди них не было никого старше меня. Но разве дело в возрасте?
Дело в боевой доблести! А диспозиция складывалась явно не в мою
пользу.

Поезд дернулся и поехал. Ухватившись за поручни и сгрудившись
в проходе перед дверьми, скинхеды нахохлились, как, бывает, нахохлятся
ястребы в вольере зоопарка, что сидят, охватив когтистыми лапами
крепкие поперечные жерди. Бритые недолго водили клювами из стороны
в сторону и заметили меня, скромно проваливающегося сквозь сиденье
между дамой с «Майором Сурововым» и пенсионеркой с сумкой на колесиках.
Скины весело переглядывались, постепенно приближались, подпрыгивали
и подталкивали друг друга, как голуби перед россыпью зерна. И
вот, воркуя, каркая и гогоча, они заняли все пространство передо
мной. Возле глаз замаячила чья-то ременная пряжка с нацистским
числом 88, выгравированным в псевдоготическом стиле. Вспомнилось,
как году в 1988 читал книжку советского пропагандиста с позабытым
именем, рассуждавшим на тему конспирологической нумерологии. «Обратим
свое внимание на безобидную вроде бы цифру – 88, – вдохновенно
сочинял позабытый советский пропагандист. – Вот идет по улице
улыбающийся юноша в белой спортивной майке с этим номером. Вроде
бы ничего существенного, мало ли какие номера бывают у спортсменов.
А на самом деле это шифровка! Если мы поставим рядом – внимание!
– две восьмые буквы латинского алфавита, то получим аббревиатуру
партийного приветствия немецких фашистов: «Хайль Гитлер!». Но
мало того, антисоветский смысл этой, с позволения сказать, маечки
усиливается еще и тем, что 1988 – это год тысячелетия крещения
Руси. Так фашистская пропаганда переплетается с религиозной, затуманивая
сознание современной молодежи и отвлекая ее от насущных задач,
стоящих перед настоящими строителями коммунизма». Да уж. Переплелись,
переплелись все на свете пропаганды, как клубок телепатически
шипящих постъидеологических змей. И окончательно отвлекли современную
молодежь от насущных задач.

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Канал Ильина»,
– раздался механический голос.

Перспектива столкнуться в честной схватке с десятком бритых не
радовала. К тому же, я был болен... Вот только у меня не было
справки от врача, да она и не пригодилась бы: скины – не учительница
в школе, и я уже давно не ученик. Скины верят в свое предназначение,
им нравится игра в патрульное подразделение. Они вовлечены в потенциально
кровавый, невыразимо древний ритуал тайного мужского союза, в
неоязыческую инициацию с элементами психомагии. Они чистят улицу
от биомусора. Такого как я, например... Решив сначала делать,
а потом думать, я встал и начал пробираться к выходу, ощущая пинки,
щипки и тычки. Меня пропустили к дверям, но когда поезд остановился
и двери распахнулись, вся группировка последовала за мной и вывалилась
на перрон. Скины напоминали разъяренных страусов, решивших затоптать
дурака-вомбата.

– Эй ты, зелененький! А ну стоять! – раздалось сзади.

Я прибавил шагу. Но птицы меня догнали. Окружили. Их клювы долбили
меня. Их крылья хлопали меня. Их ноги фигачили и хреначили меня.
Поезд, на котором мы прибыли, с грохотом скрылся в черном зеве
тоннеля. Я вырвался и побежал. Снова догнали, схватили за ворот.

– Гляди, вроде не цунар!

– Хули ты вылупился? Ты кто такой?

– А это растаманчик, пацаны, под ниггера косит, урод, бля!

– Хули ты тут делаешь? Ты откуда свалился, бля? С голубой Луны?

Кто-то сорвал с меня шапку. «Дети рабочих, разучившихся защищать
свои права... Хотя это какая-то социал-демократическая чушь получается...
Или не чушь? Что сказали бы по этому поводу либералы? Неужели
снова нос расквасят или глаз подобьют?» – лихорадочно думал я,
еле уворачиваясь от прямого в лицо, но тут же получая по затылку.
Я свалился на колени. «Они живут в пригородах или на окраинах,
там, где нет никакой социальной инфраструктуры, где на виду наркоторговцы,
где тотально коррумпирована местная власть и никакого другого
закона, кроме закона силы, никто не признает, – мысли мелькали,
пока я мешком валился с колен на бок. – Что теперь надо делать?
Защищать яйца и позвоночник... Но как?» Тяжелый черный ботинок
угодил в плечо. Я сгруппировался. Удар в спину. Пинок в бок. Тычок
в пузо. «И вот этих по сути детей из остро ощущающих свою социальную
деклассированность семей вербуют в свои ряды ищущие власти хищники...
Нет, надо защищать зубы...», – я попытался приподняться на руках,
но был сбит лихой подсечкой. Повеяло теплым дуновением. С противоположной
стороны платформы прибывал новый поезд. Удар. Пинок. Тычок. Я
закрыл руками лицо и согнулся калачиком на холодному полу ветербуржского
метрополитена.

– Да что же вы творите-то, хулиганы? – раздался чей-то громкий
возглас. – Помогите, люди добрые! Человека бьют!

«...Посоветовать молиться усерднее, садясь в вагон, на случай
внезапной гибели...» – вспомнился обрывок какого-то текста. Удар.
Пинок. Тычок. Тоже, наверное, Леонтьев. Удар. Пинок... Пока мне
удавалось защитить губы и нос, но по лбу носком ботинка я уже
схлопотал, хорошо, без металлической набойки, а то раскроили бы
череп как пить дать. Удар... Неожиданно бритые вспорхнули, как
стайка испуганных воробьев, и побежали прочь. Раздался свист.
Привстав на четвереньки побитой собакой и поводя головой из стороны
в сторону, я успел заметить: скинхеды запрыгнули в последний вагон,
двери захлопнулись, состав тронулся с места.

Пара подбежавших патрульных с резиновыми дубинками в руках остановились
в центре зала, шагах в пятнадцати от меня. Впервые за долгое время
я был искренне рад победоносному появлению милиции!

[Из книги «Русский Реггей».]